Читаем без скачивания Походы и кони - Сергей Мамонтов

Мы с хода ударили по красной кавалерии. Бой был очень упорный. Наш взвод, два орудия, под начальством капитана Малова, командира взвода, послали на крайний правый фланг. Наших частей с нами не было. Против нас лава красной кавалерии и бронепоезд, который регулярно посылал нам шестидюймовый снаряд с небольшим перелетом, снаряд за снарядом и все по тому же месту. Укороти они на одно деление — и от нашего взвода остались бы рожки да ножки. Тогда я подумал: плохо стреляют без офицера. А сегодня я думаю, что стрелял именно офицер и стрелял очень хорошо. Он, очевидно, нас щадил и стрелял так, чтобы с броневика казалось: все попадания.

Нас беспокоила красная кавалерия. Несмотря на наш огонь, она к нам продвигалась. Малов не отличался ни храбростью, ни хладнокровием. Он посеял у нас панику, вдруг заорав истерическим голосом:

— Назадки! Галопом!

Положение вовсе не было трагическим, и можно бы было отойти и рысью. Но паника заразительна. Мы бросили два лотка со снарядами и поскакали наутек.

В это самое время нам навстречу адъютант Бабиева вел на подмогу наших пленных, которые храбро бежали в бой и отбили красную кавалерию. Мы были очень пристыжены, что бросились бежать слишком рано и без особой надобности.

Все зависит от начальника. С Бабиевым мы были львами, а с Маловым мышами. Я не имел склонности ни к тем, ни к другим, а предпочитал работать под командой Шапилов-ского, который делал работу хорошо и не очень рисковал.

Бой затягивался. Мы отбили красных, освободили станицу и наши обозы, но не смогли нанести красной коннице решительного поражения. Стало очевидно, что красным удалось сосредоточить большие силы, во много раз превосходящие наши. Под вечер мы находились около Бабиева, когда появился самолет. Мы расстелили простыни на земле, самолет снизился и кинул коробку, в которой был приказ генерала Улагая нашей дивизии присоединяться к главным силам, которые находятся у станицы Ново-Николаевки. Как я уже сказал, это был условный код, который значил: отступать в плавни. Но мы крепко верили в наши “главные силы” и только удивлялись, что не слышим их орудий. (По запискам генерала Врангеля, главные силы действительно были.)

Тут мне пришлось подтянуть моего друга Леню Александрова. После нашего драпа люди были нервны и робки. Вдруг Леня заныл, смотря на самолет:

— Теперь они нас и с воздуха будут бомбардировать.

— Дурак. Самолет наш и привез нам приказание.

Леня на меня очень обиделся, а люди стали улыбаться.

Дивизия ночевала в станице Ольгинской. Раненых и обозы отправили в Приморско-Ахтарскую с приказанием всем обозам из Приморско-Ахтарской идти через плавни на юг по плохой дороге. Чтобы конвоировать раненых и обозы, послали полки из пленных. А чтобы конвоировать этих последних, послали Константиновское училище. Наша же дивизия запаслась патронами, мобилизовала пустые повозки для будущих раненых и приготовилась к труднейшему фланговому маршу. Впрочем, вру. Мы, простые участники, ничего не знали о намерениях Бабиева и спали безмятежно.

ФЛАНГОВЫЙ МАРШ

У нас не было ни календарей, ни часов, мы едва знали, какой месяц. Некоторые даты я узнал много спустя из книг старших генералов, описывавших события, в которых мне пришлось участвовать. Но генералы описывали их в общих чертах, не зная всех деталей, которые пришлось пережить мне. “Конница генерала Бабиева, оттесняя противника, направилась на соединение с главными силами”. Конечно, это верно, но коротко и вовсе не передает те бои, опасности и трудности, с которыми пришлось встретиться нам, простым участникам этого труднейшего похода. А ведь детали составляют всю суть дела.

Чуть стало светать, как мы в глубоком молчании оставили станицу Ольгинскую и направились на юг к плавням, камышам, кустам и высокой нескошенной траве, которая могла скрыть нас от глаз красных. Нам благоприятствовал густой туман, лежащий пластом на земле. В этот день конно-горная была дежурной и ее поставили у начала высоких камышей, чтобы дать пройти всей колонне под ее охраной. Мы же, вторая конная, замыкали колонну наших обозов. Мы уходили из Ольгинской последними.

Верстах в трех перед конно-горной выделялся над туманом красный бронепоезд. Это была заманчивая цель, и конно-горная не выдержала: когда мы, последние в колонне, подошли к ним, они, раньше чем сняться и идти за нами, пустили несколько гранат в бронепоезд. Мы его ясно видели, он стоял на железнодорожной насыпи. А он нас не видел, мы стояли внизу, в полосе тумана. Бронепоезд как бы проснулся, стал отходить и стрелять неизвестно куда. Но это оказалось крупной ошибкой с нашей стороны. Красные прозевали наш уход из Ольгинской, и если бы мы ушли молча, то час-другой нашего ухода не заметили бы. Наши выстрелы их разбудили, и они кинулись нас преследовать и не отставали от нас до самого вечера.

Наши обе батареи шли рысью, чтобы догнать ушедшую колонну, когда на одном повороте среди высоких камышей мы буквально натолкнулись на красный бронеавтомобиль. Завернули мою первую пушку и направили ее в упор на броневик. Но он не двигался, и дверь его была открыта. Тогда несколько храбрецов с карабинами подошли к нему. Броневик был пуст, но все указывало, что он только что оставлен людьми. Обыскали соседние камыши и вытащили трех трясущихся красных. Что с ними сделали, не знаю, потому что батарея пошла дальше догонять колонну.

Дивизия шла сперва на юго-запад и дошла до края плавней, затем повернула и пошла на юго-восток по самому краю плавней. Был сухой период, и берег плавней был крепок, повозки и даже орудия шли по нему хорошо. Вскоре появились красные и обложили нас тесным полукольцом.

Чтобы двигаться вперед, наша колонна должна была отбрасывать красных впереди нас, удерживать напиравших слева и отбиваться от наседавших на хвост колонны. С раннего утра до позднего вечера был один сплошной бой. Мы занимали совсем маленькое пространство, где сейчас находилась колонна, а кругом были красные. Пули летели отовсюду, только не из плавней. Нас иногда скрывал склон почвы к плавням и высокая трава, но не всюду. Не было места в колонне, где бы не жужжали роями пули. Красной артиллерии не помню. Вероятно, красные цепи были так близко к нам, что их артиллерия не могла стрелять. А может быть, я просто забыл. Артиллерист не обращает внимания на снаряды, а боится пуль. Пехота же наоборот.

Так весь день мы шли в тесном окружении. С другим начальником такой поход был бы невозможен, но нас вел Бабиев, и мы ему слепо верили, сжимали зубы и шли. Наши обе батареи были все время заняты — работали челноком. Одна отстреливалась, а другая неслась вперед по самому краю воды, выскакивала в голове колонны и стреляла на картечь. Иногда Бабиев считал обстановку благоприятной для атаки. Тогда сразу отбрасывали красных на версту, и вся колонна спешила на рысях пройти освободившееся пространство без стрельбы. Но вскоре красное кольцо опять сжималось.