Читаем без скачивания Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

А она на меня — ноль внимания, уже собралась, и Сашка тоже. И пошли мы, солнцем палимые, по останцу маршрута: они впереди, выдалбливая, собирая и таща пробы, а я сзади пасу, прохлаждаясь с прибором на плече. Нога, подлюга, побаливает, портит победное настроение, но сама идёт. Почва на маршруте нормальная, втроём быстро закончили и, не передыхая, рванули что есть сил, еле передвигаясь, в лагерь. На подходе хватанул в лапу снежку, что ещё не стаял в глубокой ложбинке у тропы в тени густых кустов, утёр потную морду и от полноты чувств петь захотелось. Затарарамил «Лунную» и совсем воспрял, несмотря на ноющее колено. Что ни говори, а жизнь — недурственная штуковина, особенно когда доделаешь отложенное дело.

Было ещё совсем светло. Сашка сразу принялся за костёр, Алевтина ушла к ручью за водой, а я сел на брёвнышко у костра, разулся, с удовольствием пошевелил, охлаждая, запаренными ступнями и с опаской завернул штанину, чтобы оценить размеры бедствия. Колено, как и подозревал, втайне надеясь на обратное, слегка опухло. Вернувшаяся Алевтина увидела, спрашивает заботливо:

— Сильно болит?

Больше всего ненавижу дурацкие сочувствующие вопросы. Чего спрашивать, как будто от этого легче станет?

— Да нет, — отвечаю, — ничё.

— Сейчас, — обещает, — попробуем подлечить.

Подлечить или покалечить? Очень сомневаюсь в её лекарских способностях, а она не сомневается, командует:

— Поднимайте штанину выше.

Стриптиза захотела. Женщинам только бы командовать. Ладно, подниму. А она влезла в палатку, роется там, ищет какое-то снадобье, а может — отраву, у них не поймёшь, пока не окочуришься. Вылезает тощим задом наперёд и волочёт за собой чистую белую тряпку и свой узенький шерстяной шарфик, которым вечно обматывает вечно болящее горло. В больнице я привык к медицинским процедурам, до сих пор боюсь, и потому сижу, жду, оцепенев.

— Без наркоза? — спрашиваю на всякий-який.

— Наркоз, — успокаивает, — будет потом, ещё не вскипел.

Никакого сочувствия и никакой пощады, как у любой женщины. Берёт свою миску, наливает туда принесённой холоднющей воды, мочит тряпку, слегка выжимает и — ляп на опухоль. Ни черта себе! Так и воспаление лёгких получить недолго. Быстро оборачивает поверх шарфиком, закрепляет его и улыбается, довольная.

— Минут двадцать не снимайте.

А руки-то у неё, оказывается, совсем не каменные и тёплые, только шершавые от камней и земли.

— Мне как, — спрашиваю, — лежать без памяти или ходить можно?

— Лучше посидите.

И то хорошо. Влез в палатку, развернул полевой журнал, быстренько обсчитал наблюдённое магнитное поле, построил график. Вот она, аномалийка-красотуля! Здоровущая, амплитудой под тысячу гамм, а в середине провалена на 500. Знатное под ней тельце!

— Алевтина Викторовна! — зову.

— Что такое? — беспокоится, всовывая в палатку голову.

— Хотите посмотреть на свою габбру?

Она сразу — нырь — и упала рядом на живот. Смотрит на график и, конечно, не рубит ни бельмеса, достаёт свою карту, просит:

— Давайте нанесём границы вероятного тела.

Какого, вероятного, Феня неверующая? Вот же оно! Контакты надо? Раз плюнуть! Точно нанёс на карту, благо они чётко обозначены локальными отрицательными аномалиями.

— А почему, — допытывается, — середина у аномалии провалена?

Почему, почему? Если бы я знал!

— Может, — рассуждает вслух, — середина сложена породами более среднего состава? Скажем — диоритами?

Ну, конечно! Я и сам знал, только забыл и не успел сказать. Интрузив сложного состава, и на графике это хорошо видно. Молчу, благородно уступая ей догадку.

— Интересно, — продолжает она мыслю, — как близко интрузив подходит к известнякам и как подходит — обрываясь или полого погружаясь под них?

Мне и самому интересно. Если бы не колено! Вот, чёрт, совсем забыл про него и, елозя, содрал повязку.

— Ничего, — успокаивает медсестра, — всё равно пора менять.

Поменяли. Сижу у костра, а мысли там, на заворожённой горе да на аномалии. Сашка сварил пшённую бурду и кофейное пойло из порошкового цикория, чуть разбавленное сгущёнкой. Почавкали и стали укладывать рюкзаки, чтобы утром не канителиться, а сразу по росе рвануть восвояси. Алевтина сняла с моего колена мокрую тряпицу, а шарфик оставила. Развели ночной костёр, заготовили дрова. Помощники, ухайдакавшись, забрались в палатку и улеглись, намаявшись с непривычки на маршрутах. А я всё сидел и думал: куда эта магма могла рвануть и как далеко? До того надумался, что в глазах потемнело и голова стала сама собой кивать. Чувствую, что сидя засыпаю — укатали и Ваську известняковые горки, подбросил дров в костёр, забрался в брезентовое логово и составил компанию сопящим работничкам.

