Читаем без скачивания Повести и рассказы - Генри Джеймс

Я не знаю, какими словами надо рассказывать эту историю, чтобы создалась достоверная картина моего душевного состояния, но в те дни я была способна черпать радость в необычайном взлете героизма, которого от меня требовали обстоятельства. Теперь я понимала, что от меня ждали трудной и очень значительной услуги и что было некое величие в том, чтобы дать заметить — о, тому, кому следует! — мою победу там, где другая девушка потерпела бы неудачу. Мне очень помогало то, — признаться, и теперь, оглядываясь на прошлое, я аплодирую сама себе! — что я смотрела на мою услугу так смело и так просто. Я здесь для того, чтобы охранять и защищать этих детей, осиротевших и милых детей, чья беспомощность, ставшая вдруг слишком очевидной, отзывалась глубокой, постоянной болью в моем уже не свободном сердце. Действительно, мы вместе отрезаны от мира, мы объединены общей опасностью. У них нет никого, кроме меня, а у меня — что ж, у меня есть они. Словом, это великолепная возможность. И эта возможность представилась мне воплощенной в ярком образе. Я щит — я должна заслонять их. Чем больше вижу я, тем меньше должны видеть они. Я начала следить за ними, сдерживая и скрывая нарастающее волнение, которое могло, если бы затянулось, перейти в нечто, подобное безумию. Как я теперь понимаю, спасло меня то, что оно перешло в нечто совершенно иное. Оно не затянулось — его сменили ужасные доказательства, улики. Да, повторяю, улики — с того самого момента, как я приступила к действию.

Этот момент начался с полуденного часа, который я проводила в парке с одной только младшей моей воспитанницей. Мы оставили Майлса дома лежащим в глубокой оконной нише на большой красной подушке: ему хотелось дочитать книгу, а я была рада поощрить такую похвальную наклонность в мальчике, единственным недостатком которого бывала подчас крайняя непоседливость. Его сестра, напротив того, с удовольствием отправилась на прогулку, и мы с ней около получаса бродили в поисках тени, ибо солнце стояло еще высоко, а день был чрезвычайно жаркий. Гуляя с Флорой, я снова убедилась, что она, как и ее брат, умеет — у обоих детей была эта очаровательная особенность — оставлять меня в покое, не бросая, однако, совсем одну, и разделять мое общество, не докучая своим присутствием. Они никогда не бывали назойливы и все же никогда не бывали невнимательны. Я же только наблюдала их самозабвенную игру вдвоем, без меня: казалось, они увлеченно готовят какой-то спектакль, а я в нем участвую как увлеченный зритель. Я входила в мир, созданный ими, им же незачем было входить в мой мир, и мое время бывало занято только тем, что я изображала собой какую-нибудь замечательную особу или предмет, которого в ту минуту требовала игра, словом, удостаивалась высокого поста, веселой и благородной синекуры. Я не помню, что мне пришлось изображать в тот день, помню только, что я была чем-то очень важным и что Флора вся ушла в игру. Мы сидели на берегу озера, и, так как мы только что начали изучать географию, наше озеро называлось Азовским морем.[168]

И вдруг до моего сознания дошло, что на другом берегу «Азовского моря» кто-то стоит и внимательно наблюдает за нами. Это знание постепенно накоплялось во мне очень странным отрывочным образом — необычайно странным, помимо того, что все это еще более странным образом быстро слилось воедино. Я сидела с работой в руках, изображая что-то такое, что могло сидеть, на старой каменной скамье, лицом к озеру, и с этой позиции я начала убеждаться мало-помалу, однако не видя этого прямо, в присутствии третьего лица на некотором расстоянии от нас. Старые деревья, густые кустарники давали много прохладной тени, но вся она была пронизана светом этого жаркого и тихого часа. Ни в чем не было двойственности, по крайней мере, ее не было в моей уверенности, возраставшей с минуты на минуту, что именно я увижу прямо перед собой на том берегу озера, как только подниму глаза. В эти минуты они не отрывались от шитья, которым я была занята, и сейчас я снова чувствую, с каким усилием давалось мне решение не поднимать глаз, пока я не придумаю, что же мне делать. В поле зрения была одна чуждая всему фигура, чье право присутствовать среди нас я мгновенно и страстно отвергла. Я перебрала решительно все возможное, говоря себе, что нет ничего естественнее появления кого-нибудь из работников фермы или даже посыльного, почтальона, например, или мальчика из деревенской лавочки. Такая мысль ничуть не поколебала моей твердой уверенности — ведь я знала, все еще не глядя, — кто это и к кому это явилось. Казалось бы, что могло быть естественнее, если б на том берегу все так и происходило, но, увы, этого не было!

