Читаем без скачивания Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

— Кто оплатил твой голос, Муций? — прокричал он, но тот сделал вид, что не слышит. Люди вокруг нас указывали на Цицерона, подталкивали его вперед и громко требовали дать ему слово, но Муцию это явно было ни к чему. Подняв руку, он торжественно объявил, что накладывает вето на законопредложение. Начался кромешный ад, сторонники и противники закона вступили в потасовку, и ему пришел конец. Сам Фигул объявил, что на завтрашний день он назначает заседание сената, которому предстоит решить, что делать дальше.

То был горький миг для Цицерона. Когда мы вернулись домой и он с трудом закрыл дверь, оставив на улице своих приверженцев, я испугался, что ему вновь станет плохо — так же, как случилось накануне выборов эдилов. Он слишком устал, чтобы играть с Туллией, а когда вниз спустилась Теренция с маленьким Марком и показала, как малыш научился делать первые шаги, Цицерон не схватил сына и не подкинул его в воздух, что делал каждый раз по возвращении домой. Он с отсутствующим видом потрепал малыша по щеке, а затем, тяжело ступая, пошел в комнату для занятий. Однако, открыв дверь, Цицерон замер на пороге и изумленно вытаращил глаза на человека, сидевшего за его столом. Этим незваным гостем был Целий Руф.

Находившийся там же Лаврея принялся оправдываться, говоря, что просил господина подождать в таблинуме, но тот заявил, что пришел по крайне тайному делу и не хочет, чтобы его видел кто попало.

— Все в порядке, можешь идти, — успокоил раба Цицерон и, обратившись к гостю, сказал: — Я всегда рад видеть тебя, Целий, но, боюсь, в конце столь утомительного и полного разочарований дня мое общество покажется тебе скучным.

Целий лишь улыбнулся и заявил:

— Возможно, у меня есть новости, которые поднимут тебе настроение.

— Что, умер Красс?

— Наоборот, — как молодой конь, заржал Целий, — жив, здоров и сегодня вечером собирает большое совещание в предвкушении победы на выборах.

— Правда? — вздернул брови Цицерон. Я увидел, как краска возвращается на его лицо и оно хорошеет, словно цветок, омытый дождем. — Кто будет на нем?

— Катилина, Гибрида, Цезарь и кто-то еще. Не знаю точно. Но когда я уходил, рабы уже расставляли стулья. Я узнал об этом от одного из письмоводителей Красса, разносившего приглашения как раз в то время, когда шло народное собрание.

— Ну-ну, — задумчиво промурлыкал Цицерон. — Чего бы я только не отдал, чтобы подслушать их речи сквозь замочную скважину!

— Это можно устроить, — беззаботно ответил Целий. — Совещание будет проходить в зале, где Красс всегда проводит деловые встречи. Иногда, как сообщил мне мой человек, он желает, чтобы рядом находился письмоводитель и вел записи бесед, но так, чтобы никто этого не знал, для чего в комнате оборудовали потайную нишу, спрятанную за шпалеру. Мой человек даже показал мне ее.

— Ты хочешь сказать, что Красс подслушивает даже самого себя? — с удивлением спросил Цицерон. — Какой государственный деятель станет заниматься такими вещами?

— Иногда в беседе с глазу на глаз люди дают обещания, которых никогда не дали бы при свидетелях.

— Значит, ты мог бы спрятаться там, а потом пересказать мне их разговор?

— Нет, не я, — усмехнулся Целий. — Я ведь не письмоводитель. А вот Тирон мог бы. — Целий похлопал меня по плечу. — С его волшебной скорописью.

Хотел бы я похваляться, что с готовностью согласился выполнить самоубийственное поручение, но это было бы неправдой. На самом деле я пытался разрушить замысел Целия, приводя все доводы, которые приходили в голову. Как я проникну в дом Красса незамеченным? Как я выберусь оттуда? Как пойму, кто в говорит сейчас, если спрячусь в темной нише за ковром? У Целия имелся ответ на каждый вопрос. Правда же заключалась в том, что мне было до смерти страшно.

— А если меня поймают? — спросил я Цицерона, подойдя наконец к тому, что беспокоило меня больше всего. — И будут пытать? Я не герой и не могу обещать, что не выдам тебя под пыткой.

— На суде Цицерон будет все отрицать, — тут же нашел выход Целий, отчего мне не стало лучше, — и заявит, что ты действовал сам по себе, а он ни о чем не догадывался. Кроме того, всем известно, что показаниям, добытым под пыткой, верить нельзя.

— Тогда я спокоен, — промямлил я, ощущая легкое головокружение.

— Соберись, Тирон, — приободрил меня Цицерон. По мере того как он слушал наши препирательства, замысел Целия нравился ему все больше. — Не будет ни пыток, ни суда — я позабочусь об этом. Если тебя поймают, я договорюсь о твоем освобождении и заплачу любой выкуп, лишь бы только увидеть тебя здоровым и невредимым. — Он взял мою руку в обе свои (знаменитый «двойной захват» Цицерона) и проникновенно заглянул мне в глаза. — Ты для меня не столько раб, сколько мой второй брат, Тирон, и ты стал им еще тогда, когда мы, сидя рядом, изучали философию. В Афинах. Помнишь те времена? Мы должны был поговорить о твоей свободе уже давно, но все время что-то мешало. Так вот, я говорю это сейчас, и пусть Целий будет свидетелем: я собираюсь подарить тебе свободу. Тогда ты сможешь наслаждаться простой и спокойной жизнью в деревне, о которой ты давно мечтал. Ты заслужил не только это, но и гораздо большее. Представляю тот день, когда я приеду в твою маленькую усадьбу, мы сядем в твоем саду, будем смотреть, как солнце садится за далекую оливковую рощу или за виноградники, и вспоминать великие приключения, через которые прошли рука об руку.

Цицерон отпустил мою руку, а перед моими глазами в знойном июньском мареве еще несколько секунд трепетала нарисованная им чудесная картина. Затем он оживился и вновь заговорил:

— Не подумай, что я ставлю тебе условие или пытаюсь умаслить тебя. Я выполню свое обещание в любом случае — и если ты согласишься на предложение Целия, и если откажешься. Повторяю, ты давно это заслужил. Я никогда не позволил бы себе отдать приказ, выполнение которого грозит тебе опасностью. Но ты знаешь, как плохи сейчас мои дела. Так что думай и решай.

Такими были его слова. Разве мог я забыть их даже спустя десятилетия?

XVII

Встреча была назначена на вечер, и мы не имели права терять времени. Когда солнце скрылось за гребнем Эсквилина, а я уже во второй раз за день вскарабкался по склону Палатинского холма, в моей душе зародилось неприятное предчувствие. Казалось, я направляюсь прямиком в расставленную для меня