Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Петр или кто-нибудь из домашних приносили ему еду. На ночь Лука Лукич приказывал Арефу запирать себя на замок.

Шел шестой день, а земский не являлся и не освобождал арестованного. Два дня Лука Лукич читал Евангелие. Наступил восьмой день, — Улусова не было. Лука Лукич радовался этому обстоятельству: земский мог засадить его только на три дня. Закон нарушен, и Лука Лукич потирал руки — ответит князек!..

Прошла еще одна ночь и еще одно утро: Лука Лукич сидел. Он позвал Арефа и попросил сбегать за старостой, чтобы тот освободил его по всей форме. Вернувшись с Большого порядка, Ареф сказал, что Данила Наумович после обеда куда-то ушел.

«Ну, ладно, — подумал Лука Лукич. — Уж теперь-то я доберусь до тебя, Микита Модестыч. Ответишь ты за беззаконие!»

Он пообедал и лег. Не успел он закрыть глаза, как раздались тревожные удары в колокол: били в набат.

Когда губернатор въезжал с конными стражниками в Духовку, старым Родивоновым был пущен по селу слух: царь отменил решение сената и послал в Дворики на Полевой князей Суд. Они, мол, уже в Духовке…

Кто-то из стариков начал скликать хозяев к волостному правлению. Поставили стол, накрыли его скатертью, выложили Грамоту, поставили икону и хлеб-соль.

Андрей Андреевич первым увидел всадников; действительно, был среди них и князь — Никита Модестович Улусов. Рядом покачивался в седле становой пристав Пыжов — начальник полицейского стана.

Пыжов попал в становые приставы из гусар. Он украл деньги, собранные офицерами на какое-то общее дело, пропил их и товарищеским судом был исключен из полка.

В полку его знали под именем Рыжий Мишка Подлец. Все человеческие добродетели гусар пропил и проиграл в карты. В мундире станового пристава по селам разъезжал негодяй, знавший, что он негодяй, павший так низко, что никакая надежда на очищение уже не могла возникнуть в его проспиртованных мозгах.

Внешность он имел самую заурядную и отнюдь не злодейскую, лицо пухлое, рыжие усы, потрескавшиеся губы, туповатые глаза, а над всем этим курчавились рыжеватые волосы.

Рыжий Мишка Подлец получил от губернатора приказ действовать с мужиками «строго и скоро», не щадя бунтарей и не допуская жалости. Если Улусов волновался, клял себя за вспыльчивость и трепетал от нехороших предчувствий, то Пыжов был совершенно спокоен и равнодушен к тому, что должен был совершить.

Позади отряда ехал в дрожках Данила Наумович, перехваченный невдалеке от села. Ему уже попало от Пыжова за то, что он не так поспешно снял картуз.

Андрей Андреевич, увидев казаков, сдернул шапчонку и склонил блиставшую на солнце плешь.

— Кто таков? — спросил Рыжий Мишка Подлец.

— Самый хамоватый из всех здешних хамов, — ответил Улусов.

Пыжов освободил ногу из стремени и ударил Андрея Андреевича носком сапога по лицу. Андрей Андреевич упал.

Пыжов догнал сотню.

Вдоль Большого порядка ехали молча.

Фрол, уже знавший, что за «князья» явились в село, попытался остановить отряд и всучить земскому хлеб-соль. Пыжов вытянул его нагайкой. Хлеб и соль упали на дорогу, лошади раздавили солонку, помяли каравай.

Около церкви Улусов и Пыжов задержались.

— Эй ты, сипатый дурак! — обратился становой к Даниле Наумовичу, сидевшему в дрожках, — был он ни жив ни мертв. — Бей в набат, созывай своих хамов.

— Десятских бы пустить, — прошипел Данила Наумович коснеющим языком. — Подумают — пожар.

— Не разговаривать! Делай, что велено. — Пыжов огрел Данилу Наумовича нагайкой.

Грузный Данила Наумович с трудом слез с дрожек и побежал за церковным сторожем.

Через несколько минут заныл треснувший колокол, и вот с огородов побежали мужики и бабы, спрашивая друг у друга, что горит, где горит. Но зарева и дыма не было видно, а колокол знай свое: «Дзон, дзон, дзон!..»

«… Дзон, дзон, дзон!..» Солнце как бы померкло, люди бледнели, с лиц их катился пот. Господи, да что же это? Пожара нет, а в колокол бьют. «Дзон, дзон, дзон!..» Какая еще беда, кого выручать, куда бежать?..

Степан будто помешался. Не видя ни огня, ни дыма, он дергал веревку, тяжелый язык бил по меди: «Дзон, дзон, дзон!..» — и бежал по улицам народ.

Сельский набат — страшное дело!..

— Вали! — скомандовал Рыжий Мишка Подлец.

Казаки, пришпорив лошадей, помчались вдоль порядка, плетьми подгоняя народ к волостному правлению.

