Читаем без скачивания Черная кровь - Святослав Логинов

А он уже представлял, как злой чародей, оборотившись грозовой тучей, летит на зов приворотного талисмана…

Таши уселся на завалинку, попытал, крепко ли держится на шапке бирюлька. Эх-ма, еще чуток, и обвешают меня амулетами, словно фигурку Лара перед праздником… Ну да ничего, перетерпим.

Уника сидит у стены, подставив лицо солнечным лучам. На лице бродит затаенная улыбка. Опять, небось, сын завозился в животе, вот Уника и прислушивается, что он там вытворяет. Таши вздохнул. Что за недоля такая?

Унике скоро рожать, а они так и бродят по миру неприкаянно. Скорей бы уж словить поганца, скрутить ему башку, а уж там заживем. Диатритов назад погоним, в их пустыни, дом поставим в поселке. Отдельной семьей жить станем. Все живут на пять семей, а мы – сами по себе – шестой. И пусть кто-нибудь попробует косо посмотреть!..

Йога и Ромар тихонько беседовали. Таши сперва не прислушивался, потом разобрал отдельные слова и насторожился.

– …сама не знаю, как он меня обошел, – жалилась Йога. – Ведь человек с виду, как есть человек! И говорит по-нашему, и одежду носит, и оружие у него человеческое. Потом оказалось, что притворялся – все у них иное. Я и тогда чуяла, что не нашим духом от него пахнет, а как он появится, то обо всем забывала, дурная становилась, ровно девчонка.

Околдовал он меня, что ли? Может и околдовал… Я ведь дверь в избе повесила какую тяжеленную; запиралась от него, так он все равно проходил – сама я отпирала или он через застреху проскальзывал?.. Не знаю.

«Это, никак, она о своем муже рассказывает! – догадался Таши. – Тьфу, погань! Ромар-то зачем слушает?.. головой кивает, соболезнует. Плюнуть бы дуре в морщинистую рожу, чтобы знала наперед!»

– …он меня ни о чем и не выспрашивал, сама, дуреха ему все обсказала, клятвы похерила… За то и мука мне, окаянной! Я уже на девятом месяце была, когда он насмеялся надо мной: показался в своем обличье. Тоже – человек с виду, только рот широкий как у жабы и волосы на голове торчком стоят, а по шее и спине гребнем спускаются. Явился вот так-то, а сам смеется – он смешливый был. Спасибо, – говорит, – за науку, всему ты меня обучила. Теперь мне к дому пора. А тебе – счастливо гнить! Ну я ему и показала, что не всю мою науку он превзошел. Шуганула его так, что он катком до самой реки катился. А что проку? С тех пор так и живу: все входы-выходы заговорила, от людей, от мира затворилась. А как дите родилось, так меня всю опять перевернуло. Ты, вот, меня осуждаешь, а сам бы смог родное дитя в колыбели придушить? Смог бы, а?..

– Я тебя, Нешанка, не осуждаю, – тихо проговорил Ромар. – Я думаю, как нам дальше быть?

Таши с силой выдохнул воздух, успокаиваясь.

Сиди и помалкивай! Ромар лучше знает, что делать. Влез бы сейчас в чужой разговор и все испортил. А Ромар, вот, головой покивал, и о неведомых чужинцах все, что можно выведал. Кто знает, может чародей среди этих чужаков затесался? Трясет гривой на шее, поминает Йогину науку. И еще попомнить надо, что он глаза отводить мастак, настоящим человеком прикидываться.

Таши переменил позу и приготовился слушать дальше.

Однако, беседе было не суждено длиться. Из смородинных зарослей вышел сын старой Йоги.

Мангас шел своей всегдашней танцующей походочкой, чуть ли не извиваясь по-змеиному, руки у него были пусты, и за спиной ничего не было, как бы не через чащу он шел, где безоружный мигом потеряет свою никчемную жизнь, а просто вышел прогуляться в местах знакомых и вполне безопасных.

Так, впрочем, и было. Мангас гулял, бездельно шлялся по чащобам, где никто не мог противостоять ему. Хотя, ублюдок и не искал подвигов, достойных его могучести. Он развлекался. Большая болотная лягуха, очумелая от страха и боли, скакала перед ним, напрасно ища спасения. Время от времени она пыталась замереть, стать невидимой, скрыться среди травы, получить хотя бы секундную передышку, но с ногтя преследователя с сухим треском слетала голубая искра, вонзалась в истерзанное лягушачье тельце, и квакушка против воли совершала новый громадный прыжок.

Таши подавил презрительную гримасу, с трудом сохранив на лице безразличное выражение. И это тот, кого он подозревал в умышлениях против всего мира! Прав Ромар – не может мангас быть неведомым чародеем. Это опасная, злобная и глупая пустышка, горе и вечная вина рехнувшейся от одиночества Йоги.

Скорее по привычке и для очистки совести Таши нащупал висящую за спиной шапку и надвинул ее на лоб. Меховой колпак сдавил голову пылающим обручем. Пушистый хвостик заточенной спичкой вонзился в переносицу. В глазах мигнуло, и за это мгновение мир успел перемениться. Все, что прежде было главным, прочным и незыблемым, даже земля под ногами, истаяло, как тает в предутренний час лунный свет. Призрачные деревья окружали его, призрачные кусты и трава, призрачный мир. Зато небо надвинулось к самой земле, набрякло густой венозной кровью, опасно отяжелело, прогнулось, вытянувшись гигантским сосцом, набухшим словно вымя объягнившейся овцы.

Это чудовищное питалище касалось темени бредущего мангаса. Оно судорожно сокращалось, проталкивая вниз переполнявшую его густоту, и после каждой перистальтической судороги с ногтя мангаса слетала голубая искорка, терзающая ничтожную лягушачью плоть. А по вздувшимся небесам волной проходила новая судорога, и казалось, сейчас небо не выдержит, прорвется на бледную землю, изничтожив разом все, до чего сможет достать, сожжет, испарит, и отныне в этих местах от горизонта до горизонта раскинется глубокая яма, полная горькой безжизненной воды, и далекий берег станет будто снегом покрываться соляной коркой, а кругом на сотни дней пути не останется никого живого, один Кюлькас уляжется на дно мертвого моря и когда-нибудь, может быть, уснет, дозволив немногим выжившим в далеких краях копошиться на разоренной земле.

Так вот на что тратилась сила, способная двигать горы! Вот ради чего гибли люди и корчилось мироздание! Чтобы скучающий идиот мог безнаказанно мучить лягушек! А они-то искали злодея, мечтающего сокрушить мир!..

Уника увидела, как исказилось лицо Таши, как он приподнялся и прохрипел приближающемуся мангасу:

– Так это ты? Это ты творишь, ублюдок?!

Уника поняла все сразу. Но еще прежде осознала происходящая старая Йога. Одним прыжком она сорвалась с крылечка дома и очутилась перед сыном.

– Ты что же, дурень, вытворяешь?! – заголосила она, вцепившись костлявыми пальцами в волосы парня. – Да я тебя своими руками изничтожу!

Прекрати немедля!

– Надоела ты мне, – процедил мангас и, не глядя, ткнул мать в лоб сжатым кулачком. Йога отлетела на несколько шагов и осталась лежать, хрипя залитым кровью ртом.

К этому времени лук уже был в руках Таши. Струнным звуком запела тетива, но часто оперенная стрела, чей полет и взглядом-то не вдруг схватишь, вспыхнула в воздухе и исчезла, не достигнув цели.