Читаем без скачивания Несостоявшаяся смерть - Исмаил Гасанбейли

Страх же, который он почувствовал после отстранения его от выполнения основных обязанностей, был настолько сильным, что и через многие годы, оказавшись в опале, он сравнивал свое состояние только с тем периодом жизни, когда, сидя в глухом кабинете, прислушивался к каждому шороху в ожидании, что за ним придут. Никто не приходил, не заходил, не вызывал, видимо, сговорившись, товарищи по работе образовали вокруг него вакуум, и когда понял, что опасности как таковой нет, успокоился. Он не нуждался в общении, ему достаточно было общения внутри себя. Но однажды утром, когда направлялся к себе в кабинет, один из пожилых сотрудников, о котором в своем рапорте он отзывался особенно нелицеприятно, неожиданно тепло поздоровавшись с ним, попросил «не в службу, а в дружбу» сходить за папиросами. Он не без удовольствия согласился, восприняв эту просьбу как начало восстановления отношений, и весь день ждал, когда его вызовут и вернут в старый кабинет. В кабинет не вернули, но просьбы начали сыпаться как из рога изобилия, каждый день по нескольку раз его просили то об одном, то о другом. Просьбы были пустяковые, опять же за папиросами сходить, пирожки купить, отнести, принести, дошло до того, что уже не просили, поручали. Отказать никому не мог, все надеялся, что таким образом ему удастся вернуть расположение товарищей по работе. К концу второго месяца подобной службы он решил уволиться, но перед этим зашел к тестю посоветоваться.

Зашел будто бы по пустяковому делу, не стал ничего рассказывать, просто между делом попросил замолвить за него словечко перед вышестоящими начальниками, просто упомянуть о нем как о своем родственнике, заявив о своей готовности взять фамилию жены. Несколько обескураженный этим тесть сказал, что не видит в этом никакой необходимости, и предложил поступить на высшие курсы повышения квалификации, естественно, при его содействии, так как курсы были особые и туда принимали неоднократно проверенных людей. Ничего лучшего на тот момент придумать было нельзя, и всего лишь через два года он вернулся в свою организацию в ранге начальника. Так началась его карьера руководящего работника, его стали приглашать на всевозможные высокие совещания, поручали выступать с докладами, ставили в пример как самого молодого руководителя.

Однажды все тот же тесть посоветовал ему поступить в университет, так и сказал: на любой факультет, хуже не будет, посмотри вокруг, одни крестьяне, образованных в вашей среде единицы, нет у людей понимания времени, без образования будет очень тяжело, уже тяжело, ты же не собираешься всю жизнь прозябать в этой своей конторе, работу не обязательно оставлять, можно учиться не отрываясь от работы, действуй, пока я жив, потом труднее будет, тебе нужно хотя бы нынешнюю должность сохранить, и он удивлялся, слушая рассуждения тестя, что эта идея не пришла в голову ему самому. Не откладывая в долгий ящик, на следующий же день он вызвал к себе ректора университета, который в секретной конторе ни разу не был и на всякий случай, прежде чем прийти, попрощался с родными, наспех написал завещание, и примчался весь бледный, а он заявил тому о своем намерении учиться, попросил совета, какой лучше выбрать факультет. Выслушав мнение насмерть перепуганного собеседника, который никак не мог прийти в себя и происходящее воспринимал как коварную игру, он сказал, что хотел бы получить историческое или философское образование. Остановились на историческом.

Странно, что, наблюдая за собственной жизнью с высоты своего возраста, огромного опыта, смертного одра, дающего невидимое, неуловимое, но и невоспроизводимое превосходство над всем остальным миром, он никак не мог увидеть ничего, связанного с детскими годами. Причина заключалась не в неведении, что там, за оболочкой барокамеры, за стенами секретно-престижного военного госпиталя, имеющего мировую известность, за границами этой чужой земли, у него на родине, где все еще продолжал идти похожий на вечность дождь, многие уже давно считали его умершим, даже большинство самых близких ему людей воспринимали происходящее вокруг его болезни как политическую игру. Просто само детство не было ему доступно, первые несколько лет его жизни были от него каким-то образом отрезаны, как будто организм, от чего-то защищаясь, отвернулся от того периода, хотя время от времени в нем что-то просыпалось, заставляло предаваться игре в его любимые «паровозики», которой он увлекся уже после того, как ему исполнилось пятьдесят три года. В свои четырнадцать лет он впервые увидел паровоз, увидел издалека. Паровоз стоял на давным-давно заросших травой путях, назначение которых помнили только старики. К нему был прицеплен, как водится, целый состав, но он о существовании вагонов не подозревал, о них ему никто не рассказывал, слышал только о паровозах, и решил, что все, что видит, весь состав вместе с локомотивом и есть паровоз. Около состава ходили по-особому одетые люди, их было довольно много, ему очень хотелось подойти поближе, но не посмел, страх быть обнаруженным сковал все его существо, и в течение нескольких часов так издалека и наблюдал. Наконец паровоз, изрыгая страшные звуки и этим вселяя в его душу еще больший страх, уехал. И даже после этого он еще долго сидел, боясь подойти к тому месту, где только что были такие же, как он, и в то же время абсолютно не такие люди.

