Читаем без скачивания Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Ян Отченашек

— Прошу вас, ешьте спокойно, я не помешаю…

Он протянул Аничке Будду и погладил девочку по волосикам — у нее загорелись глазки. Глянь, мама, как он головкой кивает, видишь? Патере Брих подал конверт со служебным адресом Бартоша, объяснил недоумевающему соседу, что должен на некоторое время уехать из Праги, и попросил отослать письмо только на третий день. Просьба была странной, но Патера, озадаченно почесывая в затылке, обещал:

— Ладно, сделаю.

Брих и сам был смущен, но, обменявшись еще несколькими словами, стал прощаться во избежание дальнейших расспросов. Подошел к колыбели взглянуть на малыша. Ребеночек таращил на него свои глазки-изюминки и размахивал кулачками.

— Ну, будьте здоровы, — сказал Брих и крепко пожал руку всем троим, Патере же коротко заглянул в самые глаза, но тотчас потупился.

— Ладно, будьте здоровы и вы, и — до свидания! — кивнул Патера.

Брих вернулся к себе с неприятным ощущением. Конец всему, конец шутовской комедии! Теперь — смотреть только вперед, даже если там одна темнота. В сумерках он выбрался из квартиры как вор — в непромокаемой куртке, высоких ботинках на шнурках, с туго набитым рюкзаком за спиной. Ключ от своей комнаты кинул в ящик для писем и прошмыгнул по галерее мимо освещенных окон. Было семь часов, из квартир неслись запахи еды, слышалось звяканье приборов, приглушенный говор: обитатели дома ужинали. Скрипнула расшатанная половица под каблуком, на подоконнике управдомши сидела ангорская кошка, она посмотрела на Бриха надменно-презрительным взглядом.

Прочь из этого дома! На лестнице встретился с художником с пятого этажа — тот, тяжело дыша, поднимался к себе с новой рамой и уступил дорогу Бриху. Они иногда перекидывались двумя-тремя словами, и сегодня художник тоже спросил:

— В турпоход, доктор? Не рановато ли?

— Ничего, — Брих вежливо поклонился, не задерживаясь.

— Пожалуй, погодка вам не благоприятствует. Сумасшедший апрель, то дождь, то солнце!

Слава богу, конец притворству, — думал Брих, поднимаясь с тяжелым рюкзаком по крутой улочке к трамваю, мимо знакомых домов, лавок, мимо трактира на углу, с грифельной доской у входа, на которой небрежно, мелом, начертано: «Сегодня свежие колбаски». Из дверей трактира пахнуло пивными опивками и прочими ароматами.

Итак, завершается недобрая глава его жизни — он устремился к пределам, за которыми будет уже не теперешним колеблющимся, нерешительным интеллектуалом, а совсем другим человеком! Конец Бриху, блаженному дурачку, который хотел стоять в стороне! Теперь он решился — и вот идет вперед с одним рюкзаком за плечами…

Переполненный трамвай прогрохотал по мосту. Брих не удержался — вышел. Пешком прошелся по Кампе, уютному островку, притулившемуся в ласковых сумерках; свежий ветерок с реки шелестел в верхушках деревьев, вливался в легкие. Брих в последний раз смотрел на свой город.

Пластический массив Малой Страны искрится огнями у подножия Града, ощетинившегося своими шпилями на фоне темного неба. И каменный мост, укрепленный деревянными надолбами, обгрызенными острыми льдинами, и огни фонарей на набережной, и их дрожащие отражения на речной ряби, и шум плотины… Влюбленные отвергают мокрое гостеприимство скамеек…

Брих шел мимо старой мельницы, мимо каменной красоты города, и тоска сжимала ему горло. Слезы обжигали глаза, и он не удерживал их — пускай текут…

Ах ты, город мой! Никогда еще Брих не сознавал, что он для него значит, — только теперь… Живи — чтобы где-то там, в далеком мире, я знал: есть еще отчизна, проигранная, преданная, но такая желанная! Весь остаток дней своих буду тосковать по ней, как по мечте, слишком прекрасной, чтоб могла осуществиться!

Прощай, сладостная Прага! Брих родился в ее стенах, и вот идет по улицам как чужой — и не замедляет шаг. А ведь именно теперь, больше, чем когда-либо, хотелось ему пасть на колени, вцепиться пальцами в неровные камни мостовой, в мокрую траву скверов и слушать лепет воды в плотине, и пенье птиц в кронах деревьев, и резкий скрип красных трамваев, и шаги, и смех, и дыхание людей! И умирать было бы легче в этих стенах, чем где-либо в другом месте. Какое же безумие гонит его отсюда? Зачем же прощается он с ним теперь с отчаянием и тоской и презрением к самому себе?

