Читаем без скачивания Последний Каин - Алекс Тарн

Алекс Тарн

Последний Каин

Привет, актеры. Я — из тех, кто живет по ту сторону глазка видеокамеры. Человек-невидимка, почти нереальный оператор программ реалити. Знакомлюсь так, для проформы, не рассчитывая, что запомните. Трудно представить, насколько быстро вы забываете о моем присутствии. Поначалу еще оглядываетесь, поеживаетесь, придерживаете язык. Но ненадолго: дня не проходит, как я становлюсь в ваших глазах призраком, прозрачной субстанцией, ничем. И тут уже вы разом перестаете поеживаться и развязываете не только языки, но и мешки со всей своей требухой, включая самую неприглядную.

В этом смысле я немножко похож на Бога, не правда ли? Он столь же непрерывно наблюдает за нами, и мы столь же легко игнорируем Его пристальное внимание. Пока дело не доходит до неприятностей: тут уже приходится хвататься за любую соломинку, в том числе и за оператора. А при чем тут оператор, господа? Оператор всего лишь снимает… так что пожалуйте выплывать самостоятельно, будьте так любезны.

Не подумайте, что я претендую на божественность или, напротив, жалуюсь на отсутствие должного уважения к своей скромной персоне. Нет, все так и должно быть. У каждого есть определенное место в производственном процессе программы реалити, или, скажем, фильма, или просто жизни. Кто-то выкобенивается перед камерой, кто-то снимает, кто-то монтирует, а потом все вместе смотрят, что получилось, наивно рассчитывая увидеть нечто новое. Так вот я — снимаю.

Наверное, поэтому у меня не слишком ладится с содержательной частью личной программы: ну там с семьей, дружбой и прочими драмсюжетами. Постоянно верчу головой, стараясь определить, с какого ракурса лучше взять ту или иную сцену с собственным участием. Понятно, что это порождает излишнюю рассеянность в общении с другими, и другие, естественно, обижаются. Рожденный ползать с видеокамерой не может изображать полет так же достоверно, как это делают реальные актеры. В общем, живу я один. Весь в работе, можно сказать. А когда работы нет, места себе не нахожу. Судьба оператора, ничего не попишешь.

Тот звонок, с которого все началось, прозвучал именно в такой момент. Предыдущий проект закончился, я сидел без дела и был заранее готов на любую халтуру, лишь бы хоть как-то себя занять.

— Господин Селифанский? — по напористой интонации я сразу определил, что говорит продюсер. Они всегда произносят фразы так, словно толкаются локтями. — Насколько я понимаю, вы сейчас свободны для предложений?

— Э-ээ… — нерешительно протянул я.

Не терплю, когда меня толкают локтями, хотя бы и только словесно.

— Вот и прекрасно! — жизнерадостно воскликнул продюсер. — Тогда я к вам заеду. Прямо сейчас вас устроит?

Я не успел ответить, потому что он и не думал дожидаться ответа. Звонок в дверь раздался пятью минутами позже. Продюсер был молод, но не юнец, невысок, но и не из малорослых, одет модно, но с известным консерватизмом.

— Господин Селифанский?

— Вы уже спрашивали по телефону, — отвечал я нарочито неприветливо. — Зачем повторяться?

Он рассмеялся, потирая руки и покачиваясь с пятки на носок, причем глаза в смехе участия не принимали, а бесцеремонно ощупывали сначала меня, а затем мою мансарду-студию, загроможденную аппаратурой, мотками кабелей, стойками, треногами и пустыми коробками из-под пиццы. Его глаза вообще словно бы жили отдельной самостоятельной жизнью, не слишком соотносясь с остальными деталями и частями вошедшего господина. Но соображения цельности будущего партнера и работодателя меня мало заботили. Главное, что там, в глазах, ярким пламенем горел огонек одержимости, и это не могло не радовать: ведь одержимость — непременное качество настоящего продюсера.

— Чем обязан?

— Меня зовут Пол, Пол Чичкофф, — сказал он, переходя с английского на русский, что сделало фыкающую англоизацию фамилии еще более неуместной. — У меня к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Звучит устрашающе, — усмехнулся я. — Но я всего лишь бедный оператор. Вы не сможете подложить в мою постель отрезанную голову любимой лошади. Из домашней живности в моем родовом поместье остались только крысы. Так что ближе к делу, господин Чичиков.

— Чичкофф, — мягко поправил он. — А вообще-то зовите меня просто Пол. Без церемоний. Я читал ваше резюме… кстати, там не указано имени…

Я пожал плечами. Зачем оператору имя, если оператора все равно никто не замечает?

