Читаем без скачивания Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 - Антон Дубинин

Солнце палило немилосердно. Больше всего на свете я хотел бы избавиться от шлема и покашлять всласть, но для этого надобно было остановиться. Из переулка, из какой-то крохотной щели между домами на меня выскочил человек с — кажется, мечом; я ударил его своим клинком, тот поймал удар — это оказалась палка, то, на что он принял мой удар; он оскалился, ударил меня ногой в колено, но не попал. Я заорал. Он неожиданно упал и остался лежать, какой-то человек, едва не сбив меня с ног, вырвал из его бока короткое копье и побежал вперед, и я тоже побежал, продолжая кричать. Улочка впадала в другую, пошире; здесь была тень. В тени валялось штук пять трупов, наваленных друг на дружку. Верхний труп был женский. Я запнулся о камень и упал, и эта маленькая боль была последней нотой в песне боли и усталости, которую вопило все мое тело. Я заплакал без слез, одним голосом; мимо меня пробежало несколько человек — трое вперед, один в обратную сторону. То, что было стеной у меня справа, распахнулось и оказалось дверью, из которой вывалился рыцарь в кольчуге, в чем-то синем, и замахнулся на меня мечом с криком «Монфор!» Я откатился, мгновенно перестав орать, и тоже захрипел «Монфор», и ударил его куда попало снизу вверх, и не достал. С мгновение мы дико смотрели друг на друга, у нас у обоих на груди слева были кресты. Потом он развернулся и побежал к площади, продолжая кричать «Монфор!» Тут нужно или бежать, или лечь и мгновенно умереть от усталости, подумал я и бросился за ним.

Ох, милая моя! Должно быть, я утомил тебя описанием этой баталии? Прости, если так. Едва я начал писать, она снова живо прошла перед моими глазами. Я сам поражен, как четко, оказывается, помню свою первую битву — притом, что, казалось бы, пережил их достаточно много для того, чтобы все они слились в сплошную мешанину. Но нет — первый мой штурм оживает, стоит только вызвать его из прошлого. Впрочем, продолжать в том же духе я не собираюсь, боясь тебя утомить. Довольно будет, если я скажу — день перевалил за полдень, Лавор был взят, крестоносцы заняли сите в день Святого Креста.

Многие рыцари сразу разбежались по жилым домам — грабить, что попало, пока можно, пока не объявили общий сбор добычи. Я не хотел никакой добычи; я еще не научился думать такими категориями, я хотел только найти брата. Большинство людей все-таки стекалось на замковый двор; там что-то происходило — гремели, орали, но уже по-другому, как не бывает, когда исход битвы еще не решен. Я тоже побежал на площадь и увидел чудо — бесконечный бег остановился, там просто стояли, все стояли там, многие даже без шлемов, все — с крестами на коттах или щитах, это означало — победа, мы можем остановиться. Я трясущимися руками содрал шлем и понял, что нет ничего прекраснее воздуха. Он даже показался мне прохладным. Так я и стоял, забыв вложить меч в ножны и смутно думая, что, кажется, я все-таки никого не успел убить.

Замковый двор был забит — не протолкнуться. Я даже хотел отойти обратно в улицу, но оказалось, что и это уже невозможно, пространство сзади кончилось, меня отнесло слегка вперед.

— Ты, парень, убери меч, — сказал рыцарь справа от меня. — Намахался, а?

И засмеялся. Я так устал, что слезы стояли у меня совсем близко и немедля потекли по щекам.

— Город — наш, парень, — сказал с наслаждением этот рыцарь — с мятым, потным лицом в черных разводах — и сел прямо на землю, продолжая улыбаться. Я тоже сел, и об меня тут же споткнулись.

— На, пей, — сказал рыцарь и ткнул мне в зубы фляжку с водой. Я слышал от брата, что нельзя пить сразу после боя, надобно потерпеть; но все прежние «надо» уже потеряли смысл, я глотал сколько мог, кашляя и перхая, пока фляжку не вырвали у меня прямо изо рта. О, спасибо, мессир, подумал я, но сказать, кажется, так и не смог. Спасибо, добрый брат… Брат по оружию… Где мой брат?..

Там что-то происходило, во дворе. Я слышал очень громкий голос — кто-то говорил речь, не то граф Монфор, не то господин легат. Я на миг, должно быть, заснул сидя, а проснулся от такого ора, какого еще не было до сих пор — это кричала женщина.

Она верещала, как одержимая, я вскочил на ноги, желая видеть, что там творится, что с ней делают. Но так и не увидел.

Стоящий со мной рядом рыцарь — уже другой, в черном, и даже не рыцарь, скорее оруженосец — тоже принялся орать.

— Что там? — крикнул я, силясь переорать весь этот адский хор.

Неожиданно я оказался ближе к месту действия. Но все равно ничего не видел и вертел головой, начиная задыхаться.

Владелицу замка — бывшую владелицу замка — волокли из цитадели, она отбивалась как сумасшедшая. Это она так страшно кричала; все сердце мое надрывалось от ее крика. Я наконец увидел ее — мельком, сквозь дыры в густой ткани толпы — мотающаяся копна ярких, рыжих или золотых волос, подметавшая землю, и те, кто тащил ее, порой наступали ей на волосы, так что большие пучки вырывались, и множество ног растаскивало их по черному мощеному двору.

— Боже ты мой Иисусе, куда ж ее, куда ее тащат, Пресвятая Дева?

— В колодец ведьму! Собаке собачья смерть!

Даму наконец бросили в колодец — да, питьевой колодец в углу двора — и принялись закидывать камнями, и я на какое-то время даже остался вне толпы — большая часть ее переметнулась к месту казни. Как она кричала, бедняжка — я против воли оказался совсем близко и слышал, как она кричала уже оттуда, из колодца, а потом крики ее резко оборвались, только какое-то время еще гремели камни о камень и орали мужские голоса. Я обнаружил, что стою на коленях, скорчившись и зажимая уши ладонями…

Кто-то меня толкнул ногой, кто-то спросил — я что, ранен? Я встал, пошатываясь. Несколько лиц вокруг меня казались очень бледны, несмотря на жар. Я покачал головой — нет, цел, цел — и отошел к стене, постоять малость.

— Гирода, Гирода, — сказал кто-то кому-то, проходя мимо меня колеблющимся маревом, — ее звали Гирода, даму, хозяйку, ведьму проклятую. Альбигойскую шлюху… Собаке — собачья…

Крики дамы Гироды все звучали у меня в ушах. Я нагнулся, думая, что меня стошнит — но не стошнило. Хотелось лечь прямо здесь и уснуть, умереть, больше ни о чем никогда не думать. Как она кричала, Мари, как кричала… Упокой Господь ее душу…

Тут и появился он, Эд нашел меня сам, слава Богу, он был жив. У меня в глазах все так кружилось, что я даже не сразу узнал его — это было очередное бородатое грязное лицо, сверкающее зубами в оскаленной улыбке победы. Общая толпа переместилась куда-то еще, утекла в одну из улиц; здесь оставалось не так много людей, чтобы я перестал узнавать лица вблизи.

— Братец! Жив? Цел?

Я кивнул, хотел сказать — «Пойдем отсюда, пожалуйста». Но ничего не успел.

— Где был? По домам? Добыл чего?

Я помотал головой.

— А я — смотри! — Брат метнул руку из-за пояса, и я сначала ничего не понял. Тупо смотрел я на какие-то непонятные штуки, красные сморщенные — тряпочки? — рассыпанные у меня под ногами по мощеному двору.

— Что… это?

— Добыча! — воскликнул мой брат и захохотал. — Моя добыча! Лучшая добыча!

Он нагнулся и подхватил одну из этих тряпочек с земли, ткнул мне в самое лицо, и я отшатнулся от запаха свежей крови.

— Это они! Уши! Их уши! Око за око! Зуб за зуб! Ухо за ухо! — выкрикнул Эд, и, к моему ужасу, принялся танцевать прямо на окровавленной площади, высоко подкидывая ноги, как на шутовском каком-то празднике. Он топтал ногами эти предметы — отрезанные человеческие уши — и смеялся, и я так остолбенел от ужаса, что не мог выдавить ни звука.

— За отца! И за Тьерри! За Жана! За Луи! — все выкрикивал мой брат, пьяный своей адской радостью. — Ухо за ухо! Это вам за отца! Это вам за Монжей! Это вам четверицей! А будет сторицей!

— Восемь, — остановившись наконец, сообщил он, усмехаясь поистине дьявольской усмешкой. — С четверых. За одного — с четверых. Вот моя добыча.

— Так ты что, сам резал эти… уши?..

Брат взглянул на меня с такой откровенной, почти детской радостью, что я понял ответ и еще сильней прижался к стене.

— Да ты что? — выдохнул тот хрипло — тоже посадил себе голос — переставая наконец плясать. — Это же не люди! Это же еретики! Они хуже свиней! Хуже сарацин!

— Они еретики, — прошептал я, не в силах смотреть на эти ужасные обрывки плоти под ногами. — А ты еще хуже их, Эд… ты… ты антихрист.

Брат врезал мне кулаком в скулу; я молча свалился наземь.

Лежать казалось почти хорошо. Так спокойно. Я закрыл глаза и сглотнул собравшуюся во рту кровь.

Должно быть, именно тогда, милая моя, я и сделал свой выбор.

Какое-то время было тихо. Потом брат поднял меня на ноги и снова прислонил к стене. Я оставался с закрытыми глазами, потому что хотел хотя бы какое-то время не видеть Эда.

— Прости, что я тебя ударил, — сказал тот — уже нормальным, знакомым голосом, как будто все оставалось, как раньше. Но ничего не оставалось как раньше, ничего. — Ты устал. Я тоже. Война есть война. Но не надо тебе было такого слова говорить.