Проснулся, словно и не спал. Костёр почти потух, соседи поджали ноги, но вылазить, подбрасывать дрова не хотели. Пришлось самому. На горизонте чуть обозначилась светлая полоска, а звёзды всё ещё продолжали играть в жмурки на тёмном небосводе. Иная, доигравшись, просверкивала светлой молнией и исчезала в преисподней. Постоял, тупо поглядел на иные безмятежные миры, зябко поёжился и снова залёг, но сон окончательно ушёл. Опять настойчиво одолевали мысли о зацепленном интрузиве и неустановленной дружбе его с известняками. А вдруг? Когда костёр хорошенько разгорелся и нагнал тёплого воздуха в наше остывшее матерчатое помещение, заставив спутников дружно повернуться на спину и блаженно вытянуться, я встал, пошевелил колено — чуть ноет, если хорошенько причувствоваться, но не болит, как вчера. Всё! Прочь сомненья и раздумья! Быстренько оделся-обулся, вытащил из рюкзака хорошо уложенный прибор, развернул треногу, прикрепил к ней прибор, достал журнал, потопал для последней проверки обеими ногами — ничего, выдюжу, и толечко собрался отчаливать, как из палатки высунулась лохматая голова Алевтины.

— Вы куда?

— Пойду, — сознаюсь, вздыхая, что не удалось смыться втихаря, — посмотрю, куда он тянется и ныряет. Вы спите, я быстро.

— Ну, нет, — возражает она, выползая. — Договорились ведь не удаляться друг от друга больше, чем на «ау». — Запнулась о Сашкины ноги, и тот проснулся, не соображая, что творится-делается. — Я — с вами, — продолжает переть на мою психику Алевтина и врёт: — Мне тоже интересно.

Одному Сашке неинтересно, хотя каждая точка падает в его загашник полновесными рублями, а нам достаётся один интерес. Встаёт капиталист и тоже обувается-одевается, не спрашивая, куда идём и зачем. Его дело телячье — повели, и пошёл. Дошамали вчерашнее хлёбово, допили оставшееся пойло, загрызли сухариками и потопали опять неразлучной троицей. Хотел я их расцеловать, да не стал, подумал, что Сашке неприятно будет.

— Кончим, — утешаю, — часика за два-три и сегодня же пойдём к своим.

Кончили… к вечеру. Пришлось сделать два дополнительных маршрута в сторону известняков, шесть — в противоположную, за участок, и один поперечный, длинный, соединительный. Зато теперь вся аномалия у меня в журнале как на ладонях. Алевтина ещё наковыряла и габбров и диоритов. Довольная. Возвращаемся на дрожащих полусогнутых, колено ноет — спасу нет! Говорила ведь Марья: «Не нагружай!» Не слушаю, а зря, потом раскаиваться буду. Ладно, потом, когда придём в лагерь, ничего делать не буду, только давать руководящие указания.

Вот, наконец, и ложбина со снегом. Хап по привычке в ладонь, чтобы остудить физию, и вдруг вижу на снегу громадные проваленные круглые следы.

— Чьи это? — спрашиваю, холодея.

Алевтина выдвигается ближе, разглядывает и определяет тревожно:

— Похожи на тигриные.

Идти дальше сразу расхотелось.

— Что будем делать? — интересуюсь общим мнением, как любой руководитель в сложной ситуации.

— А давайте, — предлагает младший самый простой и разумный вариант, — поорём, он испугается и уйдёт.

Предложение понравилось, стали блажить во все горла, пока не прилетела коричневая сойка и не заверещала ещё громче, предупреждая тигра, что мы идём. А он, наверняка, сидит у палатки, костёр разжёг, котелок с водой на таганок повесил, нас ждёт, облизываясь.

Ничего не оставалось, как выломать из валявшегося сухого дерева приличный сучковатый дрын, взвесить в руке — пойдёт! — и двинуться в психическую атаку. Мои тоже выломали прутики, чтобы тыкать ему в глаза. А у меня уже и план нападения в мозгу сверстался: подойду поближе, отдам ему прибор и, пока он рассматривает, шваркну что есть недюжинной силы по башке, тигр и копыта откинет. Бери его, тёпленького, почём зря. Правда, придётся повозиться со шкурой. Зато как приятно после утомительного таёжного маршрута погрузить усталые ноги в тёплый и мягкий мех, расстеленный на паркетном полу собственной шикарной квартиры, которую даст Шпацерман. Угрожающе поднял дубину над головой — трясётся отчего-то! — вспомнил, как предки ходили так на мамонтов, и решительно — вперёд. Сзади подталкивают, а чего толкаться-то? Я и так еле ноги передвигаю. Вот и палатка за поворотом видна. Никого! «Ура!» — ору и хочу отбросить грозное оружие, как вдруг — опять вдруг — вижу: полог палатки заколыхался снизу. «Там он!» Сгрудились в кучу и не знаем, что делать. Вернее, знаем, но не знаем, сколько времени отпущено. Надо бы собрание собрать, штаб организовать, план экстренных мероприятий выработать, назначить ответственных, дежурство на объекте, директивы разослать, отчитаться, что всё под контролем — может, он к тому времени и уйдёт?