Читаем без скачивания Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По настоянию главнокомандующего, Давыдов попытался на скорую руку создать новую агентурную сеть. Ее ключевой фигурой стал японец, секретарь японского военного представителя в Чифу, которого завербовал давний сотрудник Давыдова, бывший служащий Русско-Китайского банка в Порт-Артуре А.И. Фридберг. Но эта организация «провалилась», не просуществовав и двух месяцев. «Японский консул в Чифу, – докладывал Давыдов генералу Линевичу в мае 1905 г., – арестовал по обвинению в измене нашего главного агента-японца, который имел в руках для передачи нам план расположения войск в Маньчжурии и письма от лиц, состоящих его корреспондентами. Обстоятельство это угрожает дезорганизацией устроенной мною чрез посредство японцев разведочной службы»[1005]. Как и опасался российский чиновник, за арестом в Чифу последовала ликвидация всей его агентуры в Корее и Японии – уже к середине июня за решетку было отправлено до 20 его секретных сотрудников[1006]. На Фридберга японцы устроили покушение и он уехал лечиться в Россию, а его бывший японский резидент в Чифу был казнен по приговору военного суда. Тогда же (в начале мая) в Токио был арестован капитан Богуэн (Baugouin), который раньше в течение многих лет состоял французским военным атташе в Японии, а в момент ареста являлся здешним представителем ряда французских компаний. Его и его пасынка японцы обвинили в связях с русской разведкой[1007].
В сложившейся ситуации штаб главнокомандующего не нашел ничего лучше, как положиться на добровольца – сербского поручика Субботича, который вызвался ехать в Японию с секретным заданием под именем журналиста Озрона Маринковича. Но храбрый молодой серб к подобной миссии оказался совершенно не подготовлен – он не знал ни японского языка, ни «местных условий»; к тому же, как выяснил Давыдов, его отъезд из армии стал известен посторонним. Под давлением этих аргументов полевой штаб от своего безумного замысла в итоге отказался, и в конце июня 1905 г. Субботич, получив от Давыдова 5 тыс. рублей на расходы, был им направлен в Шанхай в распоряжение фон Гойера и с заданием «постараться ознакомиться с районом расположения японских войск в Маньчжурии»[1008]. Между тем, до начала мирных переговоров оставались считанные недели.
Петербургский эпилог
Со времен Крымской кампании середины XIX в. в русском обществе было принято искать виновников проигранных войн среди интендантов. Не стала исключением и русско-японская война. По ее окончании российские газеты охотно публиковали материалы о злоупотреблениях тыловиков. Статьи из серии «“Герои” тыла, или В кулисах народного бедствия» вызывали широкий общественный резонанс и справедливое негодование сограждан. Еще шла война, когда военные контролеры затеяли рутинную проверку казенных трат на эвакуацию защитников Порт-Артура. Суммы, израсходованные для этих целей бывшим посланником в Корее, показались ревизорам завышенными, и дело было передано государственному контролеру П.Л. Лобко, человеку из ближайшего окружения П.С. Ванновского. Последний, как военный министр предвоенных лет, был лично ответственен за низкий уровень боевой подготовки войск и техническую отсталость русской армии, которые сполна проявились в Маньчжурии. Понимая, какие блестящие перспективы «дело» гражданского чиновника при его правильной постановке сулит военному ведомству в оправдание его маньчжурских провалов и злоупотреблений интендантства[1009], служба военных контролеров приватно поделилась новостью с Ухтомским. Князь также оценил ситуацию по достоинству и не замедлил опубликовать эту информацию, естественно, скрыв при этом ее источник. 2 (15) апреля 1905 г. на первой полосе его петербургской газетки «Рассвет» было напечатано короткое «письмо из Парижа». Его автор, мифический «Марк Михайлов», сообщал читателям об операциях с «русской казной» в Шанхае «нашего бывшего посланника в Корее», который-де накупил с дюжину «никуда негодных пароходов, уплативши за них громадные цены» и «теперь в отчаянии: не знает, как поступить».
Отчеркнув «письмо из Парижа» карандашом, Эспер Эсперович анонимно отправил экземпляр газеты в Шанхай и в своем расчете на бурную ответную реакцию Павлова не ошибся: получив газету, камергер тут же телеграфом запросил Ламздорфа «о назначении возможно безотлагательно официального расследования настоящего дела и возбуждении против авторов означенной статьи и редактора газеты уголовного судебного преследования»[1010]. Так Павлов, конечно, полагаясь на непредвзятое разбирательство и гласное восстановление истины, поддался на изощренную провокацию своего давнего недруга. В возбуждении уголовного преследования газеты министр ему отказал, зато служебному расследованию дал ход. Очень скоро, однако, дело приняло совсем не тот оборот, на который рассчитывал камергер. Тон последующей полемики вокруг него задал все тот же Ухтомский, который с газетных страниц с неподражаемой патетикой восклицал: «Не пора ли сдержать аппетиты роковых карьеристов, с презрительной усмешкой взирающих на мир… даже когда родина изнемогает от страданий, потому что угодливый начальству цинизм таких наших представителей за границей, как способствовавший гибели “Варяга” и “Корейца” А.И. Павлов, не встречает ни откуда должного отпора, потому что мы или не знаем, или спим?»[1011] Иначе говоря, виноватым Павлов был объявлен изначально, еще до какого-либо разбирательства по существу.
В ноябре 1905 г. 67-летний Лобко умер. Павлов, отставленный от должности в декабре того же года, следующей весной вернулся из Шанхая в Петербург и был зачислен в резерв МИД, ожидая назначения посланником в Лиссабон. Уже в столице он получил свою последнюю и самую высокую награду, орден Св. Станислава I степени – так была отмечена его деятельность в Шанхае. Между тем, переписка по его делу затягивалась, и только 2 ноября 1906 г. по «высочайшему повелению» была учреждена межведомственная следственная комиссия с генерал-лейтенантом П.А. Фроловым во главе. В течение следующих полутора лет комиссия собирала и анализировала документы, и хотя официально она именовалась секретной, ее материалы все чаще в препарированном виде просачивались в печать, и не только в российскую. Начиная с февраля 1907 г. о «деле Павлова» писали английская “Globe”, немецкие «Berliner Tageblatt» и «Local Anzeiger», «С.-Петербургские ведомости», «Современное слово» и другие газеты. Пик газетной шумихи о «l’affair Pavloff» пришелся на конец марта 1908 г., причем тон публикаций раз от разу становился все развязнее, а предположения все фантастичнее. Со шлейфом таких обвинений представлять свою страну за рубежом стало уже немыслимо. В итоге посланником в Лиссабон поехал камергер П.С. Боткин, а Павлов остался в Петербурге. Судите сами: «ДСС Павлов состоял нашим посланником в Корее, – сообщала кадетская “Речь”. – С началом военных действий он должен был покинуть свой пост. Павлов, однако, не обнаруживает охоты расставаться с Дальним Востоком. Сначала он пытается устроиться в качестве дипломатического агента при наместнике на
