Читаем без скачивания Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

— Сколько ты желаний загадала? — спросила Ширли с улыбкой.

— Целую кучу! — со смехом воскликнула Жозефина. — Мне здесь так хорошо, я чудесно себя чувствую! Спасибо, что пригласила нас! Замечательные каникулы!

— Ты, наверное, понимаешь, что мой рассказ — не просто экскурс в историю.

— Ты будешь смеяться, но я думала об Альберте Монакском и его незаконнорожденном сыне.

— Я вовсе не буду смеяться… Я незаконнорожденная дочь.

— Альберта Монакского?

— Нет… королевы. Замечательной королевы, которая пережила прекрасную историю любви со своим главным камергером. Звали его не Джон Браун. Звали его Патрик, он тоже был шотландцем… и моим отцом. Скромнейший человек, в отличие от Джона Брауна. Никто так никогда ничего и не узнал. И его смерть два года назад королева перенесла стойко. Она долго ходила какая-то потерянная, но никто ничего не заподозрил.

— Я помню, ты как-то приехала с каникул очень грустная…

— Осенью шестьдесят седьмого королева поняла, что беременна, и решила сохранить ребенка. Меня. Она была очень упрямой, своевольной женщиной. Любила моего отца. Ценила нежную, молчаливую заботу этого человека, который любил ее как женщину и обожествлял как королеву. Она к тому же была прекрасной наездницей, а ты знаешь, что у таких женщин мускулы, как у танцовщиц — им ничего не стоит скрыть беременность от окружающих. За три недели до родов мать пила чай с де Голлем на Елисейских полях. У меня есть фотографии с этой встречи. Благодаря свободному крою ее изумрудного платья, никто даже не заметил, что королева вот-вот разрешится от бремени! Я родилась ночью в Букингемском дворце. Отец позвал свою мать, чтобы она помогла маме при родах. В ту ночь бабушка унесла меня с собой, но через год отец привел меня во дворец, объяснив, что я его дочь, и он воспитывает меня один. Я выросла на кухне и в кабинетах. Ходить училась в бесконечных коридорах, устланных красными ковровыми дорожками. Я была всеобщей любимицей, талисманом дворца. Там жили триста слуг, и в моем распоряжении было шестьсот комнат, где можно резвиться и прятаться! Я вовсе не была несчастна и, честно говоря, знала, кто моя мать. Когда мне исполнилось семь лет, отец рассказал всю правду, и я даже не удивилась. Поскольку он был главным камергером, мне не надо было просить аудиенции, чтобы увидеть ее, и я каждое утро приходила к ней в спальню. В каждом ее движении всегда чувствовалась любовь ко мне. У меня была чудесная гувернантка, мисс Бартон, я над ней вечно подшучивала. Мы с отцом жили во дворце. Я ходила в школу, хорошо училась. А еще наставник преподавал мне французский и испанский. В общем, занятий хватало! Но когда мне исполнилось пятнадцать, все усложнилось. Я начала уходить из дома, целоваться с мальчиками, пить пиво в пабах. Я переходила границы дозволенного. Однажды утром отец объявил мне, что хочет отправить меня в Шотландию, в шикарный пансион, чтобы я закончила школу там. И что мы будем видеться только летом. Я не поняла, почему он решил спровадить меня, и обиделась. И с этого дня стала настоящей оторвой. Спала со всеми встречными парнями, баловалась наркотиками, воровала в магазинах. Худо-бедно мне удалось закончить школу: даже странно, как мне выдали аттестат! В двадцать один год я обнаружила, что беременна. Я скрыла это от своего отца и родила в обычной больнице. Отец Гэри был студентом, красивым и обаятельным. Услышав о ребенке, он заявил: «Это твои проблемы, дорогая!» Летом приехал папа и увидел у меня на руках маленького Гэри. Его рождение стало для меня совершеннейшим шоком. Впервые в жизни я должна была за кого-то отвечать. Попросила отца перевезти меня обратно в Лондон. Он нашел мне маленькую квартирку. И вот в один прекрасный день я явилась во дворец представить Гэри бабушке. Хорошо помню этот день. Мать прикрывала волнение строгостью. Я чувствовала, что она недовольна моим поведением, что она потрясена до глубины души. Она спросила, зачем я это сделала. Я ответила, что мне была невыносима разлука с ней. И вот тогда она решила нанять меня в телохранители и выдавать за одну из своих придворных…

— Поэтому я видела тебя по телевизору!

