Читаем без скачивания Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

В бане было не особо жарко, но вода тёплая. Отмыв с себя грязь и вездесущую болотную тину, путники получили от того же послушника чистое (!) бельё.

— Эх, надо бы мундир в порядок привести, — спохватился Сумароков. — Только успею ли?

— Не волнуйся, — успокоил его послушник. — Есть тут у нас кому постирушку творить. Только погоны сними да из карманов всё вытащи. К завтрашнему утру всё готово будет. С владыкой я говорил, он велел вас кормить да к нему вести.

— Это что же такое, господа монахи?! — забеспокоился Сумароков. — Мне к митрополиту Московскому, да в одних кальсонах идти?

— Ну, митрополит ещё и не то видал, — утешил его Пахомий. — Ты его своими подштанниками не испугаешь. Тем более чистые они у тебя…

— Тебе, брат, грешно смеяться над юнцом, — шутливо укорил послушник монаха. — Вот, возьми пока, — протянул он юнкеру старенькую, но чистую рясу. — Можно бы и мирскую одежду найти, да уж времени нет.

— А можно мне рясу-то носить? — спросил юнкер, гадая, как же её надевать. — Я же не инок.

— Ежели дают, значит, можно, — сказал Пахомий, обряжаясь в такую же рясу. — Тебе ведь не куколь монашеский и не схиму предлагают! А ряса — дак это обычная одежда, ежели на мирянина надета. Ряса тебя, паренёк, монахом-то не сделает!

В пустой трапезной путников усадили за стол. День был постный, посему полагалась только скоромное. Но после того как Сумароков «навернул» внушительную миску грибной похлёбки, заел её гречневой кашей, а потом запил хлебным квасом с куском капустника, жизнь в монастыре показалась ему райской.

— Владыка-то наш хоть сам и не великий едок, а братию да богомольцев кормить хорошо приказывает, — сказал послушник, собирая посуду.

После трапезы юнкеру уже не хотелось идти ни к митрополиту, ни к самому императору, но послушник чуть ли не силой выдернул его из-за стола, за которым он уже норовил подремать.

Пройдя по старинному каменному переходу, где Сумарокову приходилось пригибать голову, они подошли к небольшой двери. Послушник легонечко постучал, а потом, не дожидаясь ответа, открыл дверь, пропуская юнкера вперёд.

За большим столом, заваленным старинными книгами и рукописями, сидел митрополит Филарет — великий историк и богослов, ставший архипастырем Московским в тридцать девять лет. Митрополит, нисколько не чинясь, сразу же поднялся и сам подошёл к юнкеру, который благоговейно ждал благословления.

— Устал, сын мой? — спросил митрополит, осеняя юнкера крестным знамением. — Ну, потерпи немного, расскажешь мне, что к чему, да и отдыхать пойдёшь. Отец настоятель в письме всё очень обстоятельно изложил. Но хотелось бы и живого человека послушать. А ты, брат, — повернулся он к послушнику, — можешь идти отдыхать. Обратную-то дорогу отрок и сам найдёт. Ну, а не найдёт, так я сам его и отведу.

Николай Сумароков, в последнее время живший в казармах да крестьянских избах, вместо книг духовного содержания прилежно зубрил наставления по сапёрному да инженерному делу. Ему были неизвестны ни проповеди, составленные архиереем, ни книги, которые он написал. И уж точно Сумароков не мог знать, что именно владыка, по просьбе императора Александра, составил Манифест об отречении от престола цесаревича Константина и был одним из немногих хранителей этой тайны. Но выпускник школы гвардейских подпрапорщиков знал, что именно Высокопреосвященнейший митрополит Филарет составил чин благодарственного молебна «В память об избавлении России от нашествия двунадесяти языков», который после изгнания Наполеона каждое Рождество служат во всех российских храмах!

Рассказ Сумарокова, наверное, был не очень-то связным, но многое владыке уже было известно. О событиях на Сенатской площади митрополит знал не понаслышке. Вместе с Петербургским митрополитом Серафимом владыка пытался усовестить мятежников, но тоже едва не получил пулю. А вот рассказ о блужданиях, знакомстве с бывшим узником крепости да рассказ о рейдах партизанских очень заинтересовал архиерея.

— Что ж, сын мой, — задумчиво сказал владыка, когда юнкер завершил свой рассказ. — Сегодня уже поздно. А завтра мы с тобой отправимся на аудиенцию к императору. Я на всякий случай записку во дворец заранее отправлю. Ну да не было ещё случая, чтобы Его Величество мне в приёме отказывал. Тем более что давненько у нас хороших известий не было. Теперь — иди-ка ты спать…

Утром, после молитвы и чая с булкой, Николаю принесли форму. Она хотя и была ещё слегка влажновата, но зато чистая и глаженная! Мелкие дырки искусно заштопаны, а на прорехи наложены заплаты, подобранные под цвет мундира! Видимо, кто-то из братии, выполнявший такое послушание, был вынужден просидеть всю ночь!

А для полного счастья были принесены и сапоги! Когда Сумароков надел на себя мундир, радостно втиснулся в «настоящую» обувь и поправил амуницию, он пожалел, что в монастырских келиях не бывает зеркал! Ну, ещё о том, что вместо кивера, оставшегося где-то на партизанских дорогах, для аудиенции у императора пришлось обойтись фуражным картузом, который в последнее время стали называть «фуражкой».

По своему чину митрополиту Московскому был положен возок с четвёркой лошадей. Но Филарет прекрасно обходился и двумя. Он бы согласился и на одну, но это уже было бы чересчур.

Пока возок катился от Яузы, проезжая по шумным московским улицам, Николай успел немножко посмотреть на Москву. В Первопрестольной он был только один раз, лет пять или шесть назад, когда матушка решила навестить родственников, могущих похлопотать об обустройстве сына. Москва тогда основательно напугала мальчишку своими пустырями, где в лопухах и крапиве паслись козы, и пепелищами. Теперь же — как будто другой город! Большой и нарядный. Среди народа, правда, ни особо радостных, ни пьяных не было. Была какая-то деловитая озабоченность. Чувствовалось, что после захвата мятежниками Петербурга и падения Смоленска Москва опять стала столицей, где не должно быть места праздношатающимся!

…Его Императорское Величество Михаил Павлович после коронации не стал переселяться в Кремль — остался в доме генерал-губернатора Голицына. Императору жалко