Читаем без скачивания Бойтесь своих желаний - Маргарита Полякова

— А ты?

— А я попыталась его забыть. Благо, в моей жизни опять появился тот самый кольдер, с которым я когда-то познакомилась в гостинице Тантры. Может, помнишь?

— Конечно помню! — оживилась я. — Ну, и что у вас?

— Он предложил мне руку и сердце, я согласилась к нему переехать, и тут… на пороге моего дома возник Моррель. И я с ним осталась. Я дура, да? — подняла на меня жалобный взгляд Лесс.

— Не думаю, — улыбнулась я, утешающее погладив ее по плечу. — Я бы хотела, чтобы у вас с Моррелем все было хорошо. Ты знаешь, я всегда с известной долей иронии относилась к самками, которые ради того, чтобы свить гнездо, жертвовали всем. Меня раздражала их терпимость и умение растворяться в самце. А ведь они умеют добиваться своего и выходят замуж. Может, мы с тобой, в отличии от них всех, хотим от жизни слишком многого? И именно поэтому нам слишком дорого приходится за это платить? Твой самец женился, мой меня предал. Вряд ли это можно назвать большой жизненной удачей. Поэтому я буду просто счастлива, если у вас с Моррелем все-таки что-нибудь получится. Вопреки всему. Вопреки даже сложившимся обстоятельствам.

— Я не хочу, чтобы ты погибла, — прошептала Лесс. — Это не справедливо.

— А что вообще справедливо в этой жизни? — цинично возразила я. — Я загадала желание, оно исполнилось. Никто кроме меня в этом не виноват. Так что уходи, Лесс. Уходи, потому что для меня уже ничего нельзя сделать. А я не хочу, чтобы из-за меня пострадала еще и ты. Уходи, я очень тебя прошу.

Лесс вздохнула, поднялась, накинула на голову капюшон рясы и исчезла за дверью. Ну вот и все. Еще одной надеждой меньше. Господи, неужели мне действительно придется завтра умереть?!

Глава 17

Никто в наших письмах роясь,не понял до глубины,как мы вероломны, то есть —как сами себе верны.

Лесс открыла глаза и увидела спящего рядом Морреля. Это было похоже на сон. Ей даже захотелось счастливо рассмеяться, но она сдержалась. Пусть Моррель поспит. Лесс улыбнулась и прижалась губами к его плечу. Разумеется, Моррель тут же проснулся. Повернулся, приподнялся на локте, и она утонула в его нежной улыбке. Задыхаясь от счастья, Лесс бережно прикоснулась губами к горячему телу Морреля. В его глазах плясали алые огоньки пламени. Лесс счастливо вздохнула. Если это был сон, она не желала его окончания. Ей так хотелось бы каждый день просыпаться, и видеть Морреля с собой рядом. У Лесс вырывался счастливый грудной смех, и она, мурлыча, потянулась. Моррель склонился над ней, приник жадными губами к бьющейся жилке на шее, и Лесс, закинув руки ему на шею, опять забыла о времени. Жаль, что через несколько часов этот сон закончится. От него останется только красноречивый беспорядок постели.

Лесс проводила Морреля до дверей и долго стояла на пороге. Ей казалось, что дни, когда файерн у нее появлялся, летят чересчур быстро. Впрочем… не слишком ли много она хочет от судьбы? Моррель и так постоянно к ней мотался. И Лесс даже опасалась, что это для него может плохо кончиться. Моррель рисковал всем — и своим титулом, и благосклонностью Наррены и даже своим исполнившимся желанием! Ведь законы расы файернов строго — насторого запрещали вступать в близкие отношения с представительницами других рас. Однако Моррель, похоже, настолько увлекся, что плевать хотел и на собственный титул, и на свою расу. Он даже согласился помочь спасти Татьяну! (Правда, раз двести повторив при этом, что всегда знал, что Сержен козел). Лесс улыбнулась. Надо же… раньше Моррель на подобные альтруистические поступки просто не был способен. Неужели он согласился на это только ради нее? Неужели файерн и впрямь испытывает к ней какие-то чувства? Лесс помотала головой. Она не будет об этом думать. И ни на что надеяться тоже не будет. Розовые мечты еще никогда и ни для кого ничем хорошим не заканчивались. А ранить сердце их осколками — слишком больно. И слишком обидно.

Последнее утро в моей жизни началось довольно-таки неплохо. Меня накормили, спели по мою душу псалом и даже предложили исповедоваться. Я вежливо отказалась. Выворачивать собственную душу заплывшему жиром, ненавидящему меня падре Ваоле, мне не хотелось. Даже перед лицом неминуемой смерти. Честно говоря, мне вообще ничего не хотелось. Я просто впала в какой-то ступор. Наверное, именно поэтому, когда, наконец, за мной пришли, чтобы вывести на казнь, я не стала сопротивляться. Позволила натянуть на себя и желтую рубашку без рукавов с нашитыми на ней изображениями чертей и огненных языков из красной материи, и шутовской колпак. Теперь я была осужденной, отлученной от церкви. Меня «отпускали на волю», отказываясь заботится о вечном спасении моей беспутной души. Наверное, если бы я закатила скандал и начала упираться, я бы все-таки отсрочила свою казнь. Минут на несколько. Но топать через весь город с подбитым глазом и кляпом во рту мне что-то не хотелось. Нет уж, умирать — так красиво. Тем более, что другого выхода у меня все равно не оставалось. Монахи навешали на меня столько антимагических и связывающих амулетов, что было трудно дышать. Видимо, неприятные прецеденты побега злобной ведьмы в самый ответственный момент уже имели место, и повторять их никто не хотел. Когда наша процессия, наконец, добралась до центра площади, там уже было яблоку негде упасть. Народ пришел на шоу с семьями и детьми, затарившись едой, питьем и гнилыми помидорами, дабы развлекаловка (как всегда) прошла весело. Светские и духовные власти заняли места на отведенных им трибунах и подали знак начинать. Меня усадили на скамью позора, установленную на помосте, несколько ниже почетных трибун, и началась траурная месса. За ней последовала грозная проповедь инквизитора, которая (всего часа через полтора после начала) и закончилась оглашением приговора. Приговор зачитывался почему-то по-латыни, и я улавливала его общий смысл с большим трудом.

— Мы, монахи святейшей инквизиции, объявляем следующее: ты, Татьяна, впала в проклятые ереси колдовства, и была уличена достойным доверия свидетелем в еретической извращенности. Твое дело разбиралось нами. Мы взывали к тебе для того, чтобы ты дала нам более откровенные ответы. Но руководимая злым духом и совращенная им, ты отказалась. Милосердно и милостиво ждали мы того, что ты вернешься в лоно святой веры и к единству святой церкви. Однако, обуянная низкими помыслами, ты отвратилась от этого. Мы объявляем, решаем и приговариваем тебя, Татьяна, к передаче светской власти, как упорного еретика, и к сожжению.