— Зовите меня просто господин Селифанский, без церемоний.

Чичкофф снова рассмеялся. На этот раз даже глаза улыбнулись, на секунду притушив свой сумасшедший пожар. Похоже, я ему понравился, что, собственно, и требовалось. Он отвернулся и принялся кивать в такт собственным мыслям, смешно подергивая правой щекой. Самые характерные жесты люди совершают именно в состоянии задумчивости — поверьте глазу опытного оператора. Наконец Чичкофф перестал кивать и снова взглянул на меня.

— Речь идет о реалити-шоу, — пояснил он. — В России оно называется «Последний герой», у вас — «Выживание», в американском оригинале — «Уцелевший»…

— О'кей, — кивнул я. — Нет проблем. Мне все равно, как это называется. Главное, работа знакомая. Где съемки? Когда? Сколько операторов?

— Оператор один, — сказал он. — И это вы.

Тут я, конечно, изумился, хотя давно уже привык к тому, что безумнее продюсеров бывают только режиссеры, да и то редко.

— Один?! Так не получится. Нужно минимум десять.

Чичкофф потрепал меня по плечу.

— Я уверен, что вы справитесь. Поставите столько камер, сколько понадобится. Дайте мне список любой аппаратуры, любой автоматики — получите все, что надо, в лучшем виде. Подумайте сами, господин Селифанский: разве не заманчиво звучит?

Звучало и в самом деле заманчиво. Честно говоря, другие операторы всегда ужасно раздражают, особенно главный. Лезут с советами, с указаниями, а сами вечно норовят лажануться на ровном месте. Идиоты. И ведь действительно, если понатыкать много камер в нужных местах, да еще добавить к ним микрофоны, датчики и автоматику, то вполне можно справиться и в одиночку. Правда потом будет уйма работы при монтаже…

Словно прочитав мои мысли, Чичкофф помотал головой.

— О монтаже не волнуйтесь. Этим займется особая команда. Вот контракт… — он щелкнул замочками дипломата и извлек на свет договор. — Обратите внимание на гонорар, господин Селифанский.

О, да! Такой гонорар было трудно обойти вниманием. Думаю, что, увидев подобную сумму, слетела бы со своей высокой орбиты самая элитная голливудская звезда. Я и в самом деле не мог отказаться от чичкоффского предложения, даже если бы и хотел. Но я и не хотел отказываться. Я согласился бы и на существенно меньшие деньги: чем дальше, тем заманчивей казалась мне техническая задача работы в одиночку. Всегда приятно отчебучить что-нибудь рекордное в своей профессии. Особенно за такие бабки…

— Когда приступаем? — спросил я, возвращая ему авторучку.

Чичкофф посмотрел на часы.

— Если не возражаете, прямо сейчас. Деньги пошли с момента вашей подписи. Машина ждет внизу, так что поторопитесь. Кастинг уже начался.

Я не возражал. Мне не терпелось поскорее включиться в работу. Пока я собирался, Пол Чичкофф стоял у окна, подергивая щекой и задумчиво глядя на улицу.

Кастинг для реалити-шоу — тонкое дело. Это вам не игровое кино, где достаточно просто удостовериться, что претендент хорошо «проходит экран» и умеет нужным образом кривляться, изображая страдание или счастье. В игровом кино все подчинено сценарию, от актера не зависит ровным счетом ничего: по сути, он там не более чем безмозглый манекен, тряпичная кукла. В нужных местах ему говорят пустить слезу или, наоборот, заржать в голос, что он и воспроизводит с той или иной степенью достоверности.

Иное дело — реалити. Почему, вы думаете, народ так западает на эти программы? Потому, что народу обрыдла фальшь безмозглых манекенов. Ему хочется настоящей слезы и настоящего смеха. Конечно, в реалити-шоу тоже навязывают сценарий, режиссуру и монтаж. Конечно, и там актерам диктуют тексты и действия. Но разница все-таки есть, и немалая. Она заключается в том, что актерам программы реалити предоставляют какую-никакую свободу — не слишком большую, но все же. Они имеют право понравиться друг другу или, наоборот, поссориться и расплеваться, обругать за глаза, солгать в лицо, выругаться вслед, искренне улыбнуться, крепко обнять, погладить по плечу…

Эти-то мелкие кусочки настоящего и нравятся зрителю, уставшему от постоянного тотального «понарошку». Ведь «понарошку» подается ему повсюду — что в кино, что в новостях, что в спорте. Представьте себе пожизненное питание в столовой, где нет ничего, кроме макарон — серых, слипшихся, склизких. Вы стали бы жевать каждый день одну и ту же гадость?