Читаем без скачивания Делай со мной что захочешь - Джойс Оутс

Джек вскочил и сказал со злым смешком:

— Ты, значит, согласна со мной? — И принялся искать сигареты в груде одежды. — Или как? Неужели тебе все безразлично?

— Мой муж не убьет тебя, — сказала Элина. — Поверь мне, пожалуйста. Этого не может быть.

— Не может? А почему?

— Такого не бывает.

— Обычно — нет. С таким человеком, как я, — нет. Никогда. Я недостаточно важная особа. Но моя добрая судьба катапультировала меня на такие высоты… Я стал теперь привлекать внимание, я замечаю, что люди смотрят на меня. Наверное, потому, что у меня такой счастливый, такой блаженный вид. В конце-то концов, я ведь не обычный человек: я маньяк. Жена вечно спрашивает меня, что со мной, почему во мне столько энергии, почему постель с моей стороны всегда влажная и смятая, почему я всегда так невесело шучу?.. Я ведь никогда столько не шутил до того, как встретил тебя.

— Возможно, это значит, то ты человек несерьезный, беззаботно заметила Элина.

— Нет, это значит как раз противоположное, — сказал Джек. — Шутят только серьезные люди. Нужен ум, духовное развитие, чтобы уметь шутить. Тебе этого не понять.

Элина закрыла глаза. Она слышала, как он ходит по комнате — вот он подошел к окну, прижался к стеклу лбом — у него была такая привычка — бессознательно прижиматься лбом к оконным стеклам, к стенам и дверным косякам; она слышала, как он прерывисто вздохнул.

— Люди преуспевающие — те, с какими ты, Элина, общаешься в Гросс-Пойнте, — они никогда не шутят, потому что им это не нужно. Нормальные мужчины, мужчины, сексуально не озабоченные, не шутят, потому что счастливы, как идиоты. Я это знаю. И такие, как ты, женщины тоже не шутят и не понимают шуток — для этого нужно кое-что выстрадать и обладать умом.

— Да, — ровным голосом произнесла Элина.

— По мере того как меня все глубже засасывает болото наших отношений, я начинаю замечать, что становлюсь все одержимее и одержимее. Я — точно шут. Отпускаю направо и налево нелепые шуточки, веселю людей, которых терпеть не могу, которые являются ко мне домой, скорей всего чтобы поесть на дармовщинку или черт его знает еще зачем. Я развлекаю моих клиентов, мою жену. Есть у меня такой номер — бросаюсь на стену, потом, словно опомнившись, отступаю на несколько шагов, потом снова бросаюсь на стену, снова, опомнившись, отступаю и вытираю со лба кровь, стараясь сохранять бесстрастное выражение, так как нельзя показать, что тебе больно: все удовольствие будет испорчено. Никогда нельзя показывать, что тебе больно. Хочешь, я проделаю для тебя этот номер, Элина?

Элина рассмеялась.

— И есть еще один номер — для развлечения моей жены: я лежу с женщиной в постели и жду, чтобы что-то произошло, но ничего не происходит. Тогда я говорю, что очень устал. А женщина говорит: «Да, ты очень устал, ты слишком много работаешь…» И не говорит того, что думает или что мог бы подумать любой, кому довелось бы такое увидеть. А я соглашаюсь с ней и говорю: «Я очень устал», но не говорю: «Я люблю другую».

Элина нервно рассмеялась и не посмела взглянуть на него.

8. — Ты любишь меня? Ты меня действительно любишь? — то и дело спрашивал он.

Ты, наверно, все выдумываешь.

— …не притворяешься, будто любишь меня?..

А как женщины притворяются? Как?

Ощущение идет, наверно, главным образом от психики, это состояние не физическое, не от природы данное…

С любимым все отступало на задний план, кроме его любви, его потребности в ней. Как только Элина приходила к нему, мир переставал существовать, растворялся. Он так любил ее, так отчаянно жаждал обладать ею, что она, казалось, утрачивала собственное тело и снова обретала тело через него. А потом в ней возникала эта вспышка чистого, самозабвенного торжества, радостного сознания завершенности…

Тело ее не притворялось — ей незачем было притворяться. Она ничего не чувствовала.

9. Он никогда не говорил с ней об этом, но однажды вечером, перебив сам себя, спросил ее по телефону:

— Элина, почему ты так ко всему этому безразлична?

— Я не безразлична, — сказала она.

— К примеру, ты никогда не говоришь со мной о своем муже; мне приходится догадываться, уехал он куда-нибудь или снова в городе; ты никогда не упоминаешь о нем, ты, наверное, даже никогда о нем не думаешь… Неужели ты не чувствуешь вины перед ним?

— Из-за тебя? Нет…

— А когда ты с ним, с ним, неужели ты не чувствуешь себя виноватой?

