Читаем без скачивания Дерзкий рейд - Георгий Свиридов

Жажда мучила людей и животных. Запасы воды таяли… Джангильдинов приказал уменьшить норму на одну кружку. А впереди их ждали суровые испытания.

2

Кто первый заметил и радостно крикнул, сказать трудно, только два слова — «вода» и «озеро» — с быстротой молнии облетели отряд от головной группы до самой последней повозки.

Красноармейцы, привстав на стременах, всматривались в горизонт, где отчетливо выделялась кипенно-белая полоса, сверкающая в лучах солнца. Она светилась, словно на землю положили гигантское зеркало. Сомнения не могло быть: так отражает солнце только ровная поверхность озера или спокойной реки.

— Вода!..

Сонное оцепенение слетело. Лица бойцов повеселели. Расталкивали задремавших на повозках и арбах товарищей. Нетерпеливые начинали подгонять лошадей и верблюдов, которые мерно шагали по степи, словно не чуяли близости желанного водоема.

— Вода!..

Два матроса, неловко подпрыгивая с непривычки в седле, помчались к командиру отряда.

— Братки просят сделать длинный привал, надо шмотки выстирать и самим немного побулькаться. Моряки как рыба, без воды им тяжело.

— Не вижу причины для длинного привала, — ответил Джангильдинов. — Русские говорят: не все то золото, что блестит. А казахи говорят: не всегда то вода, что блестит в степи.

— Шутишь, командир!

— Серьезно.

— Мы без трепа, посмотри на горизонт. Прямо по курсу озеро при полном штиле.

— Там нет никакого озера.

— Спорить не будем, командир! Может быть, люди сухопутные не различают то, что видит любой матрос на милю вперед, и не только видит, а чует всем нутром своим воду.

— Там нет никакой воды. Соль одна.

Моряки некоторое время недоуменно смотрели на упрямого командира, потом обратились к Колотубину, на лице которого заметили открытое сочувствие.

Степан явственно видел впереди озеро, и ему было совсем непонятно спокойно-безразличное отношение Джангильдинова. Может быть, им, степнякам, привычно таскать на плечах пропитанные потом халаты, а русский человек весьма охоч до чистого белья. Вместе с тем в тоне командира он уловил горечь человека, видящего, как другие поддаются обману. Степан вдруг вспомнил рассказы о странных явлениях, которые бывают, по словам очевидцев, в пустыне, о видениях на горизонте. И он ответил матросам:

— Давайте сначала доберемся к тому озеру, а там на месте и решим, какой привал делать, большой или короткий.

Колотубин видел, как впереди отряда от головной сотни отделилась небольшая группа всадников и, нахлестывая коней, поскакала к таинственной и желанной водной глади.

— Напрасно лошадей взмылят, — сказал Джангильдинов.

Колотубин пожал плечами. Неужели неясно, что людям хочется воды? Надо понимать людей, выросших в раздольных лугах и зеленых лесах. Он так и сказал об этом командиру.

— Надо понимать степь, — ответил Джангильдинов, словно нарочно не замечая взволнованности в словах комиссара. — Там нет воды. Соль одна.

— Что?!

— Соль. Просто соль, белая-белая, как у вас снег.

Колотубин не поверил. Он снял свой бинокль и протянул Джангильдинову. Пусть убедится сам. Степан только сказал:

— Посмотри, там цветы на берегу! — И добавил: — Что-то я не помню, чтобы на соли цветы росли.

— Там нет цветов, только сухая трава, сарзак называется, боялыч и еще дерево черный саксаул.

Джангильдинов все же оказался прав. В том убедились и Степан Колотубин, и взволнованные моряки, и все красноармейцы, впервые попавшие в степи.

Через два часа, когда отряд приблизился к странному озеру, белизна поверхности стала несколько блекнуть, терять живость. Крики удивления, которые донеслись от тех, кто ускакал к берегу, еще не рождали сомнения. Но когда голова каравана достигла края странного места, из сотен грудей одновременно вырвался вздох разочарования.

Перед глазами и в ширину и до самого горизонта простиралась огромная чаша, дно которой было устлано мелкими белыми кристалликами. Вдоль линии берега и по самому дну то там, то здесь маленькими островками росли странные травы, сухие, ломкие, с желтыми стеблями и красновато-серыми, розовыми бутонами то ли цветов, то ли листьев…

Вперед, прямо по белому полю, прошла уже передовая группа, и на дне высохшего озера отчетливо отпечатался темный след, оставленный копытами коней.

Толщина соляной корки была незначительной, и она с легким хрустом ломалась, как ранней осенью под каблуками молодой ледок на лужах. Под белой коркой лежала мелкая глинистая пыль, она вздымалась легким облачком и першила в пересохшем горле, усиливая и без того острое чувство жажды…

Эта солончаковая чаша тянулась несколько километров. Зной здесь, внутри котлована, стоял невыносимый, как в парильне бани. Уставшие лошади шли понуря голову, изредка недовольно фыркая. Верблюды с отвисшими горбами тяжело ступали по солончаку. Люди молчали. Да что говорить, когда радостные надежды рухнули…

Колотубин догнал командира.

— Можно подумать, что при такой жаре соль сквозь землю проступает, как пот на рубахе.

— У нас старики говорят, что соль земли — это тяжелая соль. Тут и выплаканные слезы сирот, и горькие дни вдов, и невыплаканное горе бедняков, и обида обездоленных.

— Да, земля все помнит…

Огромному дну высохшего озера, казалось, нет предела. Эта бесконечная мертвая белизна порождала печаль, чувство великого одиночества и тоску по местам цветущим, по местам населенным.

3

Большой привал сделали через два дня, когда вышли к степному аулу, который неожиданно предстал перед красноармейцами.

Несколько десятков юрт стояло в небольшой лощине, с трех сторон защищенной холмами. Издали юрты казались Колотубину круглыми шапками, лежащими на столе. Около юрт на привязях стояли кони, а по лощине бродили отары тучных длинношерстных овец.

Жители аула, мужчины, выехали на конях встречать отряд. В черных и белых высоких папахах и красных халатах, вооруженные охотничьими ружьями, они издали приветствовали бойцов отряда, сняв папахи и высоко подняв их в руках.

Жудырык направился к ним и, сделав знак мира и приветствия, подъехал к всадникам, о чем-то поговорил и вместе с ними возвратился к командиру отряда.

Колотубин поднял бинокль и стал рассматривать аул. Войлочные кибитки, похожие одна на другую. Возле одной из них сидела женщина и кормила ребенка. У другой юрты горел маленький костер, и тонкая женщина в длинном, почти до щиколоток красном платье опустилась на корточки и, положив в казан мясо, мешала длинной ложкой. Степан обратил внимание на крупное, размером с блюдце, металлическое украшение, висевшее на груди женщины. За юртой на привязи стоял конь, а на спине его — перекидной ковровый мешок. Тут же находились два осла и лежал, подогнув колени, верблюд.