Читаем без скачивания Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020) - Роман Кацман

технологий (и чтение литературы как его частный случай). Также и фрагментарность, характерная, например, для романов Александра Гольдштейна и Дениса Соболева, меняет свое значение: она не просто отражает и моделирует постмодернистскую раздробленность реальности и сознания или децентрализованную изотропную сеть, равнодушную к выбору направления (делёзовскую «ризому») [Deleuze, Guattari 2004: 3-27], а становится функциональным принципом, в соответствии с которым работа системы осуществляется как коммуникация между многочисленными элементами организованного или самоорганизующегося сообщества (то, что в IT сегодня известно как технология распределенных реестров – blockchain). Реализм 4.0 нормализует фрагментарность, выводит ее из сферы культурного, психологического и социального кризиса, превращает ее из следа разлома в активную коммуникативную среду. Конечно, фрагментарность не может увеличиваться бесконечно, однако ее относительная интенсификация должна свидетельствовать об усилении культурной реалистичности, о распределении механизмов смыслопорождения между большим количеством разнородных культурных субъектов и объектов. Многокультурность русско-израильской литературы может рассматриваться, таким образом, как один из аспектов этой функциональной фрагментарности.

Диссипативность, квантовость и распределенность смыслопорождающих механизмов, свойственные новейшей культуре, придают ей характер новой, высокотехнологичной «магии»[8]. В науке такие явления, как квантовая запутанность (quantum entanglement), еще не вполне понятны самим ученым, однако они уже служат для создания новых информационных и коммуникативных устройств. Человек, будучи лишь одним из участников «умной фабрики», не в состоянии пронаблюдать, в жизни или в эксперименте, эмпирически или умозрительно, всю цепочку событий, соединяющую его действие и результат. В культуре, как и в природе, некое состояние никогда не равно сумме создавших его действий и элементов, а потому каузальность всегда содержит латентный магизм. В этом состоит одно из главных отличий реализма 4.0 от реализма XIX века: он снимает потребность и необходимость рассудочного охвата реальности (и отсюда тенденция к фрагментации), но не отказывается от рационализма как такового. Новая реальность, в которой культурные сущности общаются между собой, воспроизводят и меняют сами себя не вполне объяснимыми способами, сходна с магией и мифологией. В этом смысле магизм в израильской русской литературе, например в творчестве Дины Рубиной, Дениса Соболева и Михаила Юдсона, ее склонность к сказке и мифотворчеству, не противоречит ее реализму; он может рассматриваться не только в свете влияния на нее литературы магического реализма, весьма очевидного, но и как ее сущностная характеристика.

Следует упомянуть еще две особенности русско-израильской литературы, вытекающие из предыдущих: демаргинализацию и нонконформизм. Сегодня уже мало кто сомневается, что трудно говорить о маргинальности в новейшей культуре, однако причины называются разные. Одна из них – политическая корректность; другая – самоопределение любой субкультуры как самостоятельной экологической ниши, имеющей свои собственные центр и маргиналии; третья – децентрализация глобальной культуры и мировой литературы, многополюсность мира, постколониальные и постимпериалистические тенденции. Причина демаргинализации израильской русской литературы состоит в ее особом историко-культурном положении: она перестала быть минорной (в делёзовском смысле слова [Deleuze, Guattari 1986]) русско-еврейской литературой в России и на постсоветском пространстве, но не стала периферийной эмигрантской литературой в Израиле. Как квант – это одновременно и частица, и волна, так и израильская русская литература – это одновременно и русская литература в полном смысле этого слова, и израильская литература в полном смысле этого слова, причем эти две идентичности не сливаются, но и не противостоят друг другу, входя в состав того, что принято называть, справедливо ли, нет ли, мировой литературой[9].

Именно в силу этого положения русско-израильская литература оказывается в конфронтации с устоявшимися историографическими моделями как в русской, так и в израильской литературах и литературоведениях. Следствием этого является хорошо известное отторжение этой литературы в обеих странах (или, в лучшем случае, равнодушие к ней). Это отторжение, однако, не становится препятствием на пути ее развития, и именно потому, что оно, отторжение, является ее системной составляющей, важнейшим фактором ее самоопределения, условием ее творческой витальности; именно оно позволяет этой литературе вступить в квантовую, неокультурную эпоху четвертого реализма. В результате, по самой своей природе, самим фактом своего существования, эта литература сопротивляется общепринятым идеологическим формам, и потому, не будучи, по сути, ни гибридной, ни маргинальной, ни непременно авангардистской, становится нонконформистской.

Основой нонконформизма является, в терминах Жака Лакана, обнаружение реального, скрывающегося (или открывающегося) за завесами воображаемого и символического [Lacan 2002]. Это психологическое понятие реального коррелирует с понятием нового культурного реализма: переработка воображаемых и символических форм на «умной фабрике» нонконформизма, коммуникация как сопротивление диктату данного, перманентная инновация и саморазвитие, избавление от иллюзии стабильности, предсказуемости и определенности – все это и составляет суть реализма. «Дополненная реальность» реализма 4.0 и есть то самое «реальное», которое составляет содержание, информационное наполнение объектов, вещей, тел видимой реальности и в этом смысле служит противоположностью, в терминах Жана Бодрийяра, гиперреальности [Baudrillard 1994: 1-42]. Артефакты нового культурного нонконформизма противоположны симулякрам, магическая неопределенность и недосказанность первых – «порнографической» обнаженности вторых. Напротив, на концептуальном уровне реализм 4.0, в еще большей степени, чем авангард, воплощает «древнюю мечту об уравнивании произведения искусства и внехудожественного мира» [Mackay, Pendrell, Trafford 2014b].

Ниже я кратко остановлюсь на следующих стратегических составляющих реализма 4.0 в русско-израильской литературе: нонконформизм; демаргинализация; сетевая магия; дополненная реальность; девиктимизация.

Нонконформизм

Можно выделить три основные тактики сегодняшнего нонконформизма. Одна, более «традиционная», хотя и менее распространенная в силу ее концептуальной сложности и нестабильности, – это приверженность радикальному авангардизму и антипопулизму. Другая – уход в сетевую и электронную словесность либо целиком[10], либо с целью диверсификации каналов публикации, в обход устоявшихся и стабильных институтов, либо с целью участия в сетевых сообществах или их создания (иногда печатные публикации сопровождали сетевые либо следовали за ними), либо преследуя все эти цели. Третья тактика сочетает две предыдущие. Примерами использования первой тактики могут служить журналы «Зеркало» (выходит с 1996 года под редакцией Михаила Гробмана и Ирины Врубель-Голубкиной) и «Солнечное сплетение» (выходил в 1997–2003 годах под редакцией Михаила Вайскопфа и Евгения Сошкина). Второй тактикой активно пользовались и зачастую пользуются и теперь такие авторы романов и новелл, как Елизавета Михайличенко и Юрий Несис, Некод Зингер, а также такие авторы короткой прозы, как Виктория Райхер, Дмитрий Дейч и Линор Горалик. Особое распространение эта тактика получила среди поэтов. И наконец, ярким примером третьей, комбинированной, тактики служат сетевые журналы и другие проекты Гали-Даны и Некода Зингеров. В этой же связи следует рассматривать и их паралитературные работы: фотографии и перформансы Гали-Даны Зингер, живопись, инсталляции и иллюстрации Некода Зингера.

Хотя большинство исследователей сходятся сегодня на том, что внутри нонконформистских сообществ неизбежно возникают свои конформистские каноны [Yurchak2006:126–157], можно говорить о том, что в диссипативных сообществах, вследствие