Читаем без скачивания Несостоявшаяся смерть - Исмаил Гасанбейли

Впоследствии он, конечно, с ними расправился, первого сослал из страны за роман, в котором главным действующим лицом тот вывел его, и в очень, мягко говоря, невыгодном свете. Нет, никаких имен и фамилий, прямых указаний на него в романе не было, но надо было быть последним дураком, чтоб не догадаться, кто в нем изображен. Сослал и дождался, что тот спустя многие годы, лет пятьдесят, наверное, в желании умереть на родине, обратился к нему через других людей с просьбой разрешить ему вернуться. Он дал надежду, но ничего не предпринял. Тогда писатель, к тому времени добившийся мировой известности, начал петь ему дифирамбы на различных мероприятиях – конференциях, симпозиумах, рассказывал о его подвигах своим ученикам, которые в своем учителе души не чаяли, верили каждому его слову. Затем писатель начал просить откровенно, писал ему письма, слал телеграммы, поздравлял с какими-то праздниками и заодно просился обратно. Не понимал человек, что его персона для него уже давно отыгранная карта, и все просил и просил. Он же из этой карты выжал последнее – несколько раз на всю страну процитировал письма писателя, заканчивая цитату словами: «Вот как бывает. Это должно быть уроком для многих».

Со вторым поступил проще: сделал того придворным поэтом, то есть приблизил к себе так, что тот не только перестал смеяться, но и ростом стал ниже, сгорбился, как тысячелетний старик, и со временем прослыл ретроградом и бюрократом от литературы, даже речи свои писал не сам, а просил, чтобы ему их готовили в аппарате Самого, боясь попасть впросак. Правда, сам речи эти приукрашивал, добавлял в них всякие эпитеты, вроде «великого», «отца нации» и так далее в отношении первого человека в Стране. Один раз совершил своего рода подвиг: когда во время конференции в заграничной стране один молодой ученый, рассказывая о государственной независимости, сказал, что народу не нужны сильная рука или отец нации, а нужен умный правитель, любящий родину, – подскочил к трибуне и отодвинув ученого, закричал в микрофон: «Это провокация, наш Самый Большой начальник сочетает в себе ум, милосердие и любовь, и никто, кроме него, даже бог, не способен помочь нашему народу встать с колен». Впоследствии молодой ученый в одном весьма солидном издании опубликовал статью, где описал этот случай в очень ироничных тонах – все интересовался, мол, кто же поставил народ на колени, и его пришлось убрать, не так чтобы совсем, просто он угодил под машину у себя во дворе и сломал позвоночник. Несколько лет спустя бедолага написал роман, где высмеивал всякую власть, но безо всяких намеков на кого бы ни было, но опус так и не был опубликован, – не оказалось необходимой суммы денег, но автор был награжден орденом, на котором было выгравировано золотыми буквами и инкрустировано драгоценными камнями имя Самого, и при жизни получил право на то, чтобы его похоронили на том же элитном холме, где покоились лучшие из приближенных правителя Страны.

К большой власти он приходил несколько раз, в том смысле, что уходил только для перехода в еще бóльшую власть, выходил же из нее лишь однажды, когда его, по его глубокому убеждению, предали, лишили всего заслуженного ничтожные люди, достойные даже предать. Считал, что умеет оценивать и врагов, которых у него было множество и которых с годами только прибавлялось, и друзей, хотя как ни напрягался, не мог вспомнить ни одного человека, кого бы мог назвать другом, разве что старого коменданта, о существовании которого узнал, когда тот, каким-то чудом прорвавшись на траурные мероприятия по случаю смерти его жены, под самый конец похорон бросился на влажную, дымящуюся землю над могилой и так горько заплакал, что все присутствующие приняли его за близкого родственника семьи. Потом он долго выяснял причину поведения коменданта, когда-то половину сознательной жизни проведшего в армии, но дослужившего всего лишь до младшего офицерского чина, в голову лезли всякие мысли, пока один психиатр не объяснил случившееся банальным обострением шизофрении. Когда оказался в опале, его оставили все, кроме ближайших родственников и домашних животных в лице однажды случайно забредшей и навсегда оставшейся кошки (из-за которой в свое время была уволена целая служба охраны) и двух сторожевых псов, ластившихся ко всем обитателям дома, кроме него, – они его просто боялись: как только он появлялся, тут же, поджав хвосты, забирались к себе в конуру. Так и не мог вспомнить, хотя и не раз пытался, как бывший комендант оказался в те непростые времена с ним рядом. Такое было впечатление, что пришел, как та кошка, и остался. Надо сказать, что и пригодился. Сначала выполнял простые поручения по дому, он-то несколько лет никуда не выходил, даже в окно не выглядывал, сын был слишком заметным из-за своего физического недостатка, приходилось все чаще полагаться на коменданта, который со временем стал своего рода его вторым «я» по связям с миром, и хотя они практически не разговаривали, иногда ему казалось, что ближе, чем этот несчастный шизофреник, у него никого нет.

Нынешнее свое положение считал не уходом, хотя, кроме него, никто не верил, что он выкарабкается. Барокамера ему казалась местом временного уединения, где наконец-то можно предаваться размышлениям, подумать и о стратегии, которую он никогда не воспринимал. По его искреннему убеждению, именно в тактике было сосредоточена вся мудрость человечества, а ум – на самом деле это глупость, глупость несусветная, мудрость же – в хитрости, если бы жизнь длилась тысячелетиями, тогда можно было бы говорить об уме, а следовательно о стратегии, тут важно суметь и успеть, значит, опередить, а как ты опередишь, если начнешь размышлять. В том кругу, где он обитал всю свою сознательную жизнь, действительно никто не дремал, чего-либо серьезного достигали только те, кто не поддавался эмоциям, а действовал исходя исключительно из холодного расчета.

Исходя из такого же расчета пытались действовать те, кого он оставил на хозяйстве, для них время его отсутствия шло медленно, казалось, что оно просто остановилось. Чиновники, не привыкшие к неопределенности, нервничали, изводили своими вопросами посла страны, где их Самый Большой начальник находился на лечении, чуть ли не каждый день под тем или иным предлогом вызывали его в Министерство зарубежных проблем, пытаясь узнать хоть что-то о состоянии здоровья своего высокого руководителя. А тот сам ничего не знал, но не мог в силу значимости своей должности признаться в этом, говорил намеками-экивоками, переводил разговор на второстепенные темы, начинал рассказывать анекдоты, истории из своей жизни, казавшиеся ему забавными, и удивлялся про себя, что высокопоставленных аборигенов они не смешили. Постепенно вырисовывался круг тех, кто мог открыто и по умолчанию, напрямую или косвенно претендовать на место Самого, вслух об этом никто не смел говорить, но некоторые выдавали себя своими вольными или невольными действиями. Одно время источником информации был карлик, который часто ездил «проведать папу», и, возвращаясь, рассказывал о своих долгих беседах с ним, передавал от него поручения, которые неукоснительно выполнялись. Врал, конечно – в первые недели болезни его пускали к отцу, но отец-то с того дня, как попал в клинику, ни разу не открывал глаз, и не произнес ни одного слова – но карлику удалось, используя отсутствие информации, заставить главу правительства снять с работы министров спорта, туризма, азартных игр и назначить на эти места его друзей. Сам же он рассчитывал на главное место и очень надеялся, что однажды отец, хотя бы перед самой смертью, назначит его своим преемником, и с некоторых пор, особенно после того, как его перестали пускать к больному, начал открыто говорить о своем желании. Он упорно ездил за рубеж, просился к отцу, а когда в очередной раз к нему не пускали, несколько дней ходил вокруг клиники, создавая впечатление, в первую очередь у себя, что побывал у отца. Возвращался обязательно с хорошими новостями, в подробностях рассказывал, как отец себя чувствует, что ему становится все лучше и лучше, но, видимо, об одном и том же долго врать не так-то просто, фальшь прорывалась, и некоторые начали сомневаться в правдивости его слов. Пошли слухи, что Самый Большой начальник уже умер, а иностранцы это дело замалчивают, чтобы добиться для себя политических дивидендов. Что это были за дивиденды, никто не знал, но и не спрашивал, – он сам приучил людей не задавать вопросы – однако уверенность в правдивости слухов у разных слоев населения все росла. А когда министр по таможенным делам, известный как один из богатейших людей, будто бы в шутку, но принародно, дал подзатыльник карлику, всем стало ясно, что слухи могут оказаться правдой. Резко вырос рейтинг министра, к нему стали обращаться не иначе как «мой министр», многие же, кто был поосторожнее в своих действиях, решили лечь в больницу на время опасности. Стало ясно, что наступает пора выбирать. Так как чиновников в Стране водилось довольно много, то пришлось все учреждения для стационарного лечения освободить от настоящих больных. Но немало чиновников осталось и на своих рабочих местах, считая, что министр-таможенник рискнул недаром.