Пересек Малостранскую площадь; какой-то прохожий, старик, попросил у него прикурить; Брих охотно дал ему огня и, задыхаясь, стал подниматься по Нерудовой улице к Граду. Тяжелый рюкзак тянул к земле, железные подковки высоких ботинок звякали о камни тротуара.

Поднявшись к Граду, обернулся к мерцающей глади города, вздымающегося мягкими волнами холмов. Город, лежащий в неглубокой приречной долине, переливался огнями, словно сокровище несметной цены. Как задержать вздох, рвущийся из груди, как дотащить груз до конца? Брих чувствовал себя камнем, пущенным из пращи. Из пращи случайности!

Случайности ли?

Нет! Случайности не было, он шел к этой точке, и вот дошел. Дальше!

Вот и она, эта проклятая вилла! Три дня назад Брих решил никогда больше не переступать ее порога — и вот она встречает его притушенным светом, злая, мрачная, как трясина…

Долго стоял Брих перед входом. По аллее акаций прошла мимо него старая женщина с собачонкой на поводке; потом парень с девушкой, две стройные тени; обнявшись, они шагали в ногу.

Когда поднимался по ковровой дорожке на тихой лестнице, издали смутно донесся величавый звон часов на Граде. Брих остановился, прислушался.

Да, верно: баммм… баммм… Голос металла летел в вечернем воздухе, и Брих с бьющимся сердцем считал удары: один, два, три, четыре… восемь!

Бартош, наверное, тоже слышит их и ждет его. Ждет!

Яростно стиснул кнопку, звонок закричал за дверью, как птица, которую душат. Еще! Шаги, тревожное перешептывание в холле, шорох за дверью, наконец, осторожное:

— Кто там?

В круглом дверном глазке появился чей-то глаз, исчез. И снова — тишина.

— Открывай! — Брих забарабанил в дверь кулаком. Твердые, упрямые удары отозвались призрачным эхом в полутьме лестницы. — Открывай! Это я, Брих! Еду с вами!

Часть четвертая

БЕГСТВО

1

Утренний экспресс, постукивая на стыках, пробивался сквозь ветер по Средне-Чешской равнине; в запотевший прямоугольник окна вплывали невысокие холмы, в туманных ложбинах опадала линия горизонта. Поезд прополз мимо сонного полустанка с простенькой коробочкой станционного здания; мелькнула герань в окнах начальника станции, такая же алая, как фуражка человека, салютующего поезду с полупустынного перрона; проплыли мимо синие фигурки железнодорожников, возившиеся у дебаркадера, затем резкие толчки, звяканье металла о металл — проскочили стрелки — и снова размеренное, ускоряющееся «т-дум, т-дум, т-дум»… Картинка с полустанком уносится назад, кто-то стоит на насыпи, машет рукой (старая похвальная привычка, она сближает людей) — и вот уже новые станцийки; по грязным разъезженным дорогам спешат к ним бабки с плетеными корзинами на спине, школьники с ранцами за плечами; и опять беленькие деревеньки, рассыпанные по долине, которую кто-то будто вдавил в землю ласковой ладонью; местечки со шпилями костелов, люди на полях, лошади; пыхтя, переползают тракторы с пригорка на пригорок; лес, река; пашни распахнулись, лелея в своих бороздах скупые лучи солнца, весеннее утро встало над Южной Чехией, метя землю подолом рассветных туманов.

Т-дум, т-дум, т-дум… Гудит земля трудовым гулом будней, как улей, маленькие люди, занятые своим делом, приникли к своей земле; а надо всем этим кружит вольная птица — вверх, вверх, к синей пелене неба, в разрывах грязной парусины дождевых туч. Около десяти часов утра лучи солнца раздернули тучи, перебегают по волнам гривастых холмов.

— Тебе нехорошо? — повернулся Брих от окна к притихшей Ирене. Она скорчилась на мягком плюшевом сиденье, крепко сжав зубы, судорожно сцепив пальцы.

— Тряска на меня плохо действует.

Брих приоткрыл окно, впустил ей в волосы ветер.

В купе второго класса они были втроем; напротив поместился Ондра с картой на коленях, словно генерал перед решающей битвой. Он курил без передышки и морщил лоб. Наклонился к Бриху, ткнул пальцем в карту.

— Здесь, — он упер острый кончик вечной ручки в темно-оранжевое пятнышко в центре Шумавских гор. — Вот и пригодились мои туристские походы по Шумаве… Знаю там каждый камень. На первый взгляд такие неудобства бессмысленны, но я не хочу ничем рисковать, там — самое безопасное место… глушь совершенная… Я обо всем договорился — пока еще сравнительно легко переходить границу, но через два-три месяца, когда они и сюда наставят своих людей…

Брих не слушал. Он вскинул озабоченный взгляд на Ирену — прижав платок к губам, она выбежала в коридор, шатаясь, добрела до уборной.