— Я научилась защищаться, научилась драться, стала сильной… Будучи от природы высокой и крепко сбитой, я стала чемпионкой по боевым искусствам. Могла исполнять свою роль так, что ни возникало ни малейшего подозрения на мой счет. Все было бы прекрасно, если бы я не встретила этого мужчину.

— Мужчину в черном, что сидел тогда на коврике?

— Я безумно влюбилась в него и однажды вечером рассказала мою тайну… Я так любила его, хотела, чтобы мы вместе уехали, он говорил, что у него нет денег, я доверилась ему, и с этого начались все мои неприятности. Он жалкий человек, но такой обаятельный! Это моя темная половина. А физически… Вдали от него я еще держусь, но когда он рядом, он может делать со мной все, что угодно. Очень скоро он стал меня шантажировать, угрожал все рассказать журналистам. То были годы Дианы, скандальные, жуткие годы, Annus Horribilis… Помнишь? Пришлось поговорить с отцом, а он рассказал матери, и они сделали то, что делают при всех королевских дворах, когда хотят сохранить тайну: купили его молчание. Ежемесячная рента в тридцать тысяч евро, чтобы он не раскрывал рта. Взамен я обещала уехать, поменять имя и никогда больше с ним не видеться. Тогда я и переехала во Францию, в наш дом. Я взяла план Парижа и окрестностей, ткнула пальцем не глядя и попала в наш квартал! На каникулы мы уезжали в Англию, там я продолжала играть роль секретного агента при королеве и ее дворе. В ту пору были сделаны фотографии Гэри с Уильямом и Гарри. Ну вот, теперь ты знаешь практически все…

— Гэри тоже знает?

— Да. Я поступила, как мой отец. Когда Гэри исполнилось семь лет, я сказала ему правду. Это нас очень сблизило, и он как-то сразу повзрослел. Теперь между нами поистине нерушимая связь…

— А человек в черном не будет тебя преследовать?

— После его приезда в Париж я предупредила людей в Лондоне, и на него надавили. Понимаешь, он тоже боится, боится потерять свою пожизненную ренту, боится спецслужб. Его быстренько припугнули. Не думаю, что он вернется мне докучать, но предпочитаю держаться от него подальше, так безопаснее — да и сама я так скорее его забуду. Пора перевернуть страницу. Потому-то я спокойно рассказала тебе сегодня обо всем. Зря он заявился в Париж, это уж слишком. Я поняла, что больше не позволю ему терроризировать нас… когда утром он уходил, я почувствовала только невероятное отвращение, мне стало противно, что он вот так вот годами мною вертел.

Она посмотрела на звезды и вздохнула:

— У меня теперь будет время с ними поговорить.

И, через мгновение:

— Отправишь ко мне на каникулы Гэри, и девочек тоже, если они захотят… А в июне, когда он будет сдавать экзамены, я могу приехать и пожить у тебя, чтобы его поддержать?

Жозефина кивнула.

— Ты мне заменишь мадам Бартийе, я от такого обмена только выиграю!

Ирис посмотрела в окно. Она ненавидела январь. Февраль она тоже ненавидела, не говоря уже про март с апрелем. В мае у нее начиналась сенная лихорадка, в июне было слишком жарко. Вот и комната ее уже бесила. И сама она плохо выглядела. Открыв шкаф, обнаружила, что ей нечего надеть. Рождество вышло кошмарным. «Какой ужасный праздник, — думала она, прислонившись лбом к стеклу. — Вдвоем с Филиппом у очага, какая мерзость!»

Они ни разу не говорили о поездке в Нью-Йорк.

Они избегали друг друга. Филиппа целыми днями не было дома. Если он приходил часам к семи вечера, то лишь для того, чтобы пообщаться с Александром. И вновь уходил, когда сыну пора было в ванну. Она не спрашивала, куда он идет. Он жил своей жизнью, она своей. «А что я, собственно, беспокоюсь, мы всегда так жили».

Ирис решила забыть Габора. Каждый раз при мысли о нем словно острый нож вонзался ей в сердце. Она задыхалась, боль рвала ее на части. Когда она вспоминала о том, что произошло в Нью-Йорке, накатывала тошнота, голова кружилась. Она будто стояла на краю пропасти. Дальше дороги нет, разве что прыгнуть в пустоту… Пустота пугала. Пустота манила.

Она жила рассеянно, по инерции.

Пик ее славы миновал. Три месяца пресса бурлила, потом нашлись другие поводы почесать языки. К ней почти утратили интерес. Это всегда так быстро происходит! До Нового года ее часто приглашали — то фотосессия, то вечеринка в ее честь. А теперь… Она заглянула в еженедельник, о-па! Фотосессия для «Гала» в следующий вторