Читаем без скачивания Архивных сведений не имеется - Виталий Гладкий

Виталий Гладкий

Архивных сведений не имеется

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Тревожная осень 1922 года. Северо-восток России. В двух из шести уездов колчаковские войска, в Гижиге – банда есаула Бочкарева, в Охотске и Аяне – генералы Пепеляев и Ракитин. В Колымском районе – поручик Деревянов…

"Бабье лето" все еще баловало Колыму в дневные часы прозрачной глубиной небосвода и жаркими солнечными лучами, но поутру росные туманы подолгу застаивались в распадках и поймах рек, зависая рваными клочьями на желтых иголках лиственниц. Поручик Деревянов, высокий, чуть сутуловатый, с длинными волосатыми руками, которые почти по локти выглядывали из рукавов потертого американского френча, зябко передернул плечами, нервно зевнул и хриплым спросонку голосом позвал вестового:

– Христоня! Спишь, с-сукин сын!

– Никак нет, вашскородие! Здеси я…

И, на ходу подвязывая узеньким сыромятным ремешком видавшие виды казацкие шаровары, из густого подлеска выскочил кряжистый Христоня. Изо всех сил стараясь придать опухшему с глубокого похмелья лицу приличествующее моменту выражение бодрости и готовности выполнять приказы, он подбежал к Деревянову, вытянулся в струнку и принялся преданно "есть" начальство глазами, поблекшими от постоянных возлияний до голубовато-сивушного цвета.

– Как стоишь? – хмуро ткнул поручик вестового кулаком в живот. – Обленился. Приготовь чай.

– Слушаюсь! – Христоня хитровато сощурил глаза. – А может, енто, того… – и выразительно поскреб пятерней давно не бритую шею.

– Поговори у меня! – рявкнул Деревянов. – Р-разбол-тался…

Лагерь просыпался. Досадливо морщась при виде своих солдат, обмундированных настолько разношерстно, что их можно было принять за кого угодно, только не за воинов-освободителей от "большевистской заразы", Деревянов торопливо пересек длинную, узкую поляну и с размаху пнул покосившуюся дверь приземистой хижины. Здесь разместился его начальник штаба и по совместительству – начальник контрразведки, бывший жандармский ротмистр Кукольников.

– Нельзя ли поосторожней… – недовольно поморщился как всегда гладко выбритый и аккуратно причесанный Кукольников.

– М-м… – промычал невразумительно Деревянов, усаживаясь напротив.

Кукольников вызывал у него противоречивые чувства. Как кадровый русский офицер, он презирал полуштатских ищеек из Жандармского корпуса. И, несмотря на то, что ему волею обстоятельств пришлось связать свою судьбу с жандармом, Деревянов так и не смог до конца побороть в душе неприязнь к Кукольникову. Но в то же время он восхищался его необычайной работоспособностью, выносливостью и хладнокровием. И даже побаивался. Когда невозмутимый и неулыбчивый Кукольников изредка поднимал от бумаг восково-желтое, с пятнами редких веснушек лицо, и его темно-коричневые глаза на какой-то миг ловили взгляд поручика, тому казалось, что сотни невидимых иголок впиваются в кожу.

– Ну, что там у вас… кгм… новенького? – спросил Деревянов ротмистра и зашарил по карманам в поисках табакерки.

– Все то же… – коротко бросил Кукольников, что-то торопливо записывая бисерным почерком в свою неизменную записную книжку в переплете тисненой кожи.

– Впрочем, каюсь, есть… кое-что, – какое-то мгновение поколебавшись, сказал ротмистр, не глядя на Деревянова; он нагнулся и вытащил из небольшого сундучка, который служил ему походным сейфом, кожаный мешочек, туго схваченный завязками.

– Вот, прошу-с…

Подозрительно поглядывая на безукоризненный пробор Кукольникова, который снова принялся за свою записную книжку, Деревянов распустил плетеный кожаный шнурок-завязку, вытряхнул содержимое мешочка на стол. И застыл, ошеломленный: на шершавых нестроганых досках грубо сколоченного стола высверкивали маслянисто-желтым светом крупные золотые самородки!

– Г-где, к-как?.. – попытался спросить Деревянов и умолк, не в силах оторвать взгляд от невзрачных на вид бесценных комочков.

– Бирюлев! Давай сюда… – негромко приказал Кукольников, закрыл записную книжку и уставился на дверной проем.

Скрипнула дверь, и помощник ротмистра, тоже из бывших жандармов, сухопарый Бирюлев, втолкнул в избушку невысокого черноволосого мужчину в изодранной заячьей безрукавке, под которой виднелась застиранная до дыр рубаха, голубого ситца в ржавых пятнах крови; ступив два шага к столу на негнущихся кривоватых ногах, он мягко завалился на чисто выметенный пол.

Кукольников брезгливо кивнул Бирюлеву:

– Подними. Перестарался…

– Прикидывается, – встряхнул за шиворот мужичонку Бирюлев. – Стой смирно, стер-рвец!

– Ну? – забарабанил по столу тонкими пальцами Кукольников.

– Не признается, – потупился под взглядом ротмистра Бирюлев.

– Та-ак… Работать разучились? Ладно, иди. Нуте-с, – обращаясь к мужичонке, – что прикажете с вами делать?

– Начальник, христом-богом прошу – отпусти! – как подкошенный, рухнул тот на колени перед столом. – Я все сказал! Макарка знает эти места. Он меня туда водил. Не найду я без него. Не губите невинную ду-у-шу-у… – жалобно взвыл, тыкаясь жидкой бороденкой в начищенные до блеска сапоги ротмистра.

– Как зовут? – спросил Кукольников.

– Бориска я, Бориска, – заторопился мужичок, с тоскливой надеждой пытаясь заглянуть в глаза бывшему ротмистру.

– Точнее! – властно приказал ротмистр, недобро взглянув на мужичонку; тот отшатнулся под его взглядом.

– С-сафи, С-сафи Шафигуллин… – выдавил тот, заикаясь и дрожа всем телом.

– Татарин? Нехристь, а христом-богом клянешься.

– Крещенный я, вот… – торопливо закрестился Бориска-Сафи.

– Крест носишь?

– В тайге… потерял, – безнадежно склонил голову Бориска.

– Понятно. Кто такой Макарка?

– Макарка Медов, якут.

– Где живет?

– В Гадле…

– Кто еще может провести в те места?

– Не знаю… Может Колыннах. Живет там же. Только шибко старый он.

– Ничего. У нас помолодеет, – хищно покривил тонкие губы Кукольников. – Бирюлев! Накормить. И пусть отдыхает…

Христоня принес закопченный чайник. Пили чай вприкуску, молча, избегая смотреть в глаза друг другу. У Деревянова слегка дрожали руки. Кукольников внешне казался спокойным, только еле приметные глазу пятна лихорадочного румянца испещрили тугие скулы.

После чаепития, по обоюдному согласию, пошли к реке, подальше от любопытных глаз и ушей. Долго молчали, с деланным усердием проверяя поставленные с вечера удочки-донки на налима, – единственная страсть, которая в какой-то мере сближала такие разные натуры.

Первым не выдержал затянувшейся игры в молчанку Деревянов.

– К черту! – со злостью отшвырнул в сторону банку с мальками для наживки. – Покурим…

И, несколько раз затянувшись покрепче, с неожиданным спокойствием спросил:

– Что придумали, ваше благородие?

Кукольников сосредоточенно набивал папироску душистым турецким табаком, изрядный запас которого выменял на пушнину еще во Владивостоке у какого-то японского коммерсанта. Раскурил, не торопясь, задумчиво выпустил несколько дымных колец и усталым бесцветным голосом сказал:

– Бежать нужно, поручик, бежать…

– Как… бежать? – поперхнулся дымом от неожиданности Деревянов.

– Ножками. И не как, а куда, вот в чем вопрос. И с чем…

– Не понял, – с угрозой выдохнул поручик, багровея.

– Да ладно вам, Деревянов… – бывший жандармский ротмистр с нескрываемым пренебрежением выпустил в сторону поручика дымное кольцо. – Не в лапту играем. Все. Кончилась "великая и неделимая". Атаман Семенов – тупица. Поставить на него может только законченный идиот. Японцы? Игра в дипломатию! Его высокопревосходительство командующий японскими экспедиционными войсками генерал Маримото признали-с правительством Семенова. Ха-ха-ха! Калиф на час, очередной экспромт! Решили под шумок отхватить себе кусочек пожирнее. Да как бы не подавились. Американцы тоже не промах, туда же метят. Передерутся друг с другом союзники да и уберутся восвояси несолоно хлебавши. И какое им дело, поручик, до нас с вами?

Кукольников, гипнотизируя вконец растерявшегося Де-ревянова своими змеиными глазами, высказывал накопившееся:

– …Вандерлипп, миллионер американский, Камчатку приезжал у Советов покупать. Это у япошек-то под носом! Да плевать им на наши идеи! Торговать Россией оптом и в розницу – вот что у них на уме. Не-ет, господин поручик, песенка наша спета. По крайней мере сейчас. Дай бог ноги да счастье за пазухой, чтобы не попасть на "мушку" какому-нибудь голодранцу-большевичку.

Ротмистр судорожно сжал кулаки, скрипнул зубами. Только теперь Деревянов наконец осмыслил до конца задумку бывшего жандарма. "Гад! Ну, гад! Бежать вздумал. Россию… коту под хвост, жандармская морда…" – рука непроизвольно потянулась к кобуре. И застыла на полдороге – глаза Кукольникова наполнились дикой злобой, нервный тик покривил узкие губы, длинные пальцы беспокойно зашевелились. "А золото?!" – вдруг обожгло душу.