Читаем без скачивания Несостоявшаяся смерть - Исмаил Гасанбейли

Архивариусу не удавалось осуществить лишь одну мечту: в своем теперешнем положении он никак не мог себе позволить хотя бы разок сходить в свое излюбленное место – пивной бар с поэтическим названием «Янтарь», где подавали янтарного цвета пиво. Этот бар был настолько особый, что казалось, будто его сюда перенесли из какой-то волшебной страны. Он располагался в довольно просторном подвальном помещении, куда солнечный свет не проникал, а электрическое освещение было столь мягким, что человеку, попавшему сюда, никуда не хотелось уходить. Вместо столов стояли большие бочки из под пива, а вместо стульев – бочки поменьше с маленькими мягкими подушечками. В это круглосуточно работающее заведение, где всегда играла тихая, ненавязчивая, не отвлекающая, органично вписывающаяся в обстановку музыка. Людей привлекал в определенной мере интерьер, но славился бар главным образом своеобразной кухней. Здесь не было никаких спиртных напитков, пиво же предлагалось по сезону: в теплое время года – легкое и светлое, зимой – темное и густое. Складывалось впечатление, что бар прививает вкус своим клиентам, в некотором роде даже диктуя им собственные правила. Судя по количеству посетителей, их это вполне устраивало, многим очень даже нравилось, хотя не было случая, чтобы кто-то уходил из этого бара перебравшим. То ли сама атмосфера настраивала на сдержанность, то ли подаваемые здесь блюда не позволяли увлекаться многочисленными сортами хмельного напитка в большей степени, чем дозволялось нормами приличия, но даже разговаривали здесь на высокие темы, читали не газеты, а стихи, рассказывали не сплетни и не анекдоты, а притчи, и если пели, то очень тихо, для себя. Еда в баре была отменная: кроме приготовленных особым образом морепродуктов и свежесваренных речных раков можно было заказать блестящие от микронных кристалликов соли перченые баранки, пожар от которых на языке могло потушить только здешнее пиво, тающий во рту соленый горох особого сорта, сваренный в течение строго определенного времени и подаваемый с небольшим количеством постного масла или еще и жаренный на глубокой сковороде без каких-либо добавок. Те же, кто был настроен более серьезно, могли полакомиться бараньими ребрышками с барбарисом и алычовой приправой, запеченными свиными ножками, выдаваемыми здесь за мясо дикого кабана, но не становящимися от этого менее вкусными, и местным кулинарным шедевром, считавшимся многими гурманами верхом совершенства, – кусочками маринованной в луковом соке молодой индейки, хорошо прожаренными на открытом огне.

Вот в этот бар архивариуса не пускали, как бы он ни просился, – бывший продавец арбузов, которого он назначил ответственным за кадровые вопросы, категорически, под страхом немедленного увольнения, запретил советникам и телохранителям даже упоминать при нем о существовании этого заведения, а водителям приказал объезжать место расположения бара за четырнадцать километров. Архивариусу же дал слово создать прямо в Резиденции аналог бара, даже возможных посетителей обещал подбирать так, чтобы все было как в «Янтаре». У него были свои резоны – ревновал, ведь в баре архивариус мог встретить старых, в определенной мере забытых собутыльников, среди которых было немало толковых парней, и в следствие этого боялся за свое место: мало ли к чему может привести восстановление отношений со старыми друзьями.

Между народом и руководством Страны во все времена лежала пропасть, преграда, которую народ не мог переступить, но иногда переходила власть, и не всегда с благими намерениями, поэтому при архивариусе люди быстро привыкли к тому, что в их жизнь никто не вмешивается, довольно скоро разобрались и начали просто жить. Архивариуса это тоже устраивало, к тому же он оказывался прав в том, что все обходилось и не приходилось особо заморачиваться. Постепенно все налаживалось, кто-то возвращался к примитивному земледелию, чтобы заново начать эволюцию хозяйственной деятельности, кто-то – к скотоводству, кто-то уходил в собирательство и охоту, учителя становились репетиторами, композиторы – бродячими музыкантами, ученые ударились в мистику, занявшись алхимией и астрологией, останавливались заводы и фабрики, бандитам стало некого грабить и они легли на дно, решив обдумать новую обстановку. Даже море стало возвращаться, стыдливо прикрывая все те места у самой красивой в мире, на взгляд аборигенов, конечно, Набережной, которые когда-то оголило, и возвращалось еще более синим, что радовало людей, особенно молодых, – те из них, которые были влюблены, просто не уходили с берега, сутками стояли у кромки воды, целомудренно взявшись за руки и вглядываясь в спокойную, как сон младенца, синеву.

Те удивительные времена проходили у него перед глазами, и он не мог понять, как архивариусу, к тому же младшему, который вообще ничего не делал, никакой политики и никаких технологий не придерживался, просто жил, только при очень острой необходимости отвлекаясь на вопросы, связанные с руководством Страной, воспринимая их как бремя, удалось за кратчайшее время разрушить все столь долго и за счет пролитой крови и пота, потраченных ума и энергии выстраданное, созданное, сотворенное многими поколениями социально активных людей – мыслителей, революционеров, мятежников, героев, авантюристов, борцов за справедливость, свободу, равенство и демократию, социалистов, анархистов, монархистов, многих других известных достойных внимания истории персон, даже не заметив и не поняв, чтó уничтожается и почему люди, которых часто называют народом, молча взирают на то, что все уходит.

Он еще не чувствовал, что находится в барокамере, ему казалось, что парит над временем, что ему дано еще одно преимущество над всеми остальными обитателями земного шара, а в это время его единственная дочь давала интервью не по ситуации игриво настроенному иностранному тележурналисту, и в прямом эфире кричала на весь свет, что никогда не поверит в смерть отца, он не может умереть, потому что не смертен, без него, без его участия в мире не может случиться ничего, он же с высоты своего положения, где не осталось ни одной хоть в какой-то мере стоящей ценности, смотрел на то время, когда на его Малой родине власть лежала на земле, посреди дороги, оказавшись ненужной никому, и все через нее переступали, не замечая и не понимая ее ценности.

Тогда он сидел дома у сестры, вдали от Столицы, забытый всеми, кроме людей, входивших в Сеть, не способных на инициативу и ждавших от него решения, и все обдумывал, как взять власть. Можно было банально нагнуться и поднять ее, но это было не в его правилах, да и могло привести к непредсказуемым последствиям, можно было дождаться выборов и баллотироваться, но шансов против архивариуса, который абсолютно ничего не делал, чтобы удержать власть, как это ни странно, у него не было. Рейтинг архивариуса поднялся после того, как однажды во всей Стране стали расти цветы, какие никогда здесь не росли, самые причудливые и красивые, с диковинными названиями, привлекая огромное число иностранных туристов, среди которых было много знатоков и коллекционеров. Некоторые из них утверждали, что обнаружили среди цветов совершенно новые виды, не имеющие названия и не зарегистрированные ни в одном каталоге. Цветы росли повсюду: на асфальте, подоконниках и крышах домов, стадионах, мусорных свалках, у онкологических диспансеров, на кладбищах, и даже там, где их никто не мог видеть. Места общего пользования заросли глициниями и хризантемами, задворки домов, куда мало кто заглядывал, застилали орхидеи, купола храмов затянулись полевыми цветами, единственное искусственное море исчезло с глаз за множеством лилий, а рукотворных прудов, вырытых когда-то для выращивания рыбы и затем из-за несоблюдения элементарных санитарных норм превратившихся в болота, и даже рек, по которым текли нечистоты, и озер, давно уже превратившихся в хранилище радиоактивных отходов, не стало видно под зарослями лотоса. Цветы росли повсюду, больше всего было роз, не тех крупных, которые ничем не пахли, кроме гидропоники и земли, пропитанной химическими удобрениями, а маленьких, божественно благоухающих, особенно в утренние часы, перед тем как раскрыться навстречу солнцу, и в сумерки, прежде чем свернуться в девственные бутоны. Над страной витал запах цветов, каким-то странным образом не смешивающийся ни с какими другими запахами, озаряющий лица всех, даже нищих, бездомных, обездоленных во всех смыслах слова, потерявшихся во времени и пространстве, вникал в души, как сигнал с других планет, прояснял умы, внедрял надежду, приносил веру, пробуждал любовь, возвращал ушедших, успокаивал обиженных, мирил поссорившихся. На глазах у всех запах менял мир, самое же странное заключалось в том, что люди понимали, что с ними происходит, они становились лучше и добрее, чувствуя себя частью природы, земли, неба, космоса, как леса, горы, моря и океаны.