Читаем без скачивания 1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Русские потратили полтора года для развертывания войск и подготовки к наступлению, но с началом войны вдруг принялись отступать. На первых порах Наполеон ждал какой-то западни, а затем предположил, будто русские избегают сражения из страха потерпеть поражение. Он так и не узнал, что во многом поведение неприятеля объяснялось хаосом и интригами в русской ставке. Затем неприятельские войска все-таки остановились и дали ему бой при Бородино, он победил их и, поскольку противник бросил древнюю столицу, счел его разбитым. Пассивность Кутузова на протяжении следующих нескольких недель видимо подтверждала подобные выводы и, подарив императору французов ложное чувство уверенности, в конечном итоге внесла свою важную лепту в его поражение.

Более романтично настроенные историки пытались приписать бездеятельность русского фельдмаршала хитроумной уловке, рассчитанной на создание у Наполеона ложного чувства успокоенности с целью задержать французов в Москве максимально дольше, а затем позволить ужасной русской зиме покончить с ними. Возможно, такая затея и в самом деле имела место. Или же Кутузов попросту не знал, как поступить и опасался сделать неправильный шаг. Скорее всего. Таким именно образом и рассуждали многие в его ставке.

Вскоре после прибытия под Тарутино фельдмаршал начал получать пополнения. На протяжении летних месяцев 174 800 солдат регулярных войск, 31 500 – иррегулярных, в основном казаки, и 62 300 ополченцев влились в действовавшие против Наполеона армии, и львиную долю вышеназванных человеческих ресурсов получил Кутузов. Его армия становилась сильнее с каждым проведенным в лагере днем, и за четыре недели, проведенные в Тарутинском лагере, войско из не более чем 40 000 измотанных и деморализованных солдат выросло до 88 386 чел. в регулярных частях при 622 орудиях. Помимо них в распоряжении Кутузова имелись еще 13 000 донских казаков и 15 000 казаков из прочих мест, плюс башкирская конница{630}. Русский главнокомандующий осознавал, что, по мере укрепления его армии, части и соединения французов, напротив, слабеют. Каждый день дозорные приводили в лагерь десятки французских фуражиров, мародеров и дезертиров, от которых он узнавал о том, сколь сильно страдает Grande Armée от острой нехватки корма для коней и свежей еды для людей и о значительном упадке боевого духа противника. Кутузов по мере возможности вносил и свою лепту в те деструктивные для неприятеля процессы за счет применения созданных им «летучих отрядов». Они рыскали по окраинам занимаемого французами ареала, ловили любого, кто осмеливался высунуться оттуда, а иногда неожиданно набрасывались и захватывали малое подразделение или снабженческий обоз. Всего за пять недель сидения в Москве французы потеряли по причинам такого рода 15 500 чел{631}.

Но Кутузов не спешил переходить к регулярным военным действиям. Генеральный план Александра, доставленный из Санкт-Петербурга полковником Чернышевым и предусматривавший полное окружение Наполеона по его выходу из Москвы соединенными силами армий Кутузова, Тормасова, Чичагова, Витгенштейна и Штейнгейля, в Главной квартире фельдмаршала почтительно изучили и положили на полку, поскольку считали русские войска пока слишком слабыми и не готовыми мериться силами с французами{632}.

Мнение это вполне справедливо, ибо, если не считать выигранного для измотанных солдат времени на отдых и обучение вновь прибывших новобранцев, Кутузов почти ничего не сделал для подготовки к наступательным действиям. Он слил воедино 1-ю и 2-ю армии, оставив Барклаю пустой титул командующего, но лишив реального дела. Фельдмаршал продолжал сеять вокруг хаос своим оригинальным стилем командования, в чем ему умело и энергично помогал новый начальник штаба, генерал Коновницын, проводивший дни за курением трубки и болтовней с братьями-офицерами, но, согласно Маевскому, одному из порученцев Кутузова, не отдававший никаких приказов.

«Опасаясь за свою репутацию, Коновницын стремился, как казалось, выглядеть очень деятельным, но, не будучи в состоянии охватить всего в целом, верно предположил, что хорошее припишут ему, а плохое ляжет на фельдмаршала, – отмечал Маевский. – Хотя, похоже, и Кутузов прибегал к той же тактике, но с противоположной целью». Коновницына от всей души ненавидел Ермолов, по-прежнему остававшийся начальником штаба при Барклае, который формально командовал объединенной армией. Находя атмосферу в ставке крайне ядовитой, тот переселился в деревню на некотором отдалении от лагеря и приезжал оттуда только по вызову{633}.

В конце сентября, утратив терпение далее выносить сложившуюся обстановку, Барклай написал длинное и слезное письмо царю, в каковом извещал монарха, что армия находится под началом ничтожества и «разбойника», и попросил отстранить его самого от командования. «Мое здоровье разрушено, а моральные и физические силы кончились», – так объяснял Барклай собственную позицию. Он чувствовал несправедливость по отношению к себе: его стратегия полностью себя оправдала, но никто не воздал ему должных заслуг. Он спас ситуацию при Бородино, но ни один человек не желал признавать сего факта. Словно бы в добавление ко всем обидам, когда Барклай, оставив, наконец, армию, проезжал через Калугу, толпа забросала его карету камнями{634}.

Однако отъезд Барклая не способствовал снижению накала страстей в русской ставке. Беннигсен, надеявшийся получить назначение на командование вместо Кутузова, закрутил интригу с обвинениями фельдмаршала в бездействии, небрежении обязанностями и трусости. И пусть старый главнокомандующий все так же пользовался огромным уважением простых воинов, даже младшие офицеры начинали теперь задаваться вопросом, а не присутствует ли и в самом деле некое рациональное зерно в точке зрения Беннигсена и его сторонников. После нескольких недель отдыха они изнывали от скуки и рвались в бой, в то время как циркулировавшие по лагерю слухи только больше будоражили их. «Я так долго слушал множество мнений и тревожных сплетен, что больше не знаю, во что и верить», – записал в дневнике поручик Александр Чичерин{635}.

Известие о занятии Мадрида британцами достигло Тарутинского лагеря в начале октября, но за бурными излияниями радости последовал вопрос: почему же в таком случае, пока другие сражаются с французами, сами русские сидят на одном месте? Давний призрак измены и так никуда не исчезал вовсе, когда же к русским пикетам вышел французский штабной офицер с письмом от Бертье к Кутузову, привидение начало обретать реальные очертания. Как говорилось в послании, генерал Лористон прибыл в лагерь Мюрата с просьбой к фельдмаршалу о беседе. Кутузов согласился встретиться с Лористоном на ничейной земле между двумя армиями в полночь, вне всякого сомнения, надеясь сохранить разговор в тайне.

Но слухи быстро разлетелись по русскому лагерю, и Беннигсен, убедивший себя в готовности начальника пойти на какую-то сделку с французами, известил о затевающемся рандеву Уилсона. Английскому сплетнику большего импульса и не требовалось – он отправился прямо в квартиру Кутузова, где принялся разглагольствовать, будто бы фельдмаршал идет против воли царя и предает русское дело. Какого бы мнения о докучливом бритте ни держался русский главнокомандующий, ему пришлось отказаться от планов и послать вместо себя царского генерал-адъютанта князя Петра Михайловича Волконского, недавно прибывшего из Санкт-Петербурга. Лористон, обескураженный неявкой Кутузова на назначенную встречу, заявил, что имеет письмо от Наполеона к русскому главнокомандующему и должен вручить его лично. После некоторых проволочек Лористона в конечном итоге препроводили в русский лагерь и в избу, где жил Кутузов.

Задача миссии Лористона заключалась в получении разрешения на свободной проезд к царю в Санкт-Петербург. Кутузов ответил, что не имеет полномочий дать такое разрешение, а потому в его силах только написать государю и передать просьбу французов. Лористону и Наполеону предстояло терпеливо ожидать ответа. Лористон спросил, нельзя ли установить режим прекращения огня на период ожидания. Он к тому же предложил произвести обмен пленными и принять меры по ограничению насилия, все нараставшего в действиях с обеих сторон. Кутузов говорил вежливо, но ни на что не соглашался, указав, между прочим, что не захватчикам сетовать на поведение ограбленного населения. Французская миссия закончилась ничем. Однако она обратила языки против фельдмаршала – тому даже пришлось приказать арестовать одного офицера за распространение слухов о будто бы ведущихся главнокомандующим переговоров с французами, – и стоила ему строгого упрека от Александра I, отдавшего четкие распоряжения не вступать ни в какие сношения с неприятелем{636}.