Читаем без скачивания Обменный ребенок - Кристине Нёстлингер

ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ

Я — Эвальд Миттермайер, В начале этой истории мне было тринадцать лет и одна неделя, а в конце — тринадцать и семь недель. То, что я здесь описал, по выражению учителя немецкого языка (если только я его правильно понял),— «рассказ о пережитом»: ведь я это и вправду пережил. Попытаюсь быть кратким. Удастся ли мне это — не знаю. Шесть недель, о которых я хочу рассказать, были бурными и для меня, и для всей нашей семьи. А рассказывать о бурных событиях я не умею. Дома у нас раньше ничего подобного не бывало. (Когда в школе нам задавали сочинение о воскресном дне, приходилось что-нибудь придумывать. Воскресенья в нашей семье не тянули на сто́ящее сочинение.) Мама говорила — это оттого, что у нас гармоничная семья. Сестра утверждала — ничего подобного, никакой гармонии нет и в помине. Дома — смертельная скука. Кто из них прав — неважно. Я привык к монотонности. Описывать необычные события мне трудно. Ну вот, только я об этом подумал, как вспомнил, что вся эта история началась не спустя неделю после моего тринадцатилетия, а значительно раньше, чуть ли не на пять недель.

Было это в пятницу на большой перемене. Я сидел в классе за своим столом и грыз яблоко. Оно мне не нравилось — вялое и коричневое внутри. Тут, возвращаясь из туалета, вошел Герберт Пивонка с известием: «Эльси, твоя мать разговаривает в коридоре с учителем английского».

Должен пояснить: некоторые в классе называют меня Эльси и находят это уморительным. Кто-то из них подглядел в свидетельстве о рождении все мои имена: Эвальд, Леонгард, Стефан, Исидор. А Вольфганг Эмбергер сложил из начальных букв — «Элси».

Почему у меня четыре имени? Мама хотела назвать меня Эвальдом (так звали ее брата), бабуля — Леонгардом (почему — не знаю), отец и бабушка — Стефаном, Кошмарное «Исидор» привалило от двоюродного дедушки. Чтобы порадовать старика, оправдывались родители. Дед Исидор очень богат и может нам что-нибудь завещать, если мы его будем радовать. (Все мои двоюродные братья вторым, третьим или четвертым именем имеют это прелестное имя «Исидор», так что все равно шансов на наследство у меня мало.)

— Чего это надо англичанину от твоей матери? — спросил Герберт Пивонка.

Тоже мне сказанул! Ему ничего не надо от моей матери. Скорее, мать чего-то от него хочет. Ну конечно же, четверки в табеле! До конца года оставался месяц, мои оценки были более или менее твердыми; пятерки и четверки. Только по английскому, судя по письменным работам, где-то между «хорошо» и «удовлетворительно». А так как мои устные ответы, прямо скажем, не блещут, скорее всего, мне светит «удовлетворительно».

Всё ясно! Мать пришла к учителю, чтобы договориться о четверке. Тогда мой табель не будет испорчен. Мне-то она, конечно, ничего не сказала. Но я знаю женщин! Герберту Пивонке я об этом, разумеется, ни звука. И никому в классе. Смехота, да и только! Ведь у нас по крайней мере пятеро дрожат в предчувствии экзамена по английскому, а двоим уже сейчас грозят двойки.

Я наврал Герберту, что не имею ни малейшего представления о заботах учителя и матери. Может, он ее предупреждает о моей тройке. Я ведь на четверку не тяну, это и ежу понятно!

Что оставалось делать? Я не хочу «подарков» от учителей. Ребята бы это сразу почуяли и считали бы меня подлизой. А уж быть подлизой — последнее дело!

Мои опасения подтвердились. Мать и вправду клянчила четверку. А теперь, ничего не добившись, была удручена. «Не понимаю,— жаловалась она,— он всегда был таким рассудительным! Наверное, у него сегодня тяжелый день».

Ха-ха! Тяжелый день! Просто озлился, что мать поймала его на перемене. Он вообще не выносит, когда родители отрывают его от полдника. И часто говорит нам об этом. «Неслыханная назойливость! Мешать во время честно заработанного отдыха! Интересно, для чего у меня приемные часы? Пожалуйста, предупредите своих родителей!»

Я, конечно, предупреждал маму. Но она вообразить себе не в состоянии, что для учителя полдник может быть важнее моего табеля.

...Я уселся обедать. Когда нет папы и сестры, мы с мамой обедаем на кухне. Ели спагетти с соусом. Только я отправил в рот свернутый комок макарон, как мама сказала: «Он считает, тебя нужно отправить в Англию». Макароны так и застряли у меня в глотке. Разделавшись с ними, я буркнул: «Кто считает?» (Ну конечно, я понимал: мама говорит об учителе английского, но меня злит ее манера. Прошел час, как мы кончили говорить о походе в школу и перешли к другим вещам. А она уверена, что я должен угадывать ее мысли и знать, кто такой «он»!)