По мере взросления этот эпизод закреплялся в памяти, наполняясь новыми подробностями, у него появилось жгучее желание побывать внутри паровоза, стать одним из тех, кто так запросто обращался со стальным «зверем», впоследствии это желание преобразовалось в увлечение игрушечными паровозиками, которые начал собирать, как только у него появились для этого средства, и в конце концов этих игрушек набралось столько, что в его Резиденции (так называл дворец, построенный в тот же год, как объявил себя демократом) они заполняли целые комнаты, и когда у него родился внук, то первое, что его порадовало, было не рождение внука, а «легитимная» возможность поиграть в паровозики, не вызывая излишнего любопытства семьи и особенно охраны.

Детских воспоминаний у него не было, играя, он их создавал, интуитивно понимая, что это необходимо для его будущего, для целостности ума, той тактики, которую он избрал в качестве основополагающего принципа своей жизни. Пропущенное детство, как пропущенный урок, восстанавливалось очень плохо, вопреки его ожиданиям игры в паровозики, которым он уделял львиную долю проводимого в семейном кругу времени (благо, и внуку эти игры нравились), не стали для него панацеей. Видимо, детство многофакторно, как сама жизнь, и одними играми восполнить то, что должно быть наполнено любовью, чувствами, теплом, родными голосами и многим другим, невозможно. Понять это он не мог, и как слепоглухонемой от рождения бился о стены собственного сознания в поисках лекарства, которое избавило бы его от бесконечного и безнадежного одиночества.

Только первые несколько лет пребывания на вершине власти на Острове рождали в нем чувство удовлетворения, пока не осознал, не убедился, проанализировав тех, кто занимал равное с ним положение, особенно тех, кто был над ним, что он лучше, намного лучше, чем все они вместе взятые, и почувствовал себя чуть ли не изгоем, мучился ночами от бессонницы, все думал, искал выход. В то время в Стране никто никого не выбирал, всех назначали, правда, назначали под видом выборов, и он знал, что его никогда не снимут, он был удобен, нужен, почти что незаменим в своей преданности, по крайней мере, так полагало начальство, оно обычно думает так, как удобно, ему при той ситуации светила только слава, ведь начальство совершенно не волновало, как к нему относится народ, главное, что он не создавал проблем, был надежен, готов на все, на абсолютно все, и ко всему прочему молод, не болел в отличие от многих других руководителей его ранга.

Он даже пошел на экстраординарный шаг, назначив себе братьев и сестер, просто взял и назначил, так и сказал – ты с сегодняшнего дня будешь старшим братом, ты – младшим, а ты – средним, ты же – сестра, но все вы должны забыть всех своих родных, родителей, сестер и братьев, близких и дальних родственников; а вы – ты, ты и ты будете земляками. Он раздал им должности, из них же сделал ученых, специалистов в разных отраслях науки, объявив, что только они способны на научные открытия и большие дела, а остальным нужно довольствоваться почетной долей скромных тружеников.

Этот шаг стал первым на его пути к созданию собственной империи, государства внутри государства, службы внутри службы, впоследствии на основе именно этого шага он выстроил между собой и народом стену почище Великой китайской, хотя так и не смог избавиться от синдрома незащищенного тыла, когда о чем бы человек ни думал, как бы ни был занят, его не покидает мысль, что ему могут выстрелить или всадить нож в спину, тем более, что раны от восемнадцати пуль, как бы он ни старался их забыть, давали о себе знать, правда, не болью, а страхом. Это был особый страх, он не боялся того, что тот случай может повториться, его мучила мысль, что о произошедшем в горах в тот далекий год может кто-нибудь узнать.