Читаем без скачивания Сезанн. Жизнь - Алекс Данчев

Сразу же после смерти Сезанна Воллар и Бернхейм-Жён совместно выкупили у его сына двадцать девять этюдов (маслом) за 213 тысяч франков и 187 акварелей за 62 тысячи франков. Первый платеж тот получил 13 февраля 1907 года: это были чеки на 81 тысячу франков и 50 тысяч франков. Последующие суммы были выплачены 15 марта (16 тысяч франков), 4 апреля (8 тысяч франков), 15 июня (8 тысяч франков) и 26 июня (8 тысяч франков). За этой сделкой последовали другие продажи и платежи. Например, в 1912 году Поль получил 40 тысяч франков за «Пир», также известный как «Оргия»; в 1913 году «Игроки в карты» принесли ему 100 тысяч франков (в 1925 году Воллар получил за нее от Барнса в десять раз больше). Так и разошлось наследство.

Ренуар считал, что Сезанну было достаточно положить один-другой мазок, чтобы получилась вещь. Пикассо же был уверен, что хватало и одного. «Вот в чем важное отличие современной живописи. Возьмем, к примеру, Тинторетто. Он приступает к холсту, работает, и лишь когда каждый участок проработан и завершен, картина будет закончена. А теперь возьмем Сезанна (особенно это хорошо видно в акварелях): картина начинает свое существование с первым взмахом кисти»{1031}. По словам Мэнни Фарбера, в акварелях «опускается более половины этапов, что позволяет энергии свободно перемещаться в едва намеченных очертаниях пейзажа»{1032}. Альфред Стиглиц говорил, что «это лишь чистый лист бумаги с несколькими пятнами краски»{1033}. Когда акварель пишется на белой бумаге, именно бумага задает тон. Экспрессия бумаги – одно из величайших открытий Сезанна.

По мнению Эдварда Эстлина Каммингса, его акварели говорят о любви.

Помедлив, взгляд едва поднять могуНа акварель Сезанна: две свечи,Сомкнувшиеся в хрупкую дугу.Но ты любовью дышишь в зыбкий свет,И ужас одиночества в ночиСтирает сна набросок: был – и нет…{1034}

Рильке же полагал, что его акварель подобна отголоску мелодии{1035}.

Воллар заявлял, что для его портрета Сезанну понадобилось сто пятнадцать сеансов позирования, а затем тот забросил картину. Мерло-Понти писал, что «для натюрморта Сезанну нужно было сто сеансов, а для портрета – сто пятьдесят». А в каноническом переводе работы Мерло-Понти на английский язык для портрета значится цифра пятьсот сеансов{1036}.

Гаске вспоминал слова Сезанна: «Сейчас проходит минута из жизни целого мира. Ухвати ее!» Эта цитата стала одним из любимых высказываний Джона Бёрджера{1037}. По словам Эмиля Бернара, способ работы Сезанна можно было бы назвать «размышлением с кистью в руке». Бернар получил возможность поработать в одном из помещений на цокольном этаже мастерской в Лов. «Медленность работы Сезанна я смог оценить, когда по его приглашению обосновался в загородной мастерской. Пока я в нижнем помещении писал натюрморт, который он сам для меня поставил, я слышал, как мэтр ходил взад и вперед у меня над головой. Расхаживая по студии, он словно совершал полную размышлений прогулку; множество раз он спускался в сад, присаживался на скамью и тут же торопливо поднимался обратно»{1038}. Гаске говорил, что в промежутках между мазками могли пройти двадцать минут из жизни целого мира{1039}. По словам Мерло-Понти, пауза могла длиться и час. А его переводчики растянули ее до нескольких часов{1040}.

Сын и внук Сезанна

Исследование картин Сезанна с помощью рентгеновских лучей показало, что медлительность – часть его легендарного образа. На самом деле он вполне мог работать быстро.

Ле Байль вспоминал, что Сезанн очень тщательно ставил натюрморты, используя свою фирменную уловку: он брал монетки в один или два су и приспосабливал их как подставки для фруктов, чтобы те чуть наклонялись вперед, будто бы подставляя себя взгляду. Яблоко тоже способно принять позу. Поэт Вильям Саймон Ди Пьеро считает, что картина Сезанна – процесс познания объекта. «Элементы натюрморта не праздны, они стремятся вперед, безыскусно расположенные, они одновременно вызывающие и манящие… В натюрмортах Сезанна холст служит полем для раскрытия самого процесса работы воображения, придающего форму предметам, а не только для демонстрации его плодов… Сезанн изображает процесс познания объекта пытливым восприятием художника»{1041}.

