Читаем без скачивания Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма - Ян Отченашек

— Есть кое-что для вас!

С важным видом подав Бриху открытку, служитель двинулся дальше. А Брих отошел к окну — разглядеть открытку. Дрожь охватила все его тело, в горле пересохло.

На открытке была изображена мрачная башня лондонского Тауэра, река с судами, а на обороте нацарапано пером несколько обычных слов привета — больше ничего, да инициалы О. Б. Брих смотрел на эту неразборчивую подпись, чувствуя сильное сердцебиение. Что все это значит? Непонятно… Внешне равнодушно сунул открытку в карман и вошел в свой отдел.

Как раз в это время и Бартош вернулся из «аквариума». Хмурясь, сел он за стол, вставил в мундштук половину сигареты. Посидел несколько минут, уставясь в пространство, потом принялся за дело. Машинка Ландовой упорно выбивала — тюк-тюк-тюк, — за окнами барабанил по железному карнизу дождь, в остальном — тишина.

Потом Брих ощутил на себе пристальный взгляд. Притворился, будто не замечает, только пальцы слегка задрожали. В чем дело? Он не отрывался от бумаг, словно ничто его не интересует, кроме счетов фирмы Резинотреста — тщетная уловка! Открытка из Лондона оттягивала карман! Что-то невысказанное висело в воздухе, воздух прямо-таки пропитался этим невысказанным, и мгновения полной тишины, когда переставала стрекотать машинка, были как полые пузыри, и Бриху тогда казалось, что его дыхание вырывается со свистом, как пар из перегретого котла. Недобрая тишина! За стеклами «аквариума» мелькает фигура дяди, серебрится на его висках седина: Мизина беспокойно расхаживает по истоптанному ковру.

Определенно что-то случилось, напряжение стало прямо-таки осязаемым! И взгляд человека напротив сегодня какой-то не такой. Вот сосчитаю до трех, решил Брих, и посмотрю ему в глаза. Раз, два… Поднял голову, и взгляды обоих встретились. Первым отвел глаза Брих, отложил ручку. Только выдержать!

Тут Бартош, перегнувшись через стол, прошептал:

— Выйдем в коридор, что ли… Мне необходимо с вами поговорить. Я выйду первым.

Брих невольно кивнул, встал, сунул вечную ручку в карман и, как кукла, машинально последовал за Бартошем. Позднее он не раз вспоминал мельчайшие подробности этого эпизода. Они шли по пустому коридору, за дверьми, заикаясь, бормотали машинки. Остановились в конце коридора, возле уборных. За своей спиной Брих нащупал холодный металл калорифера. Где-то близко журчала вода. Вода, вода, одна вода… Теплее — горячо! Какие глупости застревают порой в мозгу. Игры в предместье Жижков… А теперь вот стоят друг против друга два взрослых человека и молчат. Бартош пристально смотрит ему в лицо, он отчего-то взволнован, горькие морщинки в углах его губ сегодня словно прорезались глубже. Он вынул из кармана сложенный лист бумаги, сунул под нос Бриху:

— Это вы писали?

Брих сразу узнал копию своего воззвания; он тупо таращился на текст, отпечатанный его рукой, и ему казалось, что все это происходит во сне. Странно только, что испугался он меньше, чем ожидал. Это скорее был не испуг, а упадок духа. Близились чьи-то шаги, чмокая по каучуковому ковру, — нет, они не чмокали, а противно так взвизгивали… Раз-два… Или это часы тикают? А, теперь не важно. Вообще все не важно. Нет, все-таки часы. Старые вокзальные часы с маятником… и собачий лай! Вспомнил, как бежал из рейха, к маме, а ее уже не было в живых… Ах, это сердце! Как бешено колотится… Брих решился, поднял глаза на неподвижное лицо стоящего перед ним человека. Ну да, обманул я твои ожидания, что поделаешь… Таким уж я уродился.

— Писали? — беспощадно допытывался Бартош, охваченный негодованием.

Брих закрыл руками окаменевшее лицо, сдавил, словно хотел отпечатать его на ладони. Кивнул. Зачем отпираться? Все уже утратило смысл. Все мои иллюзии… Он сел на калорифер, мысли разбежались во все стороны, как уличные ребятишки, разбившие витрину пана Мистерки, кондитера. Помнишь? «Бежим, ребята!»

И внезапно его охватила злость.

— Стало быть, вы все же… Так я и думал! Вы следили за мной! Хоть бы уж дружеских слов-то не говорили! Рыться в чужом столе — и улыбаться тому человеку! Отличная ловушка! Это что, тоже сообразуется с вашим мировоззрением? Такова-то ваша свобода, которую вы проповедовали еще вчера?

Бартош взволнованно перебил его:

— Замолчите! Не следовало бы мне говорить вам, но пора кончать комедию. Это мне передал ваш дядя. Боится, видите ли, ответственности, хочет доказать свою лояльность…

— Вот как! — Брих раскинул руки, его срывающийся голос пронесся по коридору, гулко отражаясь от стен. — Чего же вы ждете? Телефонная книга у вас на столе — звоните в госбезопасность! Как видите, я — саботажник, вредитель… хватайте меня за крыло, мне уже все равно… Я больше не могу! И сопротивляться не стану, все бессмысленно… Доносите же, доносите на меня!

И он не противился, когда Бартош схватил его за плечи и с силой, какой никто в нем не подозревал бы, затолкал Бриха в самый угол:

— Придержите язык, доктор!

Он поднял кулак, словно хотел ударом кулака заставить Бриха опамятоваться — он был вне себя от гнева и горечи.

— Хотите, чтоб я донес? Думаете, не рискну? Глупец! Ошибся я в вас, думал, вы все-таки возьметесь за ум…

— Это уже ваше дело, я тут ни при чем!

— Чего вы хотите этим добиться? Остановить движение мира? Да вы просто блаженный, до идиотизма запутавшийся интеллигент! Вот чем кончаются сказочки о нейтралитете… Но хватит играть в игрушки, слышишь, Брих?!

Вцепившись худыми пальцами в отвороты его пиджака, Бартош затряс его, как упрямого мальчишку. Побледневший Брих не мог понять, отчего тот так волнуется. Резко вырвался, провел по лицу ладонью.

— Отстаньте от меня, Бартош! Действуйте! Я — да, я не согласен с вами! Я не ребенок, у меня своя голова на плечах…

— А в ней свинюшник, — гневно бросил ему в лицо Бартош.

— Что вы от меня хотите? К чему принуждаете?

— Чтоб вы проснулись! Пока не поздно! Ничего, ничего вы не остановите, только себе же голову разобьете. Неужели не понимаете, чего мы хотим? Да если б даже все такие, как вы, заблудшие, поднялись против того, что неизбежно настанет… если б руки свои по локоть стерли писанием подобных опусов — ничего они не смогут! Их сметут!

— На таких, как я, не рассчитывайте, — выдохнул Брих, упрямо качая головой.

Он перестал слушать Бартоша, ему хотелось зажать уши и покончить со всем! Со своим смятением! В нем нарастал непреклонный отпор, гнев, усиленный страхом, злая и оскорбленная гордость. Опустив руку в карман, он нащупал гладкую поверхность открытки. Строптиво стиснул зубы. Кто-то приближался к ним по коридору, и Бартош замолчал. Тихонько насвистывая, человек вошел в уборную. А между этими двумя встало молчание — казалось, говорить больше не о чем. Еще шаг — и обрыв: дальше ходу нет! Оцепеневший Брих стоял, замкнувшись в себе; напряженность постепенно рассеивалась.

Что дальше? Все уже ясно!

Бартош усталым жестом протер глаза и уже спокойно проговорил:

— Оставим это. Но сегодня все должно решиться, доктор! Сегодня же! — В этих словах явственно прозвучал повелительный оттенок, и Брих снова возмутился. — Знаю, здесь нам не договориться. Приходите вечером ко мне домой, адрес вам известен. Ну-ну, не смотрите на меня волком, не хочу я вас губить. Вы сами себя губите. Я, доктор, вам доверял… видел в вас человека честного, а вы… Свои идиотские теории оставьте дома — нынче никто не может быть нейтральным, мол, моя хата с краю. Надо выбрать путь. А это, — он показал на сложенную бумажку, — не думайте, я вашего дядю насквозь вижу. И хочу… хочу в последний раз поверить вам! Быть может, я делаю ошибку — ну, увидим. — Уходя, он ткнул Бриха в грудь. — Значит, в восемь вечера у меня! Решено?

И пошел по коридору. Встретил какого-то знакомого, заговорил с ним — ошеломленный Брих все торчал на месте, не вынимая руки из кармана.

11

Решено? Да, решено, думал Брих, оставшись в коридоре. Камень сорвался со скалы и летит вниз. За эти бесконечные недели созрело деяние, которое разом покончит с унизительной нерешительностью. Теперь только хладнокровно обдумать, как провести остаток дня, что еще успеть сделать, что завершить. Скорее! Брих снова спустился в буфет, выкурил сигарету над чашкой остывшей бурды, задавил окурок в пепельнице, встал.

Позвонил Ражу — никто не брал трубку. Не важно. Вернулся в отдел, поправил перед дверью смятый галстук, причесался и с лицом, лишенным всякого выражения, с лицом, стянутым решимостью, прошел мимо столов сотрудников, постучался в «аквариум» и вошел туда.

Мизина круто обернулся — и у него сделалось такое лицо, как если бы в дверь вошел призрак. Нет, дядюшка, это я, успокойтесь, я еще на свободе! На лацкане у Мизины — партийный значок, на столе разложено «Руде право» — дядя ждал своего возвышения. А повысить его должны со дня на день, ибо заменить Казду больше некем. Стул покойного друга Мизина обвязал траурной лентой… Теперь он мерил племянника несколько неуверенным, чуточку виноватым взглядом — опасался скандала, взрыва мстительности, но, услыхав, зачем тот явился, сразу выпрямил спину, превратился в начальствующее лицо.