Читаем без скачивания Кукушка - Дмитрий Скирюк

— Так ведь мы не знаем, куда едем.

Октавия пожала плечиками:

— Что за разница? Ведь руны всё равно ответят. Фриц полез в карман и вытащил гадательный мешочек. Еле развязал тесёмку. Пальцы стыли. День холодный предвещал ненастье. Фриц сунул руку в мешочек и принялся перебирать скользкие костяшки.

— Справа налево, — подсказала девочка.

— Я знаю, — буркнул Фриц, хотя до этого не знал, и покраснел.

Первой из мешка досталась Inguz, далее был Туг, а третьей выпала Fehu.

Октавия склонилась над раскладом.

— Интересно, — выговорила она, — интересно... Что ты спрашивал?

— Ничего, — признался Фриц. — Я просто думал, что случится. Думал и тянул, как ты учила. А что?

Йост правил, и его внимание было всецело поглощено дорогой, а вот Карл Барба обернулся, привлечённый разговором.

— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил он, бросив на них взгляд из-под очков. — А?

— Разбрасываем руны, — объявила девочка. — Хотим узнать, что будет.

— Вот как? Занятно. Можно мне послушать?

— Конечно, господин Карл.

Тележка тряслась и переваливалась на колдобинах. Три желтоватые костяшки чуть подрагивали. Октавия рассматривала их, грызла заусеницу и хмурилась.

— Сперва вот эта, Инг, — сказала наконец она и указала на неё пальцем. — Руна движения. Ох, она сильная... Это герой, бог или колесница. Мы пошли куда-то и идём. Бросили всё, понадеялись на лучшее. Нашли какой-то выход.

— Это прошлое? — спросил Фриц.

— Да, это прошлое.

— Тогда всё верно. А сейчас?

— Сейчас главная вот эта — Тюр, которая посредине. Это ученичество, а может, правосудие: ас Тюр главный на тинге. Отец говорил, что когда один человек вызывает другого на поединок — это называется «хольмганг», — то они обращаются к Тюру. А ещё может быть так, что это просто копьё или стрела.

— Копьё? Какое копьё? У нас нет никаких копий.

— Ну, я не знаю... — Октавия надула губки. — Руны не говорят о чём-то в лоб. Надо думать и смотреть, и тогда в нужный момент становится понятно... Нам надо что-то решать, и очень скоро.

— Что?

— Я не знаю.

— Ну ладно, — сдался Фридрих. — Что там дальше?

Октавия поболтала ногами.

— А дальше Фе, — рассеянно сказала она. — Это может означать какие-нибудь деньги, плату, просто — скот... Делёж богатства. Ой, я ещё вот чего вспомнила: это руна Фреи, а она — богиня любви, вот!

— Вам, девчонкам, всё бы сюси-пуси, — недовольно поморщился Фриц. — Где бы что ни говорили, всё у вас про любовь.

— А вот и нет, а вот и нет! Просто Фрея — добрая госпожа, ей очень по душе любовные песни и всякие такие танцы.

— Ну тебя, — разочарованно сказал Фриц. — Ничуточки не интересно. Наполовину непонятно, а что понятно, мы и так знали.

— А никто не говорил, что будет интересно!

— Тогда какой прок от этого гадания? Лучше б мы у цыган спросили. Цыгане гадают на картах. А на рунах они не гадают.

— Это потому, что руны — не гадание!

— А что тогда?

— Руны это... это... м-м... — Октавия задумалась, покусывая ноготок. — Руны — это как игра, — вдруг нашлась она, — Да! Они тебе не скажут всякое такое, про любовь какой-то дамы, а покажут только то, что есть. Может быть, дадут совет. Вот!

Фриц растерянно посмотрел на три разложенные костяшки.

— Может, тогда ещё разбросим? — неуверенно предложил он.

— Не надо, лучше над этими подумай.

— Где ты научилась таким вещам, деточка? — перебил Октавию итальянец. — И вынь сейчас же палец изо рта! Грызть ногти — плохая привычка.

— Я только один! — торопливо сказала она, пряча руки за спину. — А руны я знаю от папы. Он мне вырезал такие, а я, ещё маленькая, с ними играла, даже проглотила одну... А ещё у меня мама тоже часто гадала на рунах, только у неё не получалось, а у Фрица получается.

— Откуда знаешь?

— Мама спрашивала у рун, когда папа приплывёт, а папа не приплыл, а всё, что Фриц выбрасывает, на самом деле есть

— Правда? Очень интересно, — как бы про себя отметил Барба. — А папа у тебя, говоришь, был мореходом? Хм... Я запомню эти твои толкования. А руны тоже твои?

— Нет, руны мои, — сказал Фриц. — Их мне оставил мой учитель, когда умер.

— Я видел у тебя браслет с такими же. Он тоже твоего наставника?

— Он его сделал для меня.

— Дай взглянуть.

Мальчишка закатал рукав и показал. Карл Барба вытащил очки, надел их и нагнулся посмотреть. Два глаза, увеличенные стёклами, уставились на браслет, потом на двух детей, как две маленькие луны. Фриц почуял холодок, а может, то была обычная прохлада: повозка уже несколько минут как въехала под тёмные лесные своды и теперь катила в узком коридоре между буков и осин. Для леса здесь было непривычно тихо.

— Straordinario! — пробормотал Карл-баас, по привычке гладя пальцами бритый подбородок. — Вдвоём вы представляете весьма необычайное явление. Я даже начинаю думать, что наша встреча не случайна и кем-то подстроена, хотя, разумеется, это не так. Вот что, друг мой Фрицо, спрячь эти костяшки, никому их не показывай и постарайся больше на людях такого не делать, si? Дома, за закрытыми дверьми — сколько хочешь. А то времена нынче опасные, надо быть осторожнее...

Как будто подтверждая его слова, раздался заливистый свист. Йост вскинулся и дёрнул вожжи, но уже со всех сторон слышались возгласы, топот ног и хруст валежника. Бежали люди. При виде их напуганная мулица стала реветь и пятиться, повозка заскрипела и задёргалась, как это бывает, если дать ей задний ход, и грузно съехала в канаву. Карл Барба выругался, Фриц полетел на дно телеги вверх тормашками и сильно стукнулся, Октавия вообще едва не выпала. Дер Тойфель предостерегающе закричал, музыканты подбежали и сгрудились возле повозки, ощетинившись кто палкой, кто ножом, кто секирой. В руках у Рейно оказался настоящий моргенштерн — железный шар с шипами, на цепи; он повращал им, рассекая воздух, и сразу стало понятно, откуда у здоровяка такое прозвище.

— Во влипли! — Тойфель плюнул, встал удобнее и перехватил обеими руками посох. — Ну что, парни, врежем на три четверти, чтоб в ушах зазвенело?

— Не горячись, тамбурмажор, — осадил его Феликс, — не горячись... Бог даст, отбрешемся, покуда кровь не пролилась, не впервой.

Тем временем повозку окружали люди самого дикого вида. Фриц навскидку насчитал человек двадцать пять — тридцать; оборванных, вооружённых устрашающе разнообразно, но кустарно — самодельными копьями и эспонтонами, выпрямленными крестьянскими косами, заржавленными протазанами ландскнехтов, шпагами и дротами.

Подходить, однако, они опасались.