Воллар утверждал, что Сезанн считал натурщиков слишком дорогими, особенно женщин: в 1890‑е годы они просили четыре франка за сеанс – на двадцать су больше, чем до Франко-прусской войны. По словам дочери садовника Полена Поле, Леонтины Поле, позировавшей для самого большого варианта «Игроков в карты», они с отцом получали соответственно три и пять франков за сеанс. По воспоминаниям Леонтины, сеансы длились бесконечно. Она очень пугалась, когда Сезанн пристально на нее смотрел, но в день ее первого причастия он дал ей два франка, чтобы она купила что захочет.

В переписке Сезанна упоминается, что он добирался до Шато-Нуар в экипаже за пять франков. Когда в 1906 году извозчик поднял плату за поездку до моста Труа-Соте и обратно до трех франков, Сезанн решил, что обойдется без его услуг. А заплатив дополнительный почтовый сбор за письмо от Золя в 1878 году, он попросил своего друга впредь обходиться меньшим количеством листов бумаги. Тем не менее когда Сезанн писал обедневшему Ампереру, он приложил к письму марку для ответа, «чтобы тебе не пришлось ехать в город». Кроме того, предлагал прислать ему несколько тюбиков краски{1042}. Племянница Сезанна Марта Кониль вспоминала, что он всегда давал пять франков попрошайке у входа в собор. Однажды его племянницы стали смеяться над попрошайкой, но Сезанн их осадил: «А вы и не знаете, что это профессор и поэт Жермен Нуво, с которым мы вместе учились в коллеже Бурбон»{1043}.

Исследование работ Сезанна указывает на то, что после смерти отца в 1886 году, то есть когда финансовое положение художника улучшилось, он стал использовать в пейзажах больше кобальта синего. По словам Марселя Прованса, который занимался восстановлением его мастерской, Сезанн считал «верхом роскоши» (luxe de nabab) покупку материалов у поставщика музеев. «Я чувствую себя Ротшильдом!»{1044} Вертикальная полоска света на кувшине с молоком в поздней версии «Натюрморта с молочником и фруктами» (цв. ил. 82) получилась в результате смешения очень дорогого в то время желтого кадмия со свинцовыми белилами. Любопытно, что блики на фруктах проступают из-под других слоев краски. Обычно блики расставляют в конце, но Сезанн предпочитал с них начинать. Он накладывал хром желтый прямо на чистый холст, а затем достраивал участок фрукта. Для передачи теней под тарелкой он смешивал железную лазурь (прусскую синюю) с красным или желтым лаком, что необычно, так как подобные краски традиционно использовались для лессировок. Он отлично знал свойства пигментов. На рентгеновском снимке видно, что Сезанн медленно и тщательно накладывал краску; нижние слои просвечивают сквозь верхние. Были также некоторые изменения в построении цветовой композиции. На фруктах, а в особенности на апельсинах, явственно проявляется синий цвет{1045}.

По мнению Хайдеггера, философия художника была одновременно последовательной и простой. «Сезанн не был философом, но он прекрасно понимал философию. Ему удалось в нескольких словах передать все то, что я стараюсь выразить. Он сказал: „Жизнь ужасающа“ [C’est effrayant, la vie]. Именно это я и пытаюсь объяснить – уже сорок лет»{1046}.

Картье-Брессон вложил в уста Сезанна следующие слова: «Я пишу, я работаю, я перестаю думать»{1047}.

Я пишу, значит существую.

Мадам Бремон говорила, что он вставал в три часа. По другим свидетельствам, его часто встречали на пути в мастерскую около четырех. Он зажигал плитку, варил кофе и читал. Бывший подмастерье каменщика Вигье рассказывал, что в пять приносил художнику бутылку молока. Сезанн кипятил молоко, завтракал и садился за работу. Бернар говорил, что он начинал в шесть. А по воспоминаниям Ле Байля, он уходил на мотив в семь. Возможно, при этом он говорил: «Воплотим наши абсурдные идеи на практике»{1048}.

Согласно записям в альбоме, его приемы пищи были следующими:

{1049}

По словам внучки Сезанна Алины (в которой Ла Буль [Ортанс] души не чаяла), до нее дошло два рецепта котлет: бараньи котлеты в панировке из сухарей и бараньи котлеты с трюфелями, которые, вероятно, были не очень по вкусу художнику. Кроме того, у нее было два рецепта печеных томатов, и в оба добавлялись три столовые ложки оливкового масла{1050}. Рецепт блюда с рокфором не сохранился.

В меню дадаистского ресторана Фонда художников Нью-Йорка есть салат «Сезанн», в состав которого входят яблоки и апельсины, а в оформлении используется холст.

Из счета художника за пребывание в отеле «Боди» в Живерни в 1894 году видно, что он частенько заказывал бутылку макона (1,5 франка), иногда виски (75 сантимов), реже коньяк (40 сантимов) и, что несколько неожиданно, подтяжки (3 франка).