Читаем без скачивания Хрупкая душа - Джоди Пиколт

— Что там творится?

— Цирк, да и только! — ответил он. — Дело об этой девчонке со странными костями.

— А-а, я слышала, это просто кошмар, — пробормотала я. Обхватив себя руками, чтобы не растерять тепло, я протиснулась в самую гущу толпы.

На верхней ступеньке стоял мужчина, которого я видел в новостях: Лу Сент-Пьер, президент Нью-Гэмпширского подразделения Американской ассоциации людей с ограниченными возможностями. Более того, он закончил юрфак Йельского университета, изучал историю острова Родос и завоевал золотую медаль по плаванию брассом на паралимпийских играх. Перемещался он не только в инвалидном кресле, но и на самолете, которым сам же управлял. Летал он не один, а с детьми, которые нуждались в лечении на другом конце страны. У колеса его кресла с невозмутимым видом сидела собака и наблюдала, как двадцать репортеров совали микрофоны под нос ее хозяину.

— Знаете, почему этот суд привлекает столько внимания? Потому что он похож на железнодорожную катастрофу, — говорил Сент-Пьер. — Невозможно оторвать глаза, хотя вам не хочется верить, что такие катастрофы в принципе могут происходить. Зачем ходить вокруг да около: это благодарная тема для обсуждения. Поэтому-то у нас и бегут мурашки по коже: мы все считаем, что полюбим свое дитя, каким бы оно ни родилось, и боимся признать, что понимания может не хватить. Пренатальные обследования низводят наших детей до единственной их черты — инвалидности. К сожалению, такие обследования автоматически предполагают, что родители могут не захотеть такого ребенка, что жизнь с физическим недостатком неприемлема. Но я знаю немало глухих людей, которым хотелось бы, чтобы их ребенок тоже не слышал. Кому инвалид, а кому — носитель специфической культуры.

Собака гавкнула, словно по команде.

— Обычный аборт и без того вызывает бурные дискуссии: можно ли убивать неначатую жизнь в зародыше? Аборт по медицинским показаниям формулирует вопрос точнее: можно ли убивать такую неначатую жизнь?

— Мистер Сент-Пьер, — выкрикнул один журналист, — а как же статистика, утверждающая, что многие браки распадаются из-за детей-инвалидов?

— Я с ней полностью согласен. Но растить ребенка-вундеркинда или выдающегося спортсмена тоже тяжело, однако ни один врач не порекомендует прерывать такую беременность.

Интересно, кто же согнал сюда эту кавалерию? Гай Букер, не иначе. Поскольку это было, хотя бы формально, дело о врачебной халатности, он не мог позвать второго адвоката, чтобы укрепить защиту Пайпер. Но тем не менее подсуетился с этой импровизированной пресс-конференцией, чтобы удвоить свои шансы на победу.

— Лу, — спросила другая журналистка, — а вы будете давать показания?

— Именно этим я сейчас и занимаюсь на глазах у всего честного народа, — проповедовал Сент-Пьер. — И я не намерен молчать, ибо надеюсь, что сумею отговорить хоть одну заблудшую душу от подачи подобного иска в великом штате Нью-Гэмпшир.

Блестяще! Еще не хватало проиграть дело из-за парня, которого даже не вызывали к свидетельской трибуне. Я побрела обратно к служебному входу.

— Кто это там разоряется? — спросил дворник, давя окурок подошвой. — Этот карлик?

— Он не карлик, а «маленький человек», — поправила я.

Дворник непонимающе на меня уставился.

— А я что сказал?

Дверь захлопнулась у него за спиной. Я ужасно замерзла, но не пошла следом за ним: не хотелось поддерживать светскую беседу, пока мы будем подниматься по лестнице. Этот дворник, по сути, олицетворял самую большую опасность для наших доводов. Если позволить людям абортировать эмбрионы с ОП или синдромом Дауна, что произойдет, когда медицинские технологии позволят предугадывать красоту ребенка или, допустим, доброту? Какие полномочия получат родители, которые хотели сына, а зачали девочку? Кто будет проводить черту?

Как ни горько было это признавать, но Лу Сент-Пьер прав. Люди всегда говорят, что полюбят своего ребенка несмотря ни на что, но они не всегда говорят правду. Иногда вопрос касается конкретного ребенка. Должно же быть какое-то объяснение, почему голубоглазых светловолосых детишек усыновляют направо и налево, а темнокожие и инвалиды томятся в приютах годами. Одно дело — слова, совсем другое — поступки.

Джулиет Купер недвусмысленно дала понять: некоторым детям лучше вообще не рождаться на свет.

Например, тебе.

Или мне.

Амелия

Как бы я ни обольщалась, что, открыв мой маленький секрет, папа начнет обращать на меня внимание, все иллюзии рассеялись, когда я поняла, что собственными руками построила себе новый ад на земле. В школу мне ходить не разрешали, что было бы круто, если бы вместо уроков я не должна была торчать в здании суда и перечитывать одну и ту же газету по сто раз. Я воображала, что родители поймут, как напортачили, и воссоединятся, чтобы позаботиться обо мне, как уже случалось после твоих переломов. Но в больничном кафе они так громко орали друг на друга, что стажеры наблюдали за нами, как за героями реалити-шоу.

Мне не разрешили проведать тебя даже во время долгого обеденного перерыва, когда мама поехала в больницу. Наверное, меня официально провозгласили «пагубным влиянием».

Поэтому я, если честно, слегка удивилась, когда мама принесла мне шоколадный милк-шейк перед возобновлением слушания. Я сидела в ужасно душном конференц-зале, где отец оставил меня, а сам ушел давать показания с каким-то кретином-адвокатом. Как мама умудрилась отыскать меня в этом огромном здании, я не знаю, но когда дверь отворилась, я даже рада была ее видеть.

— Как там Уиллоу? — спросила я, потому что а) я знала, что должна это спросить; б) меня действительно это интересовало.

— Нормально. Доктор говорит, что мы сможем забрать ее домой уже завтра.

— Повезло вам — даже няньке платить не надо, — сказала я.

Глаза у мамы вспыхнули от досады.

— Ты же не думаешь, что я и впрямь радуюсь такой экономии?

Я пожала плечами.

— Возьми, — сказала она, протягивая мне милк-шейк.

Я обожала шоколадные коктейли и вечно умоляла маму купить их мне, хотя они стоили в три раза дороже обычного пломбира. Иногда она соглашалась, и мы пили его вместе, разглагольствуя о прелестях шоколадного мороженого. Вы с папой никогда нас не понимали, поскольку принадлежали к тем немногим несчастным, которые родились с любовью к ванильному вкусу.

— Хочешь? — тихо спросила я.

Она покачала головой.

— Нет, пей сама. Лишь бы не возвращала его обратно.

Я перевела взгляд на нее, потом снова на крышку коктейля, но ничего не сказала.

— Наверное, я могу тебя понять, — сказала мама. — Я же знаю, каково это, когда что-то начинаешь — и теряешь над собой контроль. Ты хочешь остановиться, потому что это причиняет боль и тебе, и твоим близким, но из каждой схватки выходишь побежденной.

Я не верила своим ушам. Откуда она знала, как я себя чувствую? А я ведь чувствовала себя именно так каждый божий день.

— Ты недавно спрашивала, как изменился бы мир без Уиллоу, — сказала мама. — И вот что я тебе отвечу: если бы Уиллоу не родилась на свет, я все равно искала бы ее взглядом в проходах супермаркетов, в банках и боулинг-клубах. Я бы всматривалась в лицо каждого встречного, надеясь отыскать ее лицо. Это такая странность деторождения: ты знаешь, когда твоя семья уже полная, а когда — еще нет. Если бы Уиллоу не было, мир был бы для меня именно таким — неполным.

Я нарочно втянула коктейль через трубочку погромче и постаралась не моргать: может, тогда слезы впитаются обратно в глаза.

— Дело в том, Амелия, — продолжала мама, — что если бы не было» тебя, то я бы чувствовала то же самое.

Я боялась на нее посмотреть. Боялась, что ослышалась. Неужели она хотела сказать, что не только любит меня (это-то понятно, она же мать), но и по-настоящему мною дорожит? Я представила, как она заставляет меня приподнять крышечку стакана, чтобы убедиться, всё ли я допила. Конечно, я бы поворчала для виду, но на самом деле мне было бы приятно. Это значило бы, что я ей небезразлична. Что она не отпустит меня.

— Я сегодня навела кое-какие справки здесь, в больнице, — сказала мама. — Под Бостоном лечат детей с расстройствами питания. У них есть дневной стационар, а есть полный — ты, когда будешь готова, сможешь пожить там с другими девочками, пережившими нечто подобное.

Я резко вскинула голову.

— Стационар? Мне что, придется там жить?

— Ну, пока они не помогут тебя справиться с…

— Ты меня выгоняешь?! — запаниковала я. Не так я себе это представляла. Если мама меня понимала, то почему не могла сообразить, что эти порезы появились от страха, что я в семье лишняя? — Почему Уиллоу может ломать себе тысячу костей — и все равно считается идеальной, и никто не выгоняет ее из дому, а я делаю одну ошибку — и ты даешь мне пинка под зад?