Я убедилась в несомненной подлинности моего видения, как только маленькие часы моей храбрости правильно отстукали секунду, и, сделав над собой резкое до боли усилие, я тут же перевела глаза на маленькую Флору, которая сидела в десяти шагах от меня. Мое сердце замерло на миг от изумления и ужаса, я спрашивала себя, неужели и она видит; я боялась дышать, в ожидании, что она или вскрикнет, или иначе проявит простодушное изумление или тревогу. Я ждала, но никакого знака не было; тогда, во-первых, — и в этом, как я понимаю, есть что-то самое страшное — страшнее всего остального, о чем я рассказываю, — надо мною довлело чувство, что уже с минуту от нее не слышно ни звука; и, во-вторых, то, что, играя, она вдруг повернулась спиной к озеру. Такова была ее поза, когда я наконец посмотрела на нее — посмотрела с твердым убеждением, что за нами обеими все еще кто-то наблюдает. Флора подобрала небольшую дощечку с отверстием посередине,[169] и это, видимо, навело ее на мысль воткнуть туда веточку вместо мачты, чтобы получилась лодка. Я наблюдала, как она очень старательно пыталась укрепить веточку на месте. Мое подозрение, что она это делает нарочно, настолько укрепило меня, что спустя несколько секунд я уже почувствовала, что мне предстоит увидеть еще большее. Тогда я снова перевела глаза — и встретила лицом к лицу то, что должна была встретить.

VII

После этого я постаралась как можно скорее разыскать миссис Гроуз, и не в моих силах дать вразумительный ответ, что я перенесла за этот промежуток времени. Однако и до сих пор я слышу тот крик, с каким я бросилась прямо в ее объятия:

— Они знают… это просто чудовищно; они знают, знают!

— Но что же они знают?… — Она обняла меня, и я почувствовала, что она мне не верит.

— Да все, что и мы знаем… и бог ведает, что еще сверх того!

И тут, когда она выпустила меня из своих объятии, я объяснила ей, объяснила, быть может, и самой себе с полной связностью только теперь:

— Два часа тому назад, в саду, — я это выговорила с трудом, — Флора видела!

Миссис Гроуз приняла мои слова так, как приняла бы удар в грудь.

— Она вам сказала? — спросила миссис Гроуз, задыхаясь.

— Ни единого слова — в том-то и ужас. Она затаила все про себя! Ребенок восьми лет, такой маленький ребенок!

И все же я не могла выразить всей меры моего потрясения. Миссис Гроуз, само собой, могла только раскрыть рот еще шире.

— Так откуда же вы знаете?…

— Я была там… я видела собственными глазами: я поняла, что и Флора отлично видит.

— То есть вы хотите сказать, видит его?

— Нет — ее.

Говоря это, я понимала, что на мне лица нет, ибо это постепенно отражалось на моей товарке.

— В этот раз — не он, но совершенно такое же воплощение несомненного ужаса и зла: женщина в черном,[170] бледная и страшная… при этом с таким выражением, с таким ликом!.. на другом берегу озера. Я пробыла там с девочкой в тишине около часа; и вдруг среди этой тишины явилась она.

— Откуда явилась?

— Откуда все они являются! Неожиданно показалась и стала перед нами, но не так уж близко.

— И ближе не подходила?

— О, такое было чувство, словно она не дальше от меня, чем вы.

Моя товарка, повинуясь какому-то странному побуждению, сделала шаг назад.

— Это был кто-нибудь, кого вы никогда раньше не видели?

— Да, но кто-то такой, кого видела девочка. Кто-то, кого видели и вы. — И чтобы миссис Гроуз поняла, до чего я додумалась, я пояснила: — Моя предшественница — та, которая умерла.

— Мисс Джессел?

— Мисс Джессел. Вы мне не верите? — воскликнула я.

Она в отчаянии смотрела то вправо, то влево.

— Неужто вы уверены?…

Нервы мои были так натянуты, что это вызвало у меня взрыв раздражения:

— Ну так спросите Флору — она-то уверена!

Но не успела я произнести эти слова, как тут же спохватилась:

— Нет, ради бога, не спрашивайте! Она отопрется… она солжет!

Миссис Гроуз растерялась, но не настолько, чтобы не возразить инстинктивно:

— Ах, что вы, как это можно?

— Потому что мне все ясно. Флора не желает, чтобы я знала.