Читаем без скачивания Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Но вот возы смазаны, оглобли выровнены, загвоздки на месте. Теперь, главное, получить хорошее ярмо и у дежурного воловника. Тут тоже много своих хитростей и тонкостей: надо, чтоб дужка была как раз впору волу, не слишком просторная и не слишком тесная, чтоб дырочка у нее вверху, куда засовывается тоненькая металлическая заноза, не лопнула, не пошла трещинами.

Мы выстраиваемся в очередь возле кладовой, где хранится сбруя, и ждем воловника, наперед загадывая, кому выпадет сегодня ехать за снопами в Дедовщину, а кому на Монастырщину. Это зависит, конечно, от Льва, который скоро появится на колхозном дворе вместе с Василем Трофимовичем. Он быстро распределит нас, всегда, правда, выслушивая наши просьбы и не разъединяя друзей…

Воловник приходит заспанный и как будто даже немного ленивый, придирчиво оглядывает нашу стайку. Но потом приободряется, широко распахивает скрипучие одностворчатые ворота и начинает раздавать ярма, необидно покрикивая на нас:

— Получай — не скучай!

Мы «не скучаем», торопимся. Дотошно осматриваем каждое ярмо, чтоб все было на месте: и дужка, и заноза, и коротенькие конопляные налыгачи. Потом беремся за длинные, похожие на слеги «рубли» и сенные веревки, которыми будем увязывать на возах рожь. Здесь тоже нельзя ошибиться. Сломается где-нибудь по дороге «рубель» или лопнет сопревшая веревка, и груженный снопами доверху воз вмиг разъедется. После не оберешься с ним беды, заново укладывая и увязывая.

Ярма, «рубли» и веревки мы кладем на возы, а налыгачи держим наготове и все бегаем и бегаем за поворот к пожарке, выглядываем, не возвращаются ли из ночного волы? И вот кто-нибудь наиболее удачливый и зоркий замечает их далеко в узенькой улочке, которая упирается в луга, и кричит:

— Идут!

Мы тут же всей стайкой бежим к воловьей кошаре, взбираемся на изгородь и нетерпеливо ждем. Волы идут медленно, степенно, поднимая за собой серое облако утренней еще влажной пыли. И лишь возле кошары они убыстряют шаг, а то и вовсе пускаются бегом, завидев дежурного воловника, который наливает у колодца в длинное выдолбленное из дубовой колоды корыто воду.

Не дождавшись бригадира, мы готовы бежать в кошару, чтоб скорее разобрать волов и ехать в поле. Но тут наше внимание отвлекает гулкий, доносящийся с лугов топот, ржание и едва слышимый звук ночного колокольчика. Это возвращается домой лошадиный табун.

Забыв о волах, мы приподнимаемся на изгороди, замираем. Кони — наше вожделение и отрада! И особенно такие вот, вольные, не запряженные в телегу. Теснимый улочкой табун выносится рысью из-за поворота, грива к гриве, копыто к копыту. Его гонят два утомленных за ночь конюха верхом на самых бойких и послушных лошадях, по обыкновению, конечно, без седел, потому как на весь колхоз у нас всего лишь одно седло для жеребца Мишкаса. Все остальные седла были отданы в армию еще в самом начале войны, когда проводилась первая конная мобилизация. На Мишкасе под седлом выезжает лишь Василь Трофимович да изредка бригадиры. Тогда мы обступаем жеребца со всех сторон возле колхозной конторы, где он дожидается седока, издали, боясь подойти, любуемся блестящими застежками и галунами, с особым интересом рассматриваем удила и стремена…

Сами мы учимся ездить на лошадях, понятно, без седел и даже без поводьев. За это нам хорошо попадает и от матерей, и от конюхов, когда те заметят, как мы тайком пробираемся на луг, чтоб, схватив коня за гриву, взметнуться ему на спину и мчаться во весь опор вдоль речки… Но разве нас остановишь, разве удержишь! Что там ни говори, а кони — есть кони, кавалерия!

Работать же на лошадях нам приходится редко. Их в основном запрягают взрослые мужчины и женщины, да и то обычно для колхозной важной работы, пахоты или сенокоса на косарках. Нам же пока что доверяют лишь волов, более покладистых и спокойных.

Лошади несутся мимо нас в свой загон к точно такой же, как и у волов, дубовой колоде, уже наполненной водой. Они толкаются возле нее, жмутся друг к дружке, колокольчик на шее у старой трофейной кобылы по кличке Драбина позванивает все тише и тише, никого уже не предостерегая и не тревожа…

Иногда какой-либо жеребенок-стригунок отобьется от своей матери и подбежит к нам, бойко постукивая но земле еще молочными, чуть начинающими темнеть копытцами. Мы тут же окружаем его, начинаем кормить, кто сорванной возле изгороди травой, а кто ломтиком хлеба, немедленно извлеченным из авоськи с обедом. Первой замечает беглеца мать, призывно ржет и мчится к нему, выбравшись из самой толчеи табуна. Потом обращает внимание на наши проделки Лев, который уже, оказывается, появился на колхозном дворе.

Быстро разобравшись со взрослыми колхозниками, ожидающими наряда, он подзывает нас к себе, мельком оглядывает каждого и указывает, какого брать вола:

— Журбу!

— Савостея!

— Рубана!

Дважды нам повторять не надо — всех волов мы знаем наперечет и никогда не ошибаемся, гоняясь за ними по кошаре. Волы, чувствуя, что им предстоит впереди тяжелый трудовой день, не даются нам, норовят убежать в темные зимние сараи. Но мы все воловьи повадки хорошо изучили, и обмануть нас не так-то просто. А если какой-либо вол все-таки спрячется, то нам всегда помогут взрослые: воловники, а то и сам Лев. Последнее, на что решаются волы, так это не заступать в оглобли, когда мы их начинаем запрягать. Но и тут мы волов побеждаем, грозно пощелкиваем кнутами, басовито покрикиваем, стараясь во всем подражать взрослым:

— В оглобли! Ногу!

Волы тяжело вздыхают, подчиняются, хотя и не очень охотно, видят, конечно, какие невзрачные и малые достались им сегодня погонщики.

Лев в последний раз подходит к нам, придирчиво проверяет каждое ярмо, а то ведь иногда случается, что какой-либо мальчишка, впервые вышедший на колхозную работу, запряжет его обратного стороной, и тогда вол натрет себе холку до крови.

Но сегодня с ярмами все в порядке — Лев нами доволен. Он записывает наши фамилии в свою бригадирскую тетрадку, чтоб после, в конце дня, поставить против каждой заработанные трудодни, и отправляет нас в дорогу:

— Ну, трогайте помалу!

С шумом и суетой мы выстраиваем два обоза, наскоро прощаемся с товарищами и разъезжаемся в разные стороны. Один обоз сразу за пожаркой сворачивает в луга, чтоб ехать поближе к речке на Монастырщину, а другой мимо березняка и овцефермы движется за село в Дедовщину.

Волы вначале идут медленно, нехотя, но потом потихоньку втягиваются в работу, шаг их становится размеренным и быстрым. Хорошо смазанные колеса катятся по утренней, еще не разбитой колее легко, лишь изредка и неопасно поскрипывая на поворотах.

Всего через какие-нибудь полчаса мы подъезжаем к ржаному, раскинувшемуся до самого горизонта, до перелеска полю. Еще издали мы видим, что работа у косарей и жнецов уже в разгаре. Возле дороги лежат, дожидаясь нас, первые, туго связанные «цурками» снопы, а за косарями далеко тянутся ровные, отливающие на солнце желтизной валки.

Женщины точно так, как бабкины сестры у нас на огороде, уже успели вдоволь наговориться, обсудить все деревенские новости и теперь затевают песню. Но здесь, на колхозной работе, она поется не только для себя, но и для мужчин, которые в это время как раз ведут покос рядышком на бугорке.

Ой на гори та женци жнуть,Ой на гори та женци жнуть, —

легко и протяжно запевают женщины и молодые незамужние девчата.

Мужчины, среди которых тоже много хороших песенников и любителей веселой артельной работы, в долгу не остаются, подхватывают песню раскатисто и мощно:

А по-пид горою,Яром-долыною,Козаки йдуть,Гэй, долыною,Гэй, широкою,Козаки йдуть.

Секунду передохнув, женщины начинают новый куплет еще протяжней и задорней, как бы соревнуясь с мужчинами не только в работе, но и в песне:

Попэрэду Дорошэнко,Попэрэду Дорошэнко…

Но мужчины опять не уступают, выговаривают каждое слово горделиво, с достоинством в такт своим шагам и пению хорошо наточенных кос:

Вэдэ свое вийско,Вийско запоризько,Хорошэнько,Гэй, долыною,Гэй, широкою,Хорошэнько.

Мы приподнимаемся на возах и видим, что впереди косарей действительно идет Василий Иванович Дорошенко, наш с Тасей сосед. На фронте Василий Иванович воевал под Ленинградом, был много раз ранен и контужен, но остался жив и сохранил силу для такой вот нелегкой крестьянской работы, как жатва. Он и подзадоривает мужчин на песню…

Нам, конечно, охота посмотреть, а кто там позади (уж не Сагайдачный ли?), хотя такой фамилии у нас в селе ни у кого нет. Но цепочка косарей растянулась далеко за косогор, и мы не видим, кто ее замыкает. Да нам, признаться, и не до этого, потому что среди женских голосов, глубоких и натруженных, мы начинаем различать звонкие и по-особому задорные голоса наших сверстниц, которые помогают матерям на жатве: