Читаем без скачивания Золото прииска «Медвежий» - Владимир Першанин

Олейника в бане не было, и мой щенячий визг повис в наступившей тишине. Я рвался, болтаясь как сосиска в руках крепких откормленных уголовников, и жизни мне осталось всего несколько секунд.

— Мама…

Выскочивший откуда-то Тимофей Волков оттолкнул Марчу. Блатной отпустил мою руку и ударил Тимофея в челюсть. На Марчу бросился Белый, но, получив пинок в живот, отлетел в сторону.

Полицай, синий от татуировок и с огромным шрамом на боку, с ревом кинулся на Марчу. Схватив его за шею и руку, с силой отшвырнул в угол:

— Сашку бить! Ах паскуды…

В этот момент он забыл про меня и видел только свалившегося от удара своего приемного сына. Шмон поднял валявшуюся под ногами шайку, замахнулся, но Волков опередил, сбив его с ног ударом тяжелого кулака в переносицу.

Дега, голый по пояс, в кальсонах и с рубахой под мышкой, вынырнул из предбанника:

— Что тут за базар?

Шмон, скрючившись и зажимая ладонью нос, лежал на боку. Между пальцев текла кровь. Марча, тяжело дыша, стоял с шайкой в руке. Петрик со своей всегдашней ухмылкой осторожными шажками крался, заходя к Волкову со спины.

Волков, внезапно развернувшись всем туловищем, цыкнул:

— Пошел вон, гнида! Утоплю!

В стае голых, сбившихся в парной существ бывший полицай и бывший партизан Тимофей Волков был самым крупным и опасным зверем. Редкие зубы ощерились, мощная грудь ходила ходуном, кулаки были сжаты. Его многочисленные шрамы свидетельствовали о том, что он привык драться насмерть и пощады просить не будет.

Я смотрел то на него, то на Дегу. Я знал: если блатной даст команду, начнется страшное. Тимофея и меня заколют, истыкают заточками, которые наверняка припрятаны в щелях под полом бани. Здесь не впервые творились разборки, и никто никогда не находил свидетелей.

Уголовник Дега, вдоволь хвативший крови и способный с легкостью убить человека, на этот раз почему-то колебался. Главной мишенью был все же я, скорчившийся возле печи восемнадцатилетний сопляк, которого не удалось пришить сразу. Весь этот шум-гам и неожиданное вмешательство Волкова усложняли ситуацию, заставляя Дегу заниматься делом для него непривычным — шевелить мозгами.

— Ну и че тут? — грозно повторил он, ни к кому не обращаясь.

— Да вот посклизнулись, — дребезжаще засмеялся кто-то из старых зеков. — Мыло кругом…

— Ты Славку оставь в покое, — Тимофей Волков ткнул пальцем в Дегу. — Он дите еще. Сами свои дела решайте, а детей не трогайте.

Любое сопротивление действовало на Дегу, как красная тряпка на быка. Безнаказанность и покровительство лагерного пахана Алдана сделали его наглым и самоуверенным. Я отчетливо разглядел обмотанную серой изолентой рукоятку заточки, торчавшую из белья, сверток которого держал Дега.

В бане снова повисла тишина. Будь на месте Волкова другой зек, все было бы уже кончено. Но с ним приходилось считаться. Без последствий смерть Волкова не останется, и в первую очередь шум поднимет сам начальник лагеря, который о количестве добытого золота каждый вечер по рации докладывал своему начальству. Убийство одного из лучших на прииске бригадиров полковник Нехаев не простит и будет разбираться круто.

Дега усмехнулся, прищуривая свои выпученные страшные глаза:

— Посклизнулись значит… Все шутки шутите!

Он повернулся и не спеша вышел. Это означало, что инцидент исчерпан.

Я был словно в трансе. Голова кружилась, тело колотила мелкая дрожь. Я понимал, что был на волосок от смерти, и страх продолжал сковывать меня. Кое-как, с помощью Волкова и деда Шишова, я оделся, и они отвели меня в санчасть.

Горинский ощупал мою голову, заставил сесть, встать и коснуться пальцами кончика носа.

— Сотрясение мозга, легкая степень. Завтра воскресенье, отлежишься в бараке денек, и все будет в порядке. Почувствуешь себя плохо, придешь опять.

— Он в санчасти у тебя полежит, — отрывисто проговорил Волков. — Дня четыре или пять…

— Ну пусть полежит, — легко согласился Горинский.

Меня поместили в палату, где лежали еще пять зеков. Один, накрытый до самых глаз одеялом, хрипел и надсадно кашлял. Рядом, на тумбочке, стояла нетронутая тарелка с кашей и лежала пайка хлеба. Я знал: зеки теряют аппетит обычно только перед смертью. Четверо других больных дулись в карты.

— Чего болит, Малек? — насмешливо спросил один из них, тасуя колоду.

— Да вот поскользнулся, башку зашиб.

— Осторожнее надо. Запасную не пришьют. Курить есть?

— Нет…

— Ну тогда спи, — потерял он ко мне интерес.

А вот заснуть я как раз не мог. Болела голова. Громко кашлял зек, накрытый одеялом, переругивались между собой картежники. Но самое главное: меня не отпускал страх. Я тупо соображал: что мне делать? Идти и все рассказать начальнику лагеря Нехаеву? Пока будут разбираться, меня пришибут и не поможет никакая охрана. Бежать? Куда? В тайгу, тундру? Я сдохну там от голода.

Не знаю, чем бы закончилось пребывание в санчасти и куда бы я кинулся от безнадежности и отчаяния, но поздно вечером меня навестил Шмон. По чьему-то указанию я был переведен в изолятор, и разговор у нас состоялся один на один. Он передал привет от Захара и сказал, что меня пытались избить по ошибке. Кто-то настучал на Марчу, и он две недели отсидел в карцере. Так вот, якобы решили, что это я настучал.

Я не помнил, сидел Марча в карцере или нет, но кивнул головой. Шмон был слишком большой шишкой, и я мог только кивать в ответ.

Теперь будто бы Марча во всем разобрался, стукача нашли и наказали. А мне вот прислали передачку. Шмон вытащил из-за пазухи полбуханки хлеба, пакетик с сахаром и пачку махорки.

— Ты парень свой, — откровенничал со мной четырежды судимый Шмон. — Держись к нам поближе. Захар тебя уважает. Из санчасти выпишут, приходи, отпразднуем твое выздоровление. И главное, громче молчи! Обо всем молчи… кто бы ни спрашивал. Хоть начальник лагеря, хоть Олейник. Тогда будешь жить. А если сболтнешь хоть одно лишнее слово, то сам понимаешь…

Я понимал, что должен молчать. Но я не верил Шмону, как не верил и лагерному начальству, что оно сумеет меня защитить. В глубине души теплилась надежда, что меня больше не тронут. Со мной поговорили, я пообещал молчать и до сих пор никому не сказал ни одного лишнего слова. И в то же время я чувствовал, что кое-кому очень мешаю. Теперь я оставался единственным свидетелем из тех, кто знал о золотой россыпи на Илиме.

Через день меня навестил сам Захар. Принес еще хлеба, махорки и тоже сказал, чтобы я ничего не боялся и молчал. И я ему поверил — просто не было другого выхода. Закрыв глаза и уши, я цеплялся за соломинку…

Моя забинтованная голова привлекла внимание начальства. Меня навестил молодой лейтенант-оперативник и заполнил подробное «объяснение», в котором я сообщил, что поскользнулся сам, без чьей-либо помощи, и претензий ни к кому не имею. На этом расследование закончилось. Будь на месте лейтенанта Иванова начальник оперчасти капитан Катько, все наверняка повернулось бы по-другому.

Катько работал в лагерях с сорок пятого года, и он бы копнул глубже. Поинтересовался бы, почему безвестного зечонка по кличке Малек решили лично прибить двое авторитетных урок Марча и Шмон.

Но в связи с закрытием прииска капитан Катько почти все время проводил на участке, возле драги и складов. Выявлял золотые захоронки, которые скоро начнут выкапывать и готовить к переправке на новое место. А спрятанного золота за шестнадцать лет эксплуатации «Медвежьего» вокруг прииска хватало. Поэтому капитану было не до меня, и происшествие в бане осталось почти не замеченным.

6

За пять дней я вполне оклемался. Вволю выспался, немного отъелся молочной кашей, которую раз в день давали в санчасти, и вернулся на свой дизельный участок.

Если лейтенант-оперативник с легкостью поверил, что сотрясение мозга я получил случайно, то старых прожженных зеков Олейника и Волкова обмануть было куда труднее. Выдворив из будки деда Шишова, они устроили мне долгий перекрестный допрос.

— Живой? — осведомился Иван Олейник.

— Живой…

— Тимофея благодари. Не он, так давно бы тебя закопали. Так что у тебя за дела с Марчей и Шмоном?

— Решили поиздеваться, — выдал я заранее подготовленный ответ. — Вы же знаете, какая у них натура паскудная?

Тимофей Волков смотрел на меня насмешливо и недоверчиво:

— Ладно, в бане ты шлепнулся случайно, и случайно едва не разбил себе башку… Не абы кто, а Марча и Шмон тобой заинтересовались. Кто за ними стоит, ты знаешь?

Я молчал, понуро глядя себе под ноги. На столе под шапкой прел, доходя до кондиции, чифирь в литровой жестяной банке.

— Знаешь или нет? — повысил голос Волков. В проницательности Тимофею было не отказать. Он копал в нужном направлении.