Читаем без скачивания Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - Оскар Уайльд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
БРЕМЯ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА[212]
Неси это гордое Бремя —Родных сыновей пошлиНа службу тебе подвластнымНародам на край земли —На каторгу ради угрюмыхМятущихся дикарей,Наполовину бесов,Наполовину людей.
Неси это гордое Бремя —Будь ровен и деловит,Не поддавайся страхамИ не считай обид;Простое ясное словоВ сотый раз повторяй —Сей, чтобы твой подопечныйЩедрый снял урожай.
Неси это гордое Бремя —Воюй за чужой покой —Заставь Болезнь отступитьсяИ Голоду рот закрой;Но чем ты к успеху ближе,Тем лучше распознаешьЯзыческую Нерадивость,Предательскую Ложь.
Неси это гордое БремяНе как надменный король —К тяжелой черной работе,Как раб, себя приневоль;При жизни тебе не видетьПорты, шоссе, мосты —Так строй их, оставляяМогилы таких, как ты!
Неси это гордое Бремя —Ты будешь вознагражденПридирками командировИ криками диких племен:«Чего ты хочешь, проклятый,Зачем смущаешь умы?Не выводи нас к светуИз милой Египетской Тьмы!»
Неси это гордое Бремя —Неблагодарный труд, —Ах, слишком громкие речиУсталость твою выдают!Тем, что ты уже сделалИ сделать еще готов,Молчащий народ измеритТебя и твоих Богов.
Неси это гордое Бремя —От юности вдалекеЗабудешь о легкой славе,Дешевом лавровом венке —Теперь твою возмужалостьИ непокорность судьбеОценит горький и трезвыйСуд равных тебе!
МАСТЕР[213]
За полночь, после попойки в «Русалке»Джонсону, властному Воанергесу,Он рассказывал (и если спьяна —Честь винограду!),
Как под Котсуолдом встретил в тавернеНастоящую свою Клеопатру:Дикая безумно пила от несчастнойСтрасти к солдату.
Как, скрываясь от графской стражи,В темной канаве, покрыт росою,Он услыхал цыганку Джульетту,Клявшую утро.
Как щенят утопить не решалсяБедный малыш, а его сестренка,Леди Макбе́т лет семи, их злобноБросила в Темзу.
Как в воскресенье притихший, грустныйСтрэтфорд нырял за Офелией в Эвон:Все горожане знали девчонку,Самоубийцу.
Так Поэт, безымянным пальцемКапли вина обручая друг с другом,Тайны свои открывал, и солнцеВышло послушать.
Лондон проснулся, и протрезвевшийМастер умчался ловить виденья, —В том, что кому-то они пригодятся,Не сомневаясь…
ТОМЛИНСОН[214]
И стало так! — усоп Томлинсон в постели на Беркли-сквер,И за волосы его схватил посланец надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух и черт-те куда повлек, —И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.
И Млечный Путь отгудел вдали — умолкла звездная марь,И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.
«Предстань, предстань и нам, Томлинсон, четко и ясно ответь,Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!»И стала вмиг Томлинсона душа, что кость под дождями, бела.
«Оставлен мною друг на земле — наставник и духовник,Сюда явись он, — сказал Томлинсон, — изложит все напрямик».
«Отметим: ближний тебя возлюбил, — но это мелкий пример!Ведь ты же, брат, у Небесных Врат, а это — не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, —У нас — не двое за одного, а каждый сам за себя».
Горе и долу зрел Томлинсон и не узрел ни черта —Нагие звезды глумились над ним, а в нем — была пустота.
И ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож на ребре.И стал отчет давать Томлинсон в содеянном им добре:
«Про это — я читал, — он сказал, — это — слыхал стороной,Про это думал, что думал другой о русской персоне одной».
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
«Думал, читал, слыхал, — он сказал, — это все про других!Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!»
Вспять и встречь взглянул Томлинсон и не узрел ни черта;Был Мрак сплошной за его спиной, а впереди — Врата.
«Это я знал, это — считал, про это — где-то слыхал,Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал».
«Знал, считал, слыхал, — ну и ну! — и сразу лезть во Врата!К чему небесам внимать словесам — меж звезд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родниНе обретет Господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!И… да будет вера твоей Беркли-сквер с тобою там, Томлинсон!»……….
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,Или черным-черны от греха, какой и пламя неймет.
И длят они путь свой или не длят — на них проклятье пустынь;Их ни одна не помянет душа — гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,Что адских пламён искал Томлинсон, как очага своего.
Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,Дьявол пресек Томлинсонову прыть, мол, не ломись — не пройдешь!
«Низко ж ты ценишь мой уголек, — сказал Поверженный Князь, —Ежели в Ад вознамерился влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть».
И Томлинсон поглядел горе и увидел в Адской ДыреЧрево кроваво-красной звезды, казнимой в жуткой жаре.
И долу Томлинсон поглядел и увидел сквозь Адскую МглуТемя молочно-белой звезды, казнимой в жутком пылу.
«В былые дни на земле, — он сказал, — меня обольстила одна,И, если ты ее призовешь, на всё ответит она».
«Учтем: не глуп по части прелюб, — но это мелкий пример!Ведь ты же, брат, у Адовых Врат, а это — не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь — она не придет небось!За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!»
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,И Томлинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
«Однажды я взял и смерть осмеял, дважды — любовный искус,Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус».
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и отставил стыть:«Пустая тщета на блажного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем.И незачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!»
Участия Томлинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
«Я же слыхал, — сказал Томлинсон. — Про это ж была молва!Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!»
«Слыхал, читал, узнал, — ну и ну! — мастер ты бредни молоть!Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?»
И Томлинсон решетку затряс, вопя: «Пусти меня в Ад!С женою ближнего своего я плотски был близковат!»
Дьявол слегка ухмыльнулся и сгреб уголья в жаркий суслон:«И это ты вычитал, а, Томлинсон?» — «И это!» — сказал Томлинсон.
Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,И он им сказал: «К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его между звездных сит! Отсеять малейший прок!Адамов род к упадку идет, коль этаким вверил порок!»
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизныИ плачась, что грех им не дал утех, — по младости, мол, не грешны! —
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, клочки назад притащив, как дети, натешившись впрок,Они доложили: «В нем нету души, какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред брошюр, и газет, и книг, и вздорный сквозняк,И уйму краденых душ, но его души не найдем никак!
Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем,И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!»
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек:«Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.
Здесь Адская Пасть, и ниже не пасть, но если б таких я впускал,Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;
Мол, стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежели гость — идиот?»
И Дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,И вспомнил о Милосердье Святом, хоть фирмы честь не забыл.
«И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь,Коль сам душекрадцем ты выдумал стать», — и сказал Томлинсон:«А кто ж?»
Враг Человеческий сплюнул слегка — забот в его сердце несть:«У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать, в тебе есть!
И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,Но свой закон Гордыне вменен, и я ей не господин.
Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью, сидят!Тебя же вдвоем замучат живьем Блудница сия и Прелат.
Не дух ты, не гном ты, не книга, не зверь, — держал он далее речь, —Ты вновь обрети человечье лицо, греховное тело сиречь.
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след.Ступай, хоть какой заработай грешок! Ты — человек или нет!
Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут.Ты — скверне открыт, пока не зарыт. Чего же ты мешкаешь тут?
Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершенный двоими вдвоем поврозь подобьют итог!И… да поможет тебе, Томлинсон, твой книжный заемный Бог!»
ДАР МОРЯ[215]