— Конечно же, учитель английского! Кто еще! — покачала головой мама.— Из-за твоего произношения. Тройка у тебя потому, что ты слаб в устной речи. И никогда не поднимаешь руку,— голос ее был непривычно укоризненный.

Я отодвинул тарелку. Есть расхотелось.

Мама взяла сумку и вынула бледно-зеленый листочек бумаги.

— Колледж в Оксфорде. С 15 июля по 15 августа,— пробормотала она.

Содержание этой бумажки было мне знакомо: точно такая же лежала у меня в портфеле. Нам их раздавали в школе.

— Осталось два места. Вечером поговорю с папой,— мама положила бумажонку в буфет. Собрала посуду и сунула ее в моечную машину.

Ну, а я... Что я? Будьте уверены — побледнел. Даже больше. Стал серо-белым, как городской снег. Со мной всегда так: кровь отливает от головы, несется в живот и там отчаянно бурлит. Взбеситься можно оттого, что никто не интересуется твоим мнением и не спрашивает о твоих желаниях. Идет ли речь о шерстяных носках, авторучках, длине штанов, о поездке в Англию или обыкновенной прогулке. Мама всегда все знает за меня... А когда не совсем уверена, спрашивает отца. Мысль о том, что и меня неплохо бы спросить, не приходит ей в голову.

Должен вам признаться: это самая большая проблема моей жизни. О ней я часто думаю. А подумавши, прихожу к мысли, что сам виноват: не оказываю сопротивления. В младших классах со мной сидел Мартин Ходина, Вот у кого не было такой проблемы! Когда что-то было не по нему, он ревел. Ревел громко и пронзительно, как фабричная сирена в конце рабочего дня. Дома все жутко боялись этой сирены. Поэтому каждый трижды спрашивал о его желаниях, чтобы избежать кошмарного ора...

Да, это, конечно, выход. Но не для меня: вопить надо было раньше. В тринадцать лет не начнешь. Ну, а еще, наверно, для такого крика нужно много крови в голове. У Мартина, когда он кричал, голова становилась пунцовой. А у меня в таких случаях, как я уже говорил, кровь несется в живот и там бурлит.

Сестра моя говорит, что я слишком ленив и добродушен, чтобы сопротивляться. Но это не так. Если бы я был добродушным, кровь не вскипала бы у меня в животе. У ленивых, я думаю, кровь немного попульсирует, и все. Когда я это объяснил сестре, та расхохоталась и сказала: «Вальди, тут дело в другом. Ты — тот редкий случай, когда воспитание дает хоть какие-то плоды. Хорошо воспитанные дети не сопротивляются».

Может, она и права. Но все-таки я не так хорошо воспитан, чтобы безропотно отправиться в Оксфордский колледж.

Наверное, многие ребята поехали бы в Англию. В нашем классе пятеро согласились сразу же да еще радовались. Трое собирались уговорить родителей. А двое переживали, что не смогут поехать. А вот у меня английский колледж профессора Танненгайста не вызывал никакого энтузиазма. И каждый, кто меня хоть немного знает, в том числе и мама, должны это понимать. Я не терпел ни лыжных походов, ни загородных лагерей. Я вообще не переносил сборищ. Не любил жить по часам. Если что и было хорошего в занятиях лыжами и в загородных лагерях, так то, что они были за счет уроков. А Оксфордский колледж выпадал на каникулы. И в этом я видел только плохое: мерзкий завтрак, еще гнуснее обед, свободного времени мало; храп с верхней полки, грязные носки, которые нужно стирать самому, подсчет по головам до и после прогулки, хотя еще никто не разу не потерялся. А чуть отстанешь от толпы или задержишься минуты на три, осматривая какой-нибудь церковный алтарь, тут же ворчание, что ты выставляешься. И так далее, и так далее... Хватит с меня учителей и ребят в течение года. Шесть раз в неделю, с утра до обеда. Терпеть их еще и в каникулы — выше моих сил!

Все это более или менее вразумительно я и изложил после обеда матери. Увы, она и не пыталась вникнуть. Лишь тупо повторяла, что пополнится мой словарный запас, улучшится произношение и в следующем классе я играючи получу «хорошо», а то и «отлично». А еще намекнула, что я неблагодарный. Конечно, не прямо. Моя мама так не делает. «От детей не дождешься благодарности»,— ее постоянная присказка. И сейчас она не попрекала, но раз десять произнесла: «Другие дети бы прыгали от радости. Поездка в Англию — недешевое удовольствие. А мы не так богаты, чтобы бросать деньги на ветер!»