Читаем без скачивания История России с древнейших времен. Книга ХIII. 1762—1765 - Сергей Соловьев

Только в 1756 году отправлен был в Пекин советник Братищев; по возвращении его в сентябре 1758 года коллегия Иностранных дел представила в Сенат, что китайский двор отказал в позволении русским судам плавать по Амуру и в грамоте китайского трибунала от 23 сентября 1757 года написано, что богдыхан указал следующее: «У нас от века того не бывало, чтоб России позволено было в какое-нибудь место провозить свой хлеб рекою Амуром, чего и ныне никоим образом позволить нельзя». В журнале бытности в Пекине Братищева показано, по разведыванию находящегося при нем секунд-майора Якоби, что богдыхан, рассмотря русскую грамоту, в которой заключалась просьба о пропуске русских судов по Амуру, сказал: «Хитрая Россия просит с почтением, да притом и объявляет, что уже для того плавания и суда приказано готовить, чем дают знать, что, и не получа позволения, могут сами идти». В 1764 году Сенат возобновил дело, и по его требованию коллегия Иностранных дел донесла: «Как ни уверена она в необходимости и пользе того, чтоб русские суда рекою Амуром ходили свободно, но по известному упорству в том китайского двора не находит теперь способов возобновить свои домогательства».

От далеких берегов Амура внимание отвлекалось событиями, происходившими на берегах Вислы. Выборы польского короля должны были иметь решительное влияние на определение отношений императрицы к ее главным советникам по иностранным делам — Бестужеву-Рюмину и Панину. Бестужев проигрывал в доверии Екатерины, твердя, что надобно оставить польский престол в саксонской династии; Панин выигрывал тем, что вполне согласовался с желаниями императрицы. Донесение Кейзерлинга о противодействии Бестужева видам Екатерины окончательно убило кредит «батюшки Алексея Петровича», который с этих пор не участвует больше в делах до самой смерти своей, последовавшей 10 апреля 1766 года. Панин один ведет иностранные дела, хотя и без канцлерского титула.

От 24 декабря 1763 года Кейзерлинг и Репнин передали императрице требования ее кандидата на польский престол графа Понятовского: 1) будущему королю определить ежегодные субсидии и притом гарантировать ему прочность престола; 2) полки гвардии и несколько легких войск должны состоять в непосредственной команде короля, а не гетмана, как было до сих пор; 3) власть королевская в раздаче чинов и награждений по-прежнему должна остаться неотменною. «Эти пункты, — писали послы, — как сами по себе ни важны, кажется, еще рановременны. Вашему императорскому величеству и королю прусскому непременно нужно, чтоб в Польше фундаментальные законы были сохранены, следовательно, должно быть сохранено и то, что касается прав королевских». Соперником молодому Понятовскому был один старик Браницкий. «Новых кандидатов на трон нет, — писал Репнин, — все один и тот же гетман Браницкий. Внутренние смуты очень скучны, но, не поддерживаемые ни одним государством, они непременно прекратятся сами собою. Отнявши у партий надежду на успех, можно заставить их уступить своих друзей; лишь бы только мы избавились от иностранцев, лишь бы только конвокационный сейм исключил их из числа кандидатов, то все кончено. Коронное войско и вооружения партии Браницкого беспокоят наших друзей, они боятся даже изменнических ударов, и действительно, если можно чего бояться, так только этого; остальное не страшно благодаря милостивой поддержке вашего величества. Возможность существования партии гетмана коронного зависит от союза ее с виленским воеводою князей Радзивиллом, который вашему величеству известен как безумец, руководствующийся только капризом. Я думаю, что надобно снять маску относительно этих господ и заговорить с ними громко, если они будут упорствовать в своих вооружениях. Что касается воеводы киевского (Потоцкого), то, кажется, он уже начинает немного ощупывать почву, хотя сохраняет еще высокомерный тон и большие претензии».

