Читаем без скачивания Таким был Саша Гитри - Жан-Филипп Сего

Проходят дни, петля затягивается. Зайдя в магазин «Hermès» за шарфом, ему показалось, что он почувствовал некоторую враждебность по отношению к нему некоторых клиентов, его избегали, говорили о нём за спиной.

Немцы покинули его особняк в Тернэ, Саша решил вернуть себе права владельца и отправился провести там несколько дней. Он поддерживает связь с Парижем по телефону, ежедневно звоня мадам Шуазель. Она однажды сообщила ему, что мсьё де Лекерика (Lequerica), посол Испании в Париже, приглашает его на ужин. Он принимает это приглашение. По окончании трапезы ему дали понять, что его приглашают посетить Испанию. Он отказывается наотрез. Тот, кто не бежал от немцев, не собирается бежать от французов!..

В конце концов, он говорит себе, что идея Виллеметца изложить всё чёрным по белому не так уж и плоха. Благодаря этому документу впервые с того времени стало возможным подробно узнать и проследить позицию Гитри[102].

В нём он прежде всего даёт понять, что вся эта суета вокруг него если и удивляет, то никоим образом его не беспокоит, поскольку ему не в чем себя упрекнуть. Конечно, это нарушает его спокойствие и его работу, поскольку эти люди тревожат его друзей, которые постоянно приходят и говорят ему, что он в опасности. Он рассказывает о некоторых визитах столь же удивительных, сколь и странных, во время которых ему предлагали укрыться на каком-то чердаке или в подвале. Когда его не уговаривают уехать вглубь Испании, то ему предлагают уехать и спрятаться в Шаранте (Charentes), в Крёзе (Creuse)! Саша считает себя не настолько глупым и трусливым, чтобы последовать этим дурацким советам, и его несколько огорчает, что некоторые из его друзей так плохо его знают.

Он также представляет себя случайной жертвой группы коллаборационистов, которые хотят вовлечь его в своё вполне вероятное падение, и объясняет, что во все времена он подвергался нападкам со стороны некоторых мерзейших журналистов, и что это началось ещё со времён Первой мировой войны, когда его обвиняли в том, что он не был на передовой, тогда как это ему было официально запрещено по состоянию здоровья. Он признаёт, что нынешнее время благоприятно для распространения о нём сплетен низкого пошиба, и что те, кто всегда имел на него зуб, в это беспокойное время выберут подходящий момент и попытаются нанести ему решающий удар, поскольку, учитывая обстоятельства, он не может на него ответить.

Он вернулся в Париж в 1940 году и не сожалеет об этом. Кроме того он повторяет своему другу, что у него нет политических взглядов, что он не хочет принимать чью-либо сторону и что его единственное мнение — вообще не иметь никаких политических взглядов.

Говоря о Петене, он снова вспоминает его «мученичество», как его поразило то, что сказал ему маршал во время их встречи один на один, и подтвердил, что уважает его как личность.

Саша ещё раз заявляет о любви к своей стране, о своей глубокой радости от осознания того, что она скоро будет освобождена, и о своём счастье приветствовать будущих освободителей «с распростёртыми объятиями».

Чтобы придать больше убедительности и силы такой «защите», он намеренно хочет присоединиться к давней традиции великих драматургов, которые со времён Корнеля всегда умели держаться в стороне от политических дел. Его миссия состоит в том, чтобы, подобно живописцу, рисовать картину окружающего его мира, ни в коем случае не желая быть в нём актёром.

Он знает, что его будут обвинять в том, что он не уехал из Франции в Англию сразу после перемирия, где он мог бы продолжить свою карьеру (он совершил там шесть триумфальных гастролей подряд) и заработать там гораздо больше денег, нежели оставаясь во Франции. Но свободная Англия не могла быть вариантом выбора, потому что он предпочёл остаться в своей оккупированной стране и тем самым выразить солидарность со своими соотечественниками. Да, Париж был единственным решением, тем более, владея двумя домами на юге, в Сен-Тропе (Saint-Tropez, наследство его отца) и в Кап-д'Ай, он никогда не думал о том, чтобы укрыться там и вести спокойную жизнь. Нет, ему нужно было вернуться в Париж, чтобы занять там своё место. Это решение не было связано с личными амбициями, а просто с горячим желанием поддержать моральный дух всякого, кто в этом нуждался. Что касается его встреч с немцами, то он утверждает, что его долгом было на них пойти, чтобы добиться освобождения заключённых, вновь открыть свой театр, не допустить, чтобы проходимцы, состоящие на содержании у немцев, монополизировали культурную жизнь.

Он нисколько не жалеет о принятых решениях и говорит, что если бы ему пришлось делать это снова, он бы всё повторил! Это ясно, чётко, точно и окончательно.

Он подозревает, что многие парижане скажут о нём, что он принимал немцев, а они нет! Но со свойственной ему иронией он уточняет, что человек с улицы не заинтересовал бы немцев, и они никогда не вернули бы ему ни одного заключённого, ни собственность маршала Жофра. Тогда как он вернул! То же самое и с его встречей с Герингом — кто в подобной ситуации отказался бы принять его «приглашение»?

Да, его встречи с немцами позволили ему чего-то добиться — будь-то освобождение французов, или защита искусства своей страны.

Но он хочет довести дело до конца — он никогда не просил и не пользовался какой-либо личной привилегией. Напротив, он оказывал содействие многим благотворительным начинаниям, избавил многих от нужды, потратил два года без перерыва на свою книгу «От Жанны д'Арк до Филиппа Петена», из доходов от которой передал 4 миллиона в Фонд национальной помощи. И закончил своё послание напоминанием о том, что он в одиночку добился смягчения тюремного заключения сыну Клемансо, возвращения одиннадцати заключённых и освобождения Тристана Бернара.

Затем, в постскриптуме, он добавляет, что его также обвинили в том, что он выставил бюст Муссолини в фойе театра «Мадлен», тогда как это был бюст его собственного отца!

Он заканчивает своё письмо Виллеметцу так: «Вот так пишется История!»

***

23 августа 1944 года. Мадам Шуазель, как и каждым утром, занималась делами в особняке. В это необычное время она пришла на работу немного позже. В то утро по улицам сновали военные грузовики, во все стороны бежали молодые FFI (Forces françaises de l'intérieur — Французские силы внутренних дел стали результатом слияния, по состоянию на 1 февраля 1944 года, основных военных группировок французского внутреннего сопротивления, которые были сформированы в оккупированной Франции. — Прим. перев.), и горел Большой дворец. Было около 11 часов. «Баронесса», находившаяся наверху, слышит шум в холле. Мужчины, большинство из которых были вооружены, ведут оживлённый разговор с открывшей дверь горничной:

— Подождите, мсьё, я пойду поищу его секретаршу.