Читаем без скачивания Шевалье - Синтия Хэррод-Иглз

Карелли старался занять своих людей делом. Он устроил учения, когда они были свободны от выполнения обязанностей по лагерю и заготовке фуража. Кроме того, он часто бывал в обществе других генералов и пытался выяснить, что планируется, и планируется ли вообще что-нибудь. Мар держался отчужденно. Казалось, он ожидал приказов. Ормонд намеревался высадиться с шевалье на западе Англии, и Мар, очевидно, ждал, когда это произойдет. Когда в первых числах ноября пришло известие, что в настоящее время шевалье пытается найти судно для переправки его в Шотландию, Мар, наконец, собрал военный совет.

Задуманный план представлялся простым, но эффективным. Три батальона оставались для удержания Перта, а остальные направлялись в Стерлинг. Три тысячи человек выделялись для противостояния силам Аргилла, а остальным тем временем предстояло пересечь Форт и двинуться к Эдинбургу. Если только они возьмут Эдинбург, они смогут успешно удерживать Шотландию, а когда прибудет шевалье, он сможет с триумфом повести их в Англию.

Они оставили Перт в четверг 10 ноября, к субботе 12-го миновали Страталлан и двигались к Дунблейну. Стоял ясный морозный день. Карелли ехал верхом по возвышенности над Аллан Уотером и обозревал долины и низкие холмы слева и высокие горы справа. Они миновали деревню Брако, и вскоре Карелли заметил справа от себя замок Бирни, принадлежащий его шотландским кузинам, но который, как он знал со слов Аллана Макаллана, был пуст. Они достигли Кинбака, и до Дунблейна, в котором они намеревались провести ночь, оставалось миль пять. Неожиданно отряду был дан приказ остановиться. Прибыл мальчик с сообщением от леди Киппендейви, жены местного землевладельца, что Аргилл двинулся этим утром из Стерлинга и сейчас идет через Дунблейн в их направлении.

Было четыре часа пополудни. Темнота сгущалась. Продолжать марш было неразумно. Конные патрули заняли свои позиции на возвышенности над Кинбаком. Когда около девяти вечера подошли основные силы пеших солдат, их укрыли на ночь в сараях маленькой деревни. «Квартиры» для такого количества людей оказались очень тесные. Но прижатые тесно друг к другу, они, по крайней мере, сохраняли тепло. Им повезло больше, чем солдатам Аргилла, о которых лазутчики донесли, что они спят в походном порядке на голых холмах недалеко от дома Киппендейви.

Солдат подняли в шесть утра и собрали на возвышенности к востоку от деревушки. Когда в восемь взошло солнце, они увидели часть конницы Аргилла на возвышенности Шерифмюира, в миле от них. Был послан отряд стрелков, чтобы отогнать неприятеля, но люди Аргилла исчезли за выступом холма до того, как отряд смог к ним приблизиться. Шерифмюир представлял из себя гряду невысоких холмов, и невозможно было увидеть, что происходит у противника. Около одиннадцати состоялся короткий совет высших офицеров, который решил, что следует принять бой. Мар произнес взволнованную речь, и все, кроме Хантли, согласились с предложением, но без особого энтузиазма. Карелли, оглядывая лица собравшихся, видел неприязнь. Он догадался, что появление вражеских всадников заставило каждого понять, что их врагами являлись не французы или турки, а их собственные родственники, шотландцы, некоторые, вероятно, были даже их кузенами.

Для Карелли это была его служба, которой он посвятил уже двадцать пять лет. Он сражался под началом многих командиров и никогда не задумывался, против кого он сражался. Враг – есть враг, силою обстоятельств оказавшийся по другую сторону. Война – это наука, военная служба – искусство. Он не задавал себе смущающих совесть вопросов. Сегодня для него существовала только одна реальность – верность своему королю, а те, кто выступил против короля, должны стать жертвой его меча. Он выстроил своих людей. Его серьезная жизнерадостность укрепила и вдохновила их. В одиннадцать тридцать они начали продвигаться вперед к тому месту, где, как сообщалось, в последний раз находился противник.

Матт вначале едва замечал приходящие и отправляемые сообщения и частое поступление и отправку писем, поскольку Морлэнд всегда активно поддерживал связь с внешним миром. В любом случае, он не был расположен замечать чего-либо, не требовавшего его немедленного вмешательства, из-за страха перед возможным страданием. Прошло шесть лет с тех пор, как умерла Индия, но рана, хотя и зарубцевалась на поверхности, еще ныла в глубине.

Все оставалось по-прежнему. Начавшийся процесс исцеления продолжался в обществе Аннунсиаты. Бывая с ней, прогуливаясь и разговаривая, совершая поездки верхом, наслаждаясь ее обществом и чувствуя некоторую потерянность, когда она отсутствовала, Матт, наконец, понял что она действовала во имя короля Джеймса, или, как она теперь, его всегда называла, шевалье. Матта занимал вопрос, должен ли он увещевать ее, и не является ли такая вовлеченность в то, что по крайней мере формально было предательством, опасной для них. Он также сделал некоторые оговорки в отношении отца Ринарда, который был больше католиком, чем хотелось Матту, и мог иметь слишком большое влияние на детей. Но отец Ринард был так необходим Матту, и Матт так неохотно вмешивался во все, связанное с личностным отношением и эмоциями, что он оставил свои сомнения под спудом.

Но трещина в его совершенной защите, открытой для Аннунсиаты из доверия и уважения, медленно расширялась. Аннунсиата была единственным человеком, за исключением отца Ринарда, которая могла справиться с Джемми, теперь уже четырнадцатилетним мальчиком, полным силы, энтузиазма и неукротимого духа.

Священник вбил в Джемми подобающее поведение и вколотил в него только силой своей личности некоторые знания. После этого он передал его графине. Графиня внушала ему уважение. Она очаровала его, завоевала его расположение своими историями и вызвала более сильные желания, чем кража яиц у крестьян и бег наперегонки среди полей со своими братьями. Джемми вполне был готов полюбить Аннунсиату, которую он считал Прекрасной Еленой и королевой Бодицией. Так как Матт проводил много свободного времени с Аннунсиатой, он оказался вынужденным разделять компанию своего старшего сына, поскольку альтернативой являлось полное одиночество.

Матту было больно находиться в его обществе. Возможно более тяжело, чем с другими детьми, потому что Джемми – его первенец, первый плод огромной и слепой страсти к Индии. Более того, Джемми очень походил на него, и одновременно некоторые его черты напоминали Индию, что Маттом воспринималось особенно болезненно. Если же отвлечься от сходства со своими родителями, Джемми вырос красивым мальчиком, сильным, рослым и живым. Многие хотели бы иметь такого первенца. Аннунсиата заметила болезненную озабоченность Матта в присутствии своего сына и однажды, когда они гуляли одни в розарии, деликатно затронула эту тему. Невозможно было заставить Матта говорить об Индии и о прошлом, но Аннунсиата взяла его под руку и начала: