Читаем без скачивания Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Ян Отченашек

Брих не слушал. Он вскинул озабоченный взгляд на Ирену — прижав платок к губам, она выбежала в коридор, шатаясь, добрела до уборной.

— А может, выйдем? — крикнул он Ондре в ухо, когда поезд стал притормаживать перед крупной станцией. Это был Табор.

— С ума спятил?!

Вернулась побледневшая Ирена и рухнула на сиденье, отведя с белого лба прядку светлых волос; Ондра наклонился к ней:

— В Будейовицах подожди Калоусов и поезжай с ними на машине. Они обо всем подробно осведомлены. А мы с Франтишком отправимся вперед и все подготовим!

Заметив несогласие в ее взгляде, он махнул рукой, не дав ей заговорить:

— Ладно, хватит. Пожалуйста, без анархизма и переживаний — сейчас не время, девочка!

С ободряющим выражением на лице он повернулся к Бриху, который задумчиво смотрел на убегающие назад холмы и равнины, потер руки.

— Все уладится, как уладилось с тобой, братец. На девяносто девять процентов. Хватит с тебя, мечтатель?

В Будейовицах перед отелем они увидели знакомый автомобиль, набитый чемоданами. Раж громко рассмеялся:

— Видали, меховщик уже явился со всем семейством! Спешит! Ни дать ни взять, вспугнутый заяц…

Семейство Калоусов они нашли в ресторане за сытным обедом. Помахали им, и взмыленный Калоус поднял свой тяжелый зад, полез, пробираясь меж столами к ним навстречу.

— Вот радость так радость! Благополучно доехали?

Он весь дымился страхом, как дымится паром коняга угольщика, и старался ободрить себя шумным смехом, пространно рассказывая о поломке автомобиля в дороге.

— А мне и не жалко эту телегу, хоть бы ее и не было!

Пани Калоусова поглядывала на вновь прибывших, рассеянно теребя батистовый платочек; Рия со скучающим видом сидела на стуле, не сняв дождевика, словно брезговала, помаргивала зеленоватыми глазами, без всякого интереса разглядывая Бриха. За обедом Брих заметил, как она стащила со стола дешевую фаянсовую пепельницу и запихула ее в свою сумочку. Восьмилетний отпрыск Калоуса, веснушчатый Карличек, ковырял вилкой еду, пытаясь выяснить ее составные части, за что его тут же пожурили.

— Что ты так копаешься, Карличек?

— Я там волос нашел, — капризничал мальчик, косясь на бокал красного вина, которое пил отец. Потом он незаметно подставил ножку пробегавшему мимо мальчику-официанту, но тот ловко обошел препятствие.

— Ох, эти женщины! — поддразнил своих дам Калоус. — Никак не хотели расстаться со своими туалетами. Наказание мне с ними!

— Какое ужасное время! — жалобно протянула Калоусова, обращаясь к молчаливой Ирене, которая не дотрагивалась до еды и лишь стакан за стаканом пила минеральную воду. — Что вы чувствуете, моя дорогая? Не правда ли, колос-сально! Волнующе! Как в захватывающем романе, не так ли? Я говорю вчера Гуго: Гуго!.. Вам не худо, моя милая? Да, совсем как те чешские изгнанники, покидавшие родину… Я кажусь себе Яном Амосом Коменским![28] Как это трагично! Порой я становлюсь отважной и говорю Гуго: Гуго!.. И вдруг накатывает настроение… я бы сказала, чуть ли не печальное, ностальгическое… Как вспомнился мне вчера наш сад в Сенограбах… там, наверное, уже магнолии расцвели — боже, что я стану делать на далекой чужбине без магнолий! Скажите, дорогая… Гуго!..

— Откуда я вас знаю? — перегнулась Рия к Бриху. Он посмотрел в ее кукольное лицо — ему было не до болтовни.

— Угадайте! — безразлично улыбнулся он. — Там было почти темно!

Рия в ответ пустила ему в глаза струйку дыма.

— Нет…

— Франтишек — бука, — смеясь, объяснил Ондра. — Предупреждаю вас, Рия!

Их разговор прервала Калоусова, сделав падчерице выговор за то, что она слишком много курит.

— А вам-то что? — дерзко парировала Рия. — Заботьтесь о себе…

Вмешался Калоус, чтобы предотвратить ссору, и это ему удалось без труда. Калоусова тотчас перенесла свое внимание на Ирену, закудахтала:

— Вам, кажется, и в самом деле дурно? Вы так бледны, моя милочка! Могла ли я подумать, что поеду путешествовать с этим лежебокой Калоусом! Я ему сказала: Гуго!..

Брих краем уха прислушивался к глупой болтовне за столом, курил и озабоченно следил за Иреной. Ее желание исполнилось: он едет с ней! За зеркальными окнами брызнул редкий дождик, и «волнительное приключение» пани Калоусовой начало оборачиваться теневой стороной. На лица легли морщинки озабоченности. Карличек заявил, что у него ноет зуб. Калоусова опасалась, не смоется ли краска с волос. Вчера всю вторую половину дня она просидела у парикмахера. «Какой у нас теперь будет вид?!» Брих ждал, что она велит Калоусу прекратить дождь. По-видимому, она была уверена, что Ян Амос Коменский покидал родину в сухую погоду, а этот противный дождь, конечно, заказали коммунисты, посадившие в их меховой магазин национального управляющего. Калоус добродушно утешал жену; подозвал официанта. Расплачиваясь, вытащил крупную банкноту.

Наступило время расстаться. Брих и Раж надели плащи, готовясь уходить. Ирена была очень взволнована, но владела собой. С покорным безразличием протянула Бриху безвольную руку. Калоус все вытирал мокрый лоб и нес околесицу, его пухлая рука прилипла к ладони Бриха комком теплой глины. Толстяк потел от волнения; казалось, он уменьшается, словно страх обгладывал его со всех сторон. С окончания войны страх ни разу не покидал этого суетливого пожилого бодрячка и теперь достиг своего апогея. Проклятые красные, согнавшие его с теплого местечка под дождь…

— Что, если… если вдруг… что-нибудь? — прокаркал он осевшим голосом, и все округлые линии его лица вытянулись.

Решающий момент отъезда сильно на него подействовал.

Раж ободряюще хлопнул по плечу готового рухнуть человека.

— Не думайте об этом, дружище! Тогда уж лучше прямо вернуться и пойти гнуть спину на фабрику. Таких там много наберется!

Под усилившимся дождем Раж и Брих пешком двинулись к вокзалу. Им встретились рабочие пивоваренного завода — те шли, подняв воротники, прижимая к себе сумки, задорные шуточки мячиком летали между ними; идущий впереди громко насвистывал. Откуда-то донесся голос фабричного гудка; маленький трамвай продребезжал по мокрым рельсам.

Четвертый путь справа! Брих был совершенно спокоен; он не ощущал ни малейшего страха. Их ждет пригородный поезд с тяжело пыхтящим паровозом, он увезет их в самое сердце Шумавских гор. По дороге Ондра объяснил план перехода. С практической сметкой настоящего предпринимателя он все основательно продумал, рассчитал до малейших подробностей. Они вдвоем будут как бы разведчиками; подождут остальных в брошенной хижине лесоруба, куда их отведет проводник. Хижина — в стороне от всех дорог, посреди леса, от границы ее отделяет не больше двадцати — тридцати минут быстрой ходьбы. Впрочем, они пробудут там самую малость, и, если им хоть немного повезет, все будет в порядке. Конечно, тут есть риск, но пограничные посты пока слабы и сосредоточены в местах, наиболее удобных для перехода. Однако и такая возможность учтена.

Когда коротенький пригородный состав, дернувшись, тронулся с места и потащился к горам, снова хлынул проливной дождь, нахлестывая грязные стекла окон.

Ветер. Упорный дождь! Из непроглядного мрака вынырнул желтый мигающий огонек, набирающий скорость поезд приближает его, увеличивает; оказывается, это фонарь отбрасывает свет на белую стену горного полустанка, который будто нерешительно останавливается перед первыми вагонами. Безлюдный перрон, посыпанный желтым песком, выступает из темноты и скрывается в ней. Никто не сошел с поезда. Короткий удар колокола, и свисток врезается в шелестящую тишину.

Кто-то прикоснулся к локтю Бриха. На перроне, спиной к фонарю вырисовывается стройная тень человека; другой, очень низенький, тащит от первого вагона объемистый мешок; состав дернулся, запыхтел астматический паровозик — пока еще на месте, словно набирался смелости, чтобы ползти дальше в гору.

— Давай! — шепнул Ондра над ухом Бриха и прыгнул с подножки в темноту. Брих — за ним. Рраз! Ладони ощутили влажность травы. Он лежал в неглубокой канаве в нескольких десятках метров от полустанка и слышал рядом с собой чье-то частое дыхание.

— Подождем, пока совсем скроется, — буркнул Ондра.

Они двинулись в путь. Сначала не видели ничего: кругом тьма, исчерна-черная, осязаемая, затканная дождем, прослоенная липким туманом. Когда глаза привыкли, на угольно-черном фоне постепенно начали вырисовываться неясные очертания предметов. Жалкий фонарь на перроне погас, по песку проскрипели быстрые шаги; вдали замер перестук поезда, и вот остались только дождливая тишина да лес, колышущий мокрые вершины деревьев.

Ондра шепотом объяснил, что где-то недалеко течет Влтава. Верно — Брих разглядел контуры разбитого мостика и аллею тополей у шоссе, взбегающего на холм; на его склоне сверлило темноту несколько дрожащих зеленоватых точек — светлячки. Кто-то ехал по аллее на велосипеде, световой конус слабенького фонаря прыгал по грязи, облизывая стволы тополей. Вдруг — лай собак!