Читаем без скачивания Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020) - Роман Кацман

крайней нестабильности их институций, процессы канонизации существенно замедляются, а динамизм и широта культурной коммуникации, напротив, возрастают. Благодаря этому, а также благодаря тому, что культурный мейнстрим всегда по определению доминирует в любом приближении, независимость и интенсивность культурной нонконформистской субверсивности, протестности и контркультурности могут неизменно поддерживаться на высоком уровне. На деле, именно такая контркультурность и является наиболее культуроемкой и культуротворческой. Более того, для нее именно культура превращается в наиболее достоверную, эмпирически данную реальность. Отсюда следует взаимообусловленность нонконформизма и неокультурного реализма. Не случайно, что именно в упомянутых выше журналах, в отличие от таких регулярно выходящих журналов, как «Иерусалимский журнал» и «Артикль», систематически практикуются эксперименты со зрительными образами. Дело не в том, что Михаил Гробман и Некод Зингер – художники, а в том, что модернистская концепция соединения слова и изображения, а также включения в произведение вещей, физически или репрезентативно, предвосхитила социологию вещей и интернет, а также онтологический поворот и «интернет всего».

Эстетика этих журналов, в особенности «Двоеточия», в котором коллажи и другие живописные гибриды не только сопровождают, но и зачастую заменяют литературные произведения, основана на коммуникации между различными уровнями «жизненного мира» – телесным, воображаемым, теоретическим, галлюцинаторным – и различными когнитивными стилями постижения этого мира. Примером этой эстетики может служить книга стихов Гали-Даны Зингер на иврите «Шкуфим лемехеца» («Полупрозрачные», 2017), в которой некоторые стихотворения сопровождаются фотографиями использованных белых полупрозрачных целлофановых пакетов – валяющихся на траве, застрявших в заборе, летающих в воздухе и т. д. В отличие от других фотографий, включенных в книгу, они не являются иллюстрациями или объектами диалога и экфрасиса для стихотворений. В некоторых случаях они служат визуализации метафор. Однако важнее этого – их сверхзадача: нонконформизация, проблематизация восприятия и репрезентации жизненного мира «слов и вещей», работа «археологии знания» при помощи поэтических образов. Здесь фотографии и стихи должны постигаться различными способами мышления, в различных фреймах, создавая соблазнительную, но опасную шизофреническую коммуникативную сеть, которая, с одной стороны, разрушает привычные фреймы, а с другой стороны, требует общесетевой гармонизации языков и механизмов общения.

Источники легитимации и мотивировки нонконформистской стратегии могут быть различными у различных ее адептов. Так, Михаил Гробман считает себя наследником и продолжателем второго русского авангарда, а близкий к журналу «Зеркало» с момента его основания Александр Гольдштейн писал тексты, в которых потоки сознания, идей, персонажей, символов и тропов сливались, образуя единое неокультурное пространство, не конгруэнтное ни одной из готовых культурных или художественных форм. Виктория Райхер и Линор Горалик пользуются возможностями интерактивности и личностных игр, предоставляемыми интернетом, а Елизавета Михайличенко и Юрий Несис наслаждаются всей возможной в сети философской и идеологической свободой. Так или иначе, все они оказываются создателями и одновременно потребителями собственных независимых авторских субкультур, избегающих всегда уже готовых путей мейнстрима. Комбинация авангарда и интернета, как в случае «Двоеточия», создает наиболее благоприятную почву для нонконформизма, о чем свидетельствует обилие сетевых литературных периодических изданий. Особенность же «Двоеточия» – в его диалоге с израильскими и, шире, средиземноморскими культурами, в русско-ивритском двуязычии (в отдельные периоды его деятельности) и обилии переводов и автопереводов, в попытке определить особую иерусалимскую литературную школу [Зингер Г.-Д. 2010], причем эта попытка значима уже сама по себе как эксперимент, вне зависимости от его успешности.

Идея Александра Гольдштейна и Александра Бараша о «средиземноморской ноте» в русской литературе ([Гольдштейн 2011: 293], [Бараш 2002]) реализовалась, похоже, вопреки пессимистическим ожиданиям ее создателей, в неокультурном нонконформизме, в несогласном игровом диалоге всего со всем в интернете. И если авангард «Зеркала» всегда остается декларативно «вторым русским авангардом», то авангард «Двоеточия» всегда имеет номер «п+1», причем именно благодаря тесной связи с окружающей культурной реальностью, даже если таковая не всегда находит массивное выражение на страницах журнала. Как и поэзия Гали-Даны Зингер, «Двоеточие» всегда радикально инновационен и радикально же интертекстуален и многокультурен, а это оказывается возможно только благодаря его нонконформистской коммуникации, преодолевающей любые границы и готовые формы, но усваивающей условно единый язык «интернета всего». Он существует в мире (или создает мир), в котором границы для того и существуют, чтобы их преодолевать, и поэтому в нем не может быть маргинальной литературы, либо в той же мере можно сказать, что в нем вся литература маргинальна.

Демаргинализация

Понятие демаргинализации отражает процессы трансформации всей литературной географии в направлении ее превращения из двухмерной карты, совпадающей с политической или с географической картой мира, в многомерную когнитивную карту множественных культурных вселенных. Демаргинализация новейшей русско-израильской литературы идет по пути деминоризации. В Израиле «русско-еврейская» литература, если этот термин все еще актуален, перестает быть минорной и становится «бимажорной». Этот не совсем обычный термин означает переход от дихотомии большинства – меньшинства к многомерному постгеографическому и, возможно, постполитическому миру, в котором литература более не измеряет себя степенью политизированности письма и, скорее всего, даже не испытывает вины за это. Так, например, если мы обратим внимание на два романа Гольдштейна, то обнаружим существенное различие между ними, хотя они были опубликованы с весьма небольшим интервалом: «Помни о Фамагусте» (2004), со всей его тематической сложностью, подчинен вопросам о власти и насилии, причем сосредоточен на региональных исторических контекстах (Азербайджан, Армения, Израиль); второй роман, «Спокойные поля» (2006), сложный не менее предыдущего, – роман универсалистский, лирический и метафизический. Указанное различие символически воплощает деминоризацию, которую претерпевает израильская русская литература в XXI веке. Она сопровождается отходом от социоцентристского прочтения истории, хотя социология не уходит окончательно из творчества Гольдштейна, воспитанного на культурологии 60-80-х годов, а трансформируется в микросоциологию. Те пространства, которые прежде прочитывались как уже сложившиеся гетеротопии (например, эмигрантские), начинают восприниматься как символические «нейронные сети», имеющие сложную архитектуру, построенную не на бинарных различениях линейных рядов знаков, а на самообучающейся «распознавательной» (recognizing) и «самораспоз-навательной» (autorecognizing) коммуникации. Так, если в «Помни о Фамагусте» одной из центральных тем было сопоставление еврейской и армянской виктимности, включающей социально сконструированную телесность [Mondry 2009: chap. 9], то в «Спокойных полях» жесты виктимизации оказываются сорванными, насилие откладывается, и палачи и жертвы помещаются на изначальную сцену генерации культуры, где роли участников еще не распределены, а распознаются в данный момент, и где живое и умирающее, объектное, реальное тело еще не превратилось в дискурсивную формацию.

Другим ярким примером того же процесса, происходящего в творчестве одного писателя, служит роман Михаила Юдсона «Лестница на шкаф». Вслед за биографией автора роман развивался в два этапа: первая версия, включающая две части о приключениях героя, российского еврея, ищущего свое место в антиутопических России и Германии, вышла в 2003 году; вторая версия, включающая также и третью часть, в