Лошади храпели, скакали, не разбирая пути. Люди падали, казаки нагайками поднимали упавших.

Около волостного правления всадники осаживали народ в лужу, куда недавно Никита Семенович вкатил тарантас с Улусовым.

Теснимые лошадьми и подгоняемые плетьми, мужики лезли в грязную, вонючую воду. Тех, кто пытался сопротивляться, били нагайками.

Улусова и Пыжова не было: они заехали к какому-то «нахалу» перекусить и пробыли у него два часа.

— Куда же это вы нас запихали? — начали кричать из лужи. — Что же это за издевка такая?

Казаки деловито загоняли в воду пытавшихся вылезти.

— Стой, мужики! — сказал Андрей Андреевич. — Все равно хуже не будет.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, подошел Данила Наумович. Улусов послал его узнать, тут ли Никита Семенович, а если нет — немедленно доставить его к волостному правлению.

Двое конных ускакали за ямщиком. Возвратились они скоро. Никита Семенович спал и был разбужен нагайками.

Он бежал по улице, а стражники скакали вслед, подгоняя его. Около лужи ямщик споткнулся и упал лицом в грязь.

— Ладно, — пробормотал он, залезая в воду. — Ладно, вашу про вашу… Баловаться так баловаться! — И, вытерев лицо, погрозил стражникам кулаком.

Наконец Улусов и Пыжов подъехали к волостному правлению. Пыжов был пьян, шатался в седле и протирал глаза.

— На колени! — распорядился он. — Н-ну!

Передние ряды мужиков стали на колени. За ними стали все.

Никита Семенович упирался.

— Меня не поставите! — зарычал он. — Я перед богом не каждый день на коленки становлюсь.

Улусов тронул Пыжова за плечо и что-то шепнул. Пыжов досадливо поморщился, но ямщика не тронул.

— Почему хлеб-соль? — спросил Улусов и ткнул нагайкой в сторону накрытого стола.

— Князей ждали, — вздохнул Андрей Андреевич. — Князей, дурни, ждали!..

Хоть и невесело было мужикам в эти минуты, но многие рассмеялись.

— А это что? А ну, подать мне бумагу! — приказал Пыжов, увидев рядом с хлебом-солью древний свиток.

Казак подал ему Грамоту, Пыжов, ничего не поняв в ней, передал Улусову. Тот посмотрел на Грамоту, торжествующе улыбнулся и начал медленно рвать ее на куски.

— Не смей! — истошно закричал Фрол Баев.

На него посыпались удары.

Улусов, скверно улыбаясь, рвал Грамоту. Все молча наблюдали за ним. Вот он разодрал Грамоту на мельчайшие кусочки и сунул их в карман. Народ взвыл и бросился из лужи. Казаки выхватили шашки. Прошла секунда… Улусова проняла дрожь: он понял, что этого народ не простит ему.

— Снять шапки! — приказал Пыжов, когда мужики были снова загнаны в лужу и поставлены на колени.

Головы обнажились.

— Кланяйтесь, — скомандовал Пыжов. — Кланяйтесь, рассукины дети!

Все склонили головы к воде.

— Еще раз. Ниже.

И снова склонились головы к воде.

— Ниже, ниже! — орал Пыжов. — Хлебните водички, хлебните, подлецы!

Лица мужиков погружались в вонючую жидкость, а Пыжов заставлял их кланяться еще ниже.

— Еще раз, мерзавцы, — сказал он, смеясь и ощущая необычайную игривость. — Тэ-эк-с! Вкусно, а? Ладно, повторяйте за мной: «Мы — бунтовщики и рассукины дети…»

— «…бунтовщики и рассукины дети», — повторило несколько голосов.

— «…а также и р-ракалии…» Веселей, веселей, честной народ!

— «…а также и ракалии», — нестройным хором повторил мир.

— «…сознаем свою вину перед государем императором и перед его верным слугой князем Улусовым…» Веселей, веселей, чертовы дети.

Мир сбивчиво повторил.

— «…и обещаем мы, подлецы и мерзавцы, больше не бунтовать, а зачинщиков выдать».

Мир молчал.

— Кто зачинщик? — крикнул Пыжов. — Выходи!

— Зачинщик сам господин Улусов! — ответил Никита Семенович.

— Взять! — приказал Пыжов. — Не мешайте мне, — обернувшись к Улусову, злобно прошипел он.

— Выходи! — Стражник ударил ямщика нагайкой.

Никита Семенович вышел из лужи. Вода, грязь и кровь стекали с него.

Пыжов вынул список и начал читать. Он назвал Андрея Андреевича, Луку Лукича, Петра и Сергея Сторожевых, попова работника Листрата и еще трех мужиков, когда-то нагрубивших ему и Улусову.

Все названные, подгоняемые плетьми, вылезли на сухое место.

— Я не виноват, — сказал Листрат. — Я на сходке не был. За что же меня?