Читаем без скачивания Коко Шанель - Анри Гидель

Отметим при этом, что общество, отчислявшее Габриель деньги с выручки от продажи духов, являлось швейцарским, и местопребывание находилось в Лозанне. Напомним также, что налоги с ее жалованья директрисы Дома Шанель регулярно выплачивали братья Вертхаймер.

Очевидно, что Габриель терпеть не могла жертвовать что бы то ни было в государственную казну, но зато во множестве других случаев демонстрировала редкостную широту души – вот только не выносила, чтобы у нее клянчили. Так, например, она – в обстановке строжайшей секретности – нанесла визит в Обазин и пожертвовала крупную сумму денег сиротскому приюту, под крышей которого росла в отроческие годы, и это притом, что с этим заведением у нее были связаны не одни только счастливые воспоминания. Назовем еще один щедрый жест среди сотен прочих: когда Жак Шазо залюбовался ее большим восьмигранным кольцом с сапфирами, оправленными в платину, она сказала:

– Вам нравится? Держите, оно ваше.

И тактично добавила, чтобы не смущать собеседника:

– Я как раз собиралась подарить его вам ко дню рождения.

Напротив, ее разочаровывало поведение Луизы де Вильморен. Когда они отправлялись вместе в какой-нибудь ресторан, Коко было не в редкость слышать от Луизы в момент выставления счета:

– Одолжи деньжат… Я бумажник забыла.

– Да у тебя там и так ничего нет! – с иронией отвечала Коко.

Когда же Луиза приходила навестить свою подругу на рю Камбон, то после, когда они выходили вместе, она непременно старалась пройти через бутик. Там, разглядывая выставленные вещи, как-то: пояса, украшения, флаконы духов, – она активно выбирала приглянувшиеся, сопровождая свой набег радостными восклицаниями: «О, какой очаровательный платочек! А эта сумочка… Какое чудо, боже мой!» Единственное, куда она забывала заглянуть, так это в кассу, предпочитая выражать свою благодарность горячими объятиями: «До скорой встречи, моя душечка!» или «Милости прошу ко мне в Веррьер!»

Когда Луиза наконец усаживалась в такси, разнесчастный персонал дома на рю Камбон оставался с чувством жуткой неловкости, а настроение у Мадемуазель бывало испорчено на весь остаток дня.

Все последние годы своей жизни она не снижала активности. Вопрос о «заслуженном отдыхе», «уступке дороги молодым» и прочей ерунде даже не ставился. «Меня ничто так не утомляет, как отдых», – заявляла она не раз. В 1954 году ее друзьям бросилось в глаза, что она физически и морально помолодела на десять лет. Она будет держаться до конца. В дни, предшествующие показу коллекции, она была способна держаться на ногах девять-десять часов подряд, тогда как сменявшие друг друга манекенщицы едва не падали в обморок от изнурения. Во время этих сеансов она не имела во рту маковой росинки (где взять время на обед!), только делала несколько глотков воды: у нее не было ни секунды паузы!..

– Вы что это на меня так смотрите?! – возмущалась она по адресу тех, кто изумлялся, видя, как стойко она держится.

…К трем или четырем часам утра ее сопровождали обратно в «Ритц», где она, наконец, снимала канотье, которое было на ней весь день… а назавтра она, совершенно свежая, готова была возобновить свои изнурительные сеансы. За несколько дней ей нужно было пересмотреть примерно восемь десятков моделей…

Значило ли это, что у нее было превосходное здоровье? Отнюдь нет… На склоне лет, чтобы заснуть, ей требовался укол морфинического средства – седола, который ей вводила горничная Селин. Появился сомнамбулизм, и бедную Коко приходилось привязывать ремнями к ее медной кровати. В 1970 году у нее случился паралич руки, продолжавшийся два месяца. Этот случай дал ей понять, что не стоит таскаться в Нью-Йорк на премьеру музыкальной комедии «Коко», повествующей о ее жизни; в главной роли была занята Кэтрин Хэпберн. Ей не следовало забывать, что ей шел восемьдесят седьмой год…

Конечно, она по-прежнему считала необходимым заботиться о своей внешности. Последние три года жизни она приглашала к себе в «Ритц» каждый день к 9.00 (случись ему прийти минутой позже, он выставлялся вон) Жака Клеманта[73] делать ей макияж; мастер работал до 9.45, после чего он направлялся к следующей клиентке – герцогине Виндзорской. Поначалу Клемант, тогда еще совсем молодой, робел от перспективы делать макияж гранд-даме с улицы Камбон. Тем более что во время первого сеанса она ни словом не обмолвилась, что хочет от него, – она просто наблюдала за ним. Экзамен выдержан, он принят! Трудность заключалась не в том, чтобы заставить сиять ее взгляд – черные глаза Коко блестели ярче антрацита, – а в том, чтобы приглушить его. Что делать, такова вечная проблема слишком жгучих брюнеток! Доверие, установившееся между Жаком и Коко, словно открыло клапаны, выпустившие потоки слов – начались бесконечные монологи, благодаря которым Клемант все узнал о Коко… Поначалу он дважды или трижды пытался предлагать ей свои советы, но вскоре понял, что их у него не спрашивали. Но молодому двадцатилетнему мастеру грех было жаловаться – за годы общения с одной из самых замечательных женщин своего века он накопил богатейший опыт работы по специальности.

Однако же, несмотря на преклонные годы, она по-прежнему оставалась острой на язык:

– Сколько лет вы дадите графине де Б"""? – спросила она Шазо.

– Думаю, она на пятом десятке!

– Разве? Я так не думаю… А впрочем… Да, на пятом десятке… До Рождества Христова…

Ее глаза светились от удовольствия, как у мальчугана, совершившего ловкую проделку. Любо-дорого было послушать ее суждения о некоторых новых течениях, в частности, о мини-юбках, которые она изрекала надтреснутым голосом крестьянки:

– Ныне молодые женщины одеваются не то как клоуны, не то как совсем маленькие девочки… Они не правы. Мужчины не любят маленьких десятилетних девочек, а если и полюбят, то потом задушат…

При всем при том одиночество оставалось для нее большой проблемой. Кто любит ее? Кто думает о ней после смерти ее друга-поэта? Большинства ее друзей нет в живых. Она была обречена разделить страшную судьбу чересчур богатых людей, которые не могут поверить в то, что они безразличны тем, кто их окружает… в том числе собственной семье… Однажды в студии секретарша сказала ей:

– Мадам, ваш племянник спрашивает, может ли он повидать вас… Он будет очень счастлив…

– Извините, это не нужно. Скажите ему, что он может пройти в кассу, как обычно.

Однажды, впав в меланхолию, она заговорила со своей внучатой племянницей Тини Лябруни и, обратив к ней взор маленького грустного фавна, поведала ей о сокровенном:

– По существу, права ты, Тини. У тебя муж, дети, а я одинока. У меня жизнь не удалась.