— Я… Мне кажется… Да, иногда…

— Значит, ты способна чувствовать себя виноватой? Действительно способна?

— Да.

— Я не верю, — сказал он. — Ты считаешь себя такой наградой ему, таким подарком, ты ничем ему не обязана, так ведь? Эта другая сторона твоей жизни оправдана самим фактом твоего существования, и ты считаешь, он должен быть счастлив уже тем, что имеет, верно?

— Я так не считаю, — сказала Элина. — Я… не знаю, что ты хочешь этим сказать… Ты же не собираешься на мне жениться, ты ни разу не говорил со мной о браке… ты… ты… Ты же не собираешься…

— Значит, ты не чувствуешь себя виноватой, когда ты с ним? — прервал ее Джек. — Ну, а если взять меня? Ты чувствуешь себя виноватой, предавая меня? Как насчет этого?

— Я…

— Какое место отводится мне, когда ты с ним? В такие минуты я превращаюсь для тебя в некое понятие, в воспоминание или во что? Или ты просто забываешь обо мне?

— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — сказала Элина.

— Да или нет, Элина, скажи мне — да или нет?

— Я…

— Ты полностью обо мне забываешь, верно? Так же, как забываешь о нем, да? И ты переходишь из одной части своей жизни в другую — непорочная, и прекрасная, и незапятнанная. Разве это не правда?

— Нет, — сказала потрясенная Элина.

— Нет, это правда. Тебя же ничто во мне не интересует, верно? Ты никогда не спрашиваешь меня о моей работе, моей личной жизни, верно?.. О моем браке?

Элина удивилась.

— Я не думала, что тебе хочется говорить об этом… о таких вещах, — сказала она. — Я думала…

— Что?

— Что все это касается только тебя…

— Да, касается только меня, и, наверное, я не очень-то и хочу говорить об этом, но у нас же с тобой сложились определенные отношения, своего рода брак, верно?.. Брак неустойчивый? Обреченный? И все было бы естественно, если бы ты интересовалась моей жизнью или хотя бы делала вид, что интересуешься, верно? Или тебе наплевать?

— Я думала…

— Ты никогда не спрашиваешь о моей жене. Ты считаешь ее ниже себя, ты, по всей вероятности, думаешь, что оказываешь всем нам великую милость, соглашаясь встречаться со мной, как ты это делаешь, — продолжал он. Теперь он говорил быстро и четко. Она знала этот тон и боялась его: теперь ей его не остановить, не помешать тому, что он причиняет ей боль. — Ну, так ты ошибаешься. Очень ошибаешься. Моя жена — чрезвычайно умная женщина, и люди, которые с презрением отнеслись бы к тебе, восхищаются ею… Ты меня слушаешь?

У нее было такое чувство, точно он ударил ее. Но она не смела повесить трубку.

— Я надеюсь, что слушаешь, потому что… потому что…

Она слушала его в смятении, потрясенная. До нее доходил лишь звук его голоса — в нем было столько злости, столько ненависти! Ей стало нехорошо. Она дико оглядывалась вокруг и увидела, что находится в кабинете мужа, комнате, где, казалось бы, должна была чувствовать себя защищенной. Высокий потолок идеально правильной овальной формы радовал глаз и в своей симметрии не таил никакой ловушки. Обшитые деревянными панелями стены сумрачно, тепло поблескивали, полированная их поверхность хранила какие-то отражения — давние тени, давние образы, людей, которые жили и умерли и чей облик запечатлелся в стенах, — они уже давно успокоились и сейчас с жалостью наблюдали за Элиной. Они жалели ее — уж очень внезапно налетел на нее Джек. Жалели, что она оказалась такой уязвимой.

— Нет… Прекрати! — закричала она.

И он прекратил. Потом они долго молчали.

Наконец он сказал уже другим тоном:

— Вот что… Элина… Послушай, Элина, я… в общем-то я вовсе не то хотел сказать…

Она не могла говорить. Взгляд ее беспомощно скользил с предмета на предмет, передвигался с одного места на другое, ни на чем не задерживаясь. На каминной доске стоял бюст римлянки — лицо гладкое, пустое и твердое, твердое, как скала. Элина заставила себя сосредоточиться на нем. Это римский подлинник, с гордостью сказал ей однажды Марвин, он дорого стоит, но сколько — Элина не запомнила…

Кто-то говорил с ней по телефону — голос звучал почему-то испуганно, такой же уязвимый, как сама Элина; и она словно в полусне опустилась в кресло и все слушала, потому что не смела повесить трубку. Этот голос говорил:

— …дома у нас то и дело происходят премерзкие ссоры… и…. и она превращает мою жизнь в ад… Я просто не знаю, что делать… Я… Элина, мог бы сегодня вечером тебя увидеть?