Это было писано 12 января; а в письме своем от 27 февраля Репнин уже говорит о необходимости вступления русского войска в польские владения: «Наш кандидат и его фамилия довольны милостями вашего величества и совершенно покойны насчет ложных слухов, рассеваемых противною партиею; но также правда, что вступление войск необходимо для успокоения их партии да и для того, чтоб доказать мелкой шляхте, как ложны внушения наших врагов. Войско нужно тем более, что коронный гетман, озлобленный малым успехом своим на сеймиках, старался силой поддерживать там свою партию и позволял себе вопиющие нарушения законов и присяги. Виленский воевода позволил себе новые насилия после того, как поклялся вести себя умно; такие явные злоупотребления породят страшные смуты и междоусобную войну, так, чтоб избежать ее, надобно их припугнуть. Вступление войска вашего величества сделает их осторожнее. У нас теперь новый кандидат на польский трон — князь Любомирский, подстолий коронный. Он открыл свое намерение примасу; киевский воевода, приехавший вместе с подстолием, объявил, что он и его друзья охотно подадут свои голоса в пользу вельможи, столь достойного короны по своему происхождению, богатствам и личным достоинствам; действительно, это один из главных богачей страны; наши партизаны всегда рассчитывали на него, и он всегда был им предан». На донесении о Любомирском Панин написал: «Ваше величество сего оригинала знать изволите: он здесь был с поздравлением восшествия вашего на престол». Екатерина приписала на это собственноручно: «К корове седло не пристало».

На сеймиках действительно шла ожесточенная борьба партий, причем дело не обошлось без кровопролития. Из Вены писали: «Гетман и его партия позволили себе много насилий на последних сеймиках. Этими оскорблениями, равно как открытым и беспримерным употреблением военной силы, гетман проигрывает свое дело в пользу противников, ибо дает им предлог призвать на помощь русских. Русские придут и, что важно, явятся в глазах народа защитниками свободы». Чарторыйские, видя, что им не сладить с партиею гетмана, который располагал коронным войском и саксонским отрядом, обратились прямо к императрице с просьбою прислать им на помощь 2000 человек конницы и два полка пехотных. По поводу этой просьбы Панин написал для императрицы ремарк : «Тысяча легких войск уже готова и ожидает польских комиссаров для препровождения, что, казалось бы, уже и довольно в соответствии саксонским войскам; но, по-видимому, наши друзья ищут сколько возможно облегчить свои собственные депансы и себя усиливать нашими ресурсами, почему мое всеподданнейшее мнение: другую тысячу по их желанию хотя и заготовить, но, однако ж, к графу Кейзерлингу наперед написать, чтоб наши друзья гораздо осмотрелися, не могут ли они таким безвременным введением к себе чужестранных войск воспричинствовать противу себя национальную недоверенность и против нас подозрения, чем наипаче противные могут воспользоваться и от чужестранных держав достать себе большими деньгами подкрепление, а нам навести от них какие-либо беспокойства новыми делами с их стороны. Итак, не лучше ли остаться при первом нашем плане, чтоб, не притворяясь и не отлагая, устремиться к изгнанию саксонцев из Польши производимыми движениями наших войск на границах и перепущением в Польшу готовых уже тысячи козаков, а потом стараться единодушно взять поверхность над противными, ныне раздробленными факциями собственным вооружением благонамеренных магнатов и подкреплением их нашими деньгами, нашим кредитом и нашею в их делах инфлюенциею, соединенною с королем прусским, и, наконец, тою опасностию, которую натурально поляки иметь должны от нас когда их дела пойдут против нашей воли, а особливо в такое время. когда у нас со всех сторон руки останутся свободны, что мы, несомненно, иметь и будем, если с благоразумною умеренностию пойдем в сем деле, не напрягая излишне свои струны». Екатерина написала на это: «Я весьма с сим мнением согласна и, прочитав промеморию, почти все те же рефлекции делала».

Отряд русского войска, бывший в польской Пруссии для охраны магазинов, оставшихся еще от Семилетней войны, должен был под начальством генерала Хомутова вступить в Польшу и направиться поскорее или к Варшаве, или к Белостоку, резиденции коронного гетмана, что должно было заставить Браницкого быть поосторожнее. «Правда, — писал Репнин Панину, — что этого войска мало, но для Польши довольно; я уверен, что пять или шесть тысяч поляков не только не могут осилить отряд Хомутова, но и подумать о том не осмелятся. Прусский король внушил нам чрез своего посланника, что все это дело должно быть устроено в Петербурге. Это внушение может происходить от нежелания войти по польским делам в какое-нибудь сериозное обязательство; я же должен донести, что и полякам, нашим друзьям, неприятно будет видеть войско прусского короля в здешней земле, они всю надежду полагают на нашу государыню, ее желают видеть первенствующею во всем этом деле, а чтоб прусский король был во вторых».