Читаем без скачивания Цивилизация рассказчиков - Тамим Ансари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть и другие фундаментальные вопросы. Маркс утверждал, что буржуазия и пролетариат нужны друг другу. Хотя владельцы средств производства могут диктовать условия, им требуются наемные работники, чтобы обеспечивать функционирование машин и фабрик. Таким образом, владеющие машинами классы вынуждены обеспечивать рабочим классам хотя бы прожиточный минимум.
Но по мере того как роботы будут все больше заменять людей, это уравнение может измениться. Сегодня класс, некогда известный как пролетариат, стремительно сокращается, но промышленное производство и индустриализированное сельское хозяйство продолжают расти. Более того, сегодня в социальную реальность вошел совершенно новый тип продуктов, которые существуют исключительно в информационной форме и генерируются неустанным поиском ответа на вопрос: «Что бы еще оцифровать?» Многие из этих продуктов обладают удивительным качеством: по крайней мере на данный момент они очень дешевы или даже бесплатны. Как может какая бы то ни было экономика оставаться жизнеспособной, если ей не нужны работники, а ее продукция бесплатна?
Один из популярных ответов – концепция «универсального базового дохода», согласно которой каждый человек на планете должен получать регулярно определенную денежную сумму, чтобы удовлетворять свои основные жизненные нужды независимо от того, работает он или нет. Канада и Финляндия уже протестировали эту идею с помощью пилотных программ на небольших группах населения. Грубо говоря, универсальный базовый доход даст людям возможность не умереть с голоду – и продолжать потреблять бесплатные продукты цифровой экономики. Если эта концепция однажды действительно будет внедрена, по сути, она институционализирует то, что шведские футурологи Александр Бард и Ян Зодерквист называют консумериатом (от англ. consume – «потреблять») – потребительским классом, который в информационную эпоху придет на смену пролетариату индустриальной эпохи. Этот низший класс будет существовать на грани выживания и участвовать в экономике, внося свой вклад в потребление, а не в производство.
В таком контексте марксистское ви́дение классовой борьбы может возродиться в новой форме. В грядущую эпоху на смену нынешнему правящему классу – владельцам машин и капитала (хотя влияние денег не исчезнет так быстро, поэтому наследственные богачи, вероятно, еще на какое-то время сохранят власть) – может прийти новая правящая элита, нетократия[41]. Это будут люди, способные манипулировать цифровой средой, существующей автономно от физического мира, – виртуальной реальностью, или Метавселенной, как назвал ее писатель-фантаст Нил Стивенсон в своем пророческом романе «Лавина»[42] (1992). Главный его герой – в реальном мире неудачник, работающий разносчиком на мафию, которая осталась единственным на планете производителем пиццы. Но в виртуальном мире он – всесильный герой, который спасает человечество от смертельного наркотика. В романе Стивенсона Метавселенная – единственная вселенная, имеющая значение. Не это ли происходит сегодня в реальности? Все зависит от того, что подразумевать под словом «реальность».
31.
Наши миры – наши модели мира
Сегодня мы, люди, достигли такой ступени развития, что способны уничтожить собственную планету, и, судя по всему, мы движемся именно к этому. Такое положение вещей не может не озадачивать. У нас есть знания и технологии, чтобы отказаться от ископаемого топлива, прекратить загрязнение окружающей среды, накормить всех людей, сдержать стремительный рост населения – короче говоря, мы решили бы все проблемы, стоящие перед нашим видом, если бы объединили силы и выработали общий план действий. Почему мы этого не делаем? Почему даже сегодня, когда кто угодно может общаться с кем угодно, нам так сложно стать единым интегрированным сообществом, которое формирует и реализует общечеловеческие намерения?
На мой взгляд, ответ очевиден: кто угодно с кем угодно – вовсе не то же самое, что все со всеми. Технологии обеспечивают первое, но не второе. Мы не можем действовать как единый вид, потому что, по большому счету, не ощущаем себя единым видом. А все потому, что мы живем во множестве разных смысловых миров – и эта проблема относится к области языка, а не технологий. Каждый из нас является частью какой-либо коммуникационной зоны, разветвленной сети людей, которые взаимодействуют между собой намного интенсивнее, чем с посторонними. Обмениваясь внутри нашей зоны историями и интерпретациями, мы создаем модель реальности, которая кажется близкой и наполненной смыслом всем, кто ее создает. Эта модель мира делает нас понятными друг для друга, тем самым давая нам возможность действовать как единое социальное созвездие, но одновременно делает нас менее понятными для людей вне нашего нарратива. Как заметил писатель Янн Мартелл, «мы все – граждане языков, на которых мы говорим, но мир – это не язык».
Коммуникационные зоны формировали жизнь людей с момента рождения человечества и продолжают делать это в настоящем с тем лишь отличием, что сегодня фактор физического местоположения перестал играть прежнюю роль. Природные феномены, такие как реки, долины, моря, больше не имеют никакого значения. В информационно-цифровом веке мы получили возможность общаться с теми, кто разделяет наши взгляды, где бы ни жили эти люди географически. Технологии позволяют формировать в киберпространстве мировоззренческие модели, которые не выносятся на публичную арену, а потому остаются невидимыми для посторонних. Но эти модели также невидимы и для самих инсайдеров, потому что так устроен любой нарратив: нам трудно отличить созданную нами модель реальности от объективной, «нефильтрованной» реальности. Мы все живем под возведенными нами куполами, которых обычно не замечаем. После того как мы договорились нарисовать на потолке небо, мы, глядя вверх, видим не потолок и не нарисованную картину. Мы видим там настоящее небо.
Принято считать, что люди склонны формировать замкнутые мировоззренческие сообщества – социальные пузыри, – потому что намеренно ограничивают свое общение только теми, кто разделяет их убеждения. Я не уверен, что проблема именно в этом. Большинство людей, которых я встречал, уверены, что их идейное сообщество открыто для дебатов и диалога. Это касается догматичных марксистов. И непримиримых исламистов. И ярых апологетов политкорректности. Все они настаивают на том, что готовы обсуждать свои идеи с кем угодно… кроме этих «тупых невежд», которые не разделяют их идей. Однажды я наткнулся на онлайн-чат, где двое ультраправых, оба страстные почитатели Гитлера, яростно спорили о Гиммлере. Не думаю, что это можно рассматривать как свидетельство того, что сообщество неонацистов готово к диалогу с другими.
Дело в том, что люди с разными взглядами способны вести плодотворный диалог только при условии, что их высказывания одинаково понимаются всеми участниками. Между тем любая идея наполняется смыслом посредством того, что включается в уже существующую систему идей. Каждое знание представляет собой всего лишь узел в паутине знаний. Вот почему, чтобы понять что-то новое, нам нужно связать это новое со всем остальным, вплести его в наше созвездие идей. Из таких узлов знаний и связей и состоит наша картина мира: узлы – это то, что дает нам мир, связи – то, что мы создаем сами. Картина мира существует в наших умах, но, если ее видят и другие, она кажется нам реальной. На самом деле во всех практических отношениях она является реальной.
Когда связная картина мира сформирована, отдельные узлы могут исчезать или видоизменяться, либо же в ней могут появляться новые узлы, но картина сохраняет свою целостность и актуальность. Этому способствует и наша склонность обращать внимание только на те узлы, которые вписываются в нашу картину мира, и игнорировать противоречащие ей. Но когда вдруг исчезает слишком много знакомых нам узлов или появляется слишком много новых, картина размывается. Если этот процесс продолжается, прежняя картина может трансформироваться в совершенно новую, которая в одночасье поменяет значение всех существующих узлов, поскольку они свяжутся в абсолютно другую паутину смыслов.
Насколько я могу судить, мы все оперируем моделями реальности, которые не осознаем в полной мере и не в силах четко описать, потому что большей частью они состоят из негласных идей. Мы не знаем того, что знаем, пока не задумываемся. Все «знают», что единорогов в мире нет, а коровы есть, но до того, как вы прочитали эту фразу, вы вряд ли осознавали
