Читаем без скачивания "Вексель Судьбы" (книга первая) - Юрий Шушкевич

-- Ничуть нет! -- как всегда неожиданно, включилась в разговор вошедшая в комнату Мария. -- Ты просто не получил в полной мере от войны травму. Её все тогда получили, и теперь эта травма у детей и внуков в подкорке сидит. Недаром же говорят, что в России пить водку -- именно пить, как пьют сейчас, -- начали только после войны, и всё так случилось именно из-за той страшной травмы.

-- А ты, товарищ лейтенант, напрасно считаешь меня реалистом, -- отозвался из дальнего угла гостиной Петрович, который, как оказалось, внимательно следил за разговором. -- Думаешь, что все, кто снаряжал бомбы и прочие спецсредства для врагов государства, не могли быть романтиками? Мы-то как раз и были самыми большими романтиками тридцатых годов!

-- Это интересно, поясните! -- удивлённо произнесла Маша, присев на подоконник.

-- Ничего сложного, -- Здравый кашлянул и отложил книгу в сторону. -- Мы уничтожали врагов не только без сожаления, но даже со светлым чувством радости. Ведь радуется же хирург, когда удаляет из раны гной и даёт больному возможность выздороветь, чтобы затем -- счастливо жить! Вот сегодня у вас все подряд про НКВД пишут невесть что и называют нас извергами и палачами. В этом есть своя правда, ближе к войне в органы действительно натекло много мутного народа. И эти, вновь пришедшие, всех романтиков первыми же взяли в расход. Остались считанные единицы, и из них последний -- вот он, перед вами.

-- Последний романтик эпохи Большого террора, -- тихо и задумчиво произнёс Борис.

-- Да не совсем. Я и мои товарищи работали в основном по загранице. К тем репрессиям, о которых у вас сегодня не пишет только ленивый, мы прямого отношения не имели. И это -- чистая правда, поскольку если бы имели -- меня бы уже шлёпнули давно и я бы не мог сейчас разговаривать с вами, читать ваши газеты и пить ваш коньяк. Кстати -- за книжку воспоминаний Судоплатова огромное спасибо!

-- Понравилась?

-- Нет, конечно. Как может понравиться, когда узнаешь, как скверно сложилась жизнь практически у всех, кого я знал и с кем работал... Шпигельглас расстрелян, Мельников в конце войны застрелился... А у выживших -- дети и внуки либо стали капиталистами, либо сбежали из страны.

-- А вот у меня, -- ответил Борис, -- вы только не удивляйтесь, от воспоминаний Судоплатова осталось почему-то очень светлое впечатление.

-- Почему?

-- Потому что книгу написал человек, с начала и до конца веривший в то, что он прав. И когда всё у него пошло прахом -- не разочаровавшийся и не озлобившийся. Один лишь эпизод, когда ему в тюрьме по распоряжению Хрущёва прокалывали спинной мозг, а он, чтобы избежать расстрела, делал вид, что сошёл с ума и не чувствует боли -- одно это чего стоит! Хотя к тому времени Судоплатов уже успел побывать на самом верху, почувствовать себя небожителем -- и тут вдруг падение, позор, неизвестность. Другой бы сломался, пожелал бы себе скорой смерти и получил бы её -- а он предпочёл побороться с судьбой. Хотя понимал, что жаждущий его смерти новый генсек пришёл надолго и шансов -- почти никаких.

-- Да, та прав, пожалуй, -- помолчав, согласился Петрович. -- То, что начал Ежов, Хрущёв довёл до конца. Извёл последних, кому было не наплевать.

-- Хрущёв, конечно, законченный негодяй, -- возразил Борис, -- но люди начали костенеть и разочаровываться немного позже. В семидесятые годы и, особенно, в начале восьмидесятых. А при Хрущёве всё-таки мы полетели в космос.

-- Из того, что я успел прочесть, могу судить, что полетели -- на старых дровах....

-- Ладно, мальчики, давайте закончим этот спор, -- решительно заявила Мария. -- А то мы словно на похоронах. Идеи мертвы, люди мертвы... Ничуть не мертвы! И люди живы! Это же ведь настоящее чудо -- вы явились, как среди ясного неба гром, пришли, откуда никто не приходит, и теперь находитесь здесь, среди нас, со всеми своими эмоциями, переживаниями, со всей вашей верой!.. Чем не чудо? И ведь это чудо не могло произойти просто так. Значит, нам всем что-то предстоит сделать, сделать что-то очень важное. Ведь так? Или я не права?

На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Алексей неторопливо достал сигарету, потеребил её в пальцах, всем своим видом давая понять, что собирается что-то сказать. Однако вскоре он молча положил её на стол и опустил взгляд, словно не находя подходящих слов или не решаясь их произнести.

Затянувшуюся паузу разрядил Петрович:

-- Если мы начнём искать ответ на подобные вопросы, то вскоре все сойдём с ума. И доказывать этот факт не придётся, особенно когда мы с Алексеем получим паспорта и уйдём с нелегального положения. Как только вы кому-то расскажете, что общались с ним, лично знавшим Тухачевского, либо со мной, осенью сорок первого года минировавшим Москву, -- так всех нас быстренько определят на излечение и хорошо, если в одну палату, где мы сможем продолжить обмен мнениями. Поэтому я считаю, что подобные разговоры нужно прекращать и начинать жить настоящим. Мы -- такие же люди, как и вы. Вот ещё немного почитаем современной литературы, освоимся -- и никто больше не скажет, что между нами есть разница.

-- А если мы живы, то продолжат жить и наши идеи, и наши замыслы, -- поддержал товарища Алексей. -- Может быть, со временем это к чему-то приведёт. Интересно только знать -- к чему именно?

Мария слезла с подоконника и направилась к двери, выходящей в коридор.

-- Не одно лишь это интересно, -- сказала она, прислонившись к старому деревянному косяку с потёршейся краской. -- Интересно то, что будет завтра. Что произойдёт в мире, произойдёт у нас в стране, с нами... Каждый прожитый день -- это чудо, и любой неглупый, что-то представляющий собой человек -- тоже чудо. А мы в кои веки собрались в такой замечательной компании -- разве не чудо и это? Поэтому всё -- заканчиваем философию, сегодня -- праздник, и я иду накрывать на стол!

Предложение было более чем уместным, поскольку с самого утра никто не ел. Все перешли в соседнюю комнату, по центру которой был выставлен большой овальный стол, покрытый тёмно-зелёной старинной скатертью. После череды пусть сытных, но сооружённых на скорую руку перекусов на кухне парадный вид этого стола вызывал настоящее предощущение торжества.

Правда, не менее сорока минут пришлось довольствоваться лицезрением пустых тарелок и нетронутых приборов, поскольку заказанные из ресторана блюда никак не везли. Наконец, около семи вечера раздался звонок в дверь, и курьер доставил в квартиру дюжину картонных контейнеров с салатами, холодцом, маринованным грибами и многочисленными мясными деликатесами. Откупорили шампанское, и комната постепенно наполнилась негромким, но не умолкающим ни на секунду шумом дружеского застолья.

Первый тост подняли за праздник, второй выпили за здоровье собравшихся. Выждав необходимую паузу, Борис поинтересовался, не будут ли его гости возражать, если третий тост, следуя традиции, будет провозглашен за Сталина.