Читаем без скачивания Убитый манекен : сборник - Станислас-Андре Стееман

— Нет, оставьте! Неужели вы не можете проявить немножко доброты, чтобы понять, что со мной происходит?

— Но, если вы любите меня, как говорите, что вы собираетесь… что вы собираетесь делать?

На минуту воцарилась тревожная тишина.

— Женюсь на ней, — ответил он. — Так надо.

И заключил:

— Остальное зависит от вас.

— То есть…

Голос девушки стал тише:

— …вы мне предлагаете…

Но слова не шли с языка. Она сделала усилие:

— Уточните ваши намерения… если посмеете!..

— Конечно! — страстно воскликнул Юбер.

И, прежде чем Эдме опомнилась, схватил ее за плечи, сжал в объятиях, привлек к себе.

Она отбивалась с криком:

— Пустите меня!..

— Почему? — настаивал он, приближая свое лицо к ее.

Почувствовав его дыхание на своей шее, она в отчаянии жалобно крикнула:

— Пустите меня! Пустите!.. Это нечестно!..

Он лишь рассмеялся, сознавая свою силу, свою власть:

— Почему?.. Это не так уж страшно, один поцелуй…

— Я не хочу! — повторяла Эдме с какой-то яростью. — Отпустите меня! Отпустите!..

Она ударила его ногой.

— Ах! Да пустите же! Я хочу…

Девушка задохнулась от рыдания:

— Я хочу, чтобы мой первый поцелуй достался человеку, которого я полюблю!..

— Значит, мне!.. — заявил Юбер Пеллериан.

И он склонился к ее лицу, но не успел прикоснуться к ней — какая-то грозная сила подхватила его и отбросила. Спустя мгновение он уже лежал на земле, уткнувшись в холодную траву.

Внезапно получив свободу, Эдме покачнулась и сделала шаг назад. Колени ее подгибались, и она бы упала, если бы чья-то рука не поддержала ее.

Эдме подняла глаза.

— Вы! Что вы здесь делаете?!

— Меня пригласили, — ответил учитель Маскаре.

— Да… но я вас выкину вон! — Юбер Пеллериан вскочил одним прыжком. Угрожая, он подошел вплотную к учителю.

— О! Однако, не подеретесь же вы? — вскрикнула Эдме.

— Каналья! — скрежетал зубами Юбер. — Я сейчас…

— Не трогайте его! — умоляла девушка. — Он меня защищал, он…

Пеллериан грубо отстранил ее.

— Грязный тип! — крикнул он.

И дважды изо всех сил ударил учителя по лицу.

И тогда на глазах у Эдме произошло потрясающее преображение учителя Маскаре. Испустив что-то вроде яростного вопля, он сорвал очки. Лицо его исказилось, плечи словно раздались. На мгновение он замер, выросший, высвободивший скрытую силу, потом бросился…

Перепуганная девушка спрятала лицо в ладонях. Она слышала возле себя смешавшееся сдавленное дыхание двух мужчин, дерущихся… за нее. Их короткие напряженные возгласы, звук ударов — за нее! за нее! — заставляли ее дрожать с головы до ног. Вдруг она открыла глаза, увидела звезду, скользящую по небу, и загадала желание.

— Эдме…

Она разом обернулась, обезумев от радости.

Ее желание исполнилось.

— Идемте. Вам надо покинуть этот дом… немедленно…

— Да, да, — согласилась она. — Но…

— Идемте. Я провожу вас до… до вашего дома…

Она отступила, спрятав за спину руку, которую он собирался взять.

— Минутку! Не двигайтесь, Оливье… Дайте мне посмотреть на вас!.. Без воротничка, без очков вы неотразимы, вы… другой человек!..

Она смело приблизилась к нему, встала на цыпочки, обвила руками его шею:

— И отныне, не правда ли, дорогой, больше никаких воротничков с загнутыми уголками?.. Никогда!.. Никогда!

XIX. Знаки смерти

Со свертком под мышкой Гвидо вышел из первого фургона, где спали его жена и дети. Кинув быстрый взгляд по сторонам, он торопливо пошел ко второму фургону…

В этот ночной час спала вся деревенская природа. Две повозки на краю оврага рядом с еловым лесом походили издали на игрушки, забытые ребенком. Даже лошадь стояла неподвижно, как лошадка из папье-маше, все детали лишь дополняли сходство, и, когда Гвидо зажег керосиновую лампу, окна фургона засветились, словно заклеенные красной бумагой.

С лампой в руке цыган запер дверь и, надолго замерев, прислушался к звукам ночи.

Успокоившись, он поставил лампу на стол рядом с принесенным свертком. Вынув из кармана старые никелевые часы — огромную луковицу с медными стрелками, — которые служили многим поколениям, Гвидо проворчал что-то и развернул сверток…

Если бы кто-нибудь проскользнул в фургон вслед за цыганом, он бы не сразу понял, что скрывалось под оберточной бумагой. А поняв, наконец, воображаемый зритель не смог бы сдержать отвращения: существуют еще чувствительные натуры, которые, будьте уверены, с трудом переносят вид дохлой кошки. Тем более что эта кошка явно умерла не своей смертью. Совершив ошибку, она покинула ради какой-то случайной эскапады обычное поле действий и попала в смертоносные руки, вцепившиеся в ее грязно-белую шерсть и стянувшие веревку на ее шее. Однако дело было не в том, что Гвидо, совершивший это не имеющее оправдания по человеческим законам убийство, питал особую ненависть к кошачьему роду. Нет, просто у него были свои планы, а для их осуществления ему требовалась кошка, кошачий труп.

Мы уже упоминали, что, используя себе на благо людскую доверчивость, Гвидо и сам был суеверен. Удрученный тем, что накануне увидел в разложенных картах, цыган решил прибегнуть к испытанному колдовству предков и открыть личность убийцы, ужаснувшего тремя преступлениями Сент-Круа. В соответствии со старинными предписаниями он собирался той же ночью вопросить нечистый дух, который наверняка ответит, ведь убийца — одно из его созданий. Тогда Гвидо единственный будет знать, кто же это, и сможет назвать его имя, или, еще лучше, если он не ошибся и убийца тот, кого он подозревает, цыган сможет сам поговорить с ним.

Разложив кошачий труп на столе, он раскрыл книгу в зеленом переплете, накануне просмотренную учителем Маскаре, отыскал нужную страницу и прочитал:

«Ты отправишься на поиски белого кота и ты его задушишь».

Гвидо кивнул — это уже было сделано.

«И ты отсечешь ему язык и бросишь в первую воду, какую встретишь…»

Это также было сделано.

«И в ту же ночь ты отсечешь коту голову. И ты сожжешь ее, когда пробьет полночь. И ты воскликнешь, как всякий раз, вызывая нечистый дух: «Элоим, Эссаим, фругативи эт аппеллари». И дух, не обязательно показываясь, явится тебе. И мысленно ты задашь свой вопрос. И ты почувствуешь, как ответ озарит тебя».

Гвидо закрыл книгу. Он был удовлетворен, его всегда надежная память не обманула насчет требуемого обряда.

Он отошел в угол повозки между окном и дверью, развел огонь в печке, где все было приготовлено заранее, затем сел, облокотился о колченогий столик и погасил лампу.

Так, неподвижно сидя в темноте рядом с кошачьим трупом, Гвидо, цыган и колдун, собирался с духом, опустив голову на руки, и сердце его билось все сильнее по мере приближения полуночи.

Перед дверью в дом доктора две тени, долгое время как бы слитые в одну, разделились.

— Доброй ночи, Оливье! — прошептала Эдме.

И тотчас добавила:

— Подумать только, еще вчера я в отчаянии думала: «Я ему безразлична!»

— Девочка! — нежно ответил Оливье.

Он поднес ее руки к губам и осыпал поцелуями.

— Я не осмеливался думать о вас, вот в чем правда. Я отворачивался, закрывал глаза… чтобы открыть их еще шире, как только вы повернетесь спиной. Эдме, с тех самых пор, как мы познакомились, я все время повторяю себе, что недостоин…

— Глупый!

И снова перед дверью в дом доктора оказалась лишь одна тень.

Через некоторое время девушка сказала:

— Вы сразу к себе, да, мой дорогой? Иначе я умру от беспокойства! — и, дрожа, добавила — Стоит мне только подумать о том, что произошло за последние ночи… Оливье, я так боюсь за вас!

Он счастливо рассмеялся:

— Не надо, девочка!.. Вы ведь недавно убедились, что я в состоянии постоять за себя… Признаюсь, дорогая, как бы я ни старался представить себе убийцу, скитающегося по улицам с диким лицом и огромными уродливыми руками, мне не удается испытать ни малейшего страха… Я так счастлив, что, честное слово, это он испугается… испугается моего счастья…

— Дорогой!.. Все-таки ты не станешь задерживаться, ты пойдешь посреди улицы и будешь оглядываться по сторонам!.. Обещай мне быть осторожным!..

Оливье Маскаре обещал.

Простившись с ним, Эдме Хие вошла в дом, а учитель удалился.

Он шел медленно, вдоль самых стен, глядя в землю перед собой: повернувшись спиной к деревне, он вышел на дорогу, ведущую в Сийссееле.

Как и накануне, возвращаясь от Гвидо, Оливье и не думал оглядываться. Между тем, оглянись он неожиданно, то заметил бы, что, как и накануне, за ним следят.

За поворотом внезапно возникли фургоны цыгана. Ни один не был освещен, ничто не нарушало чудесную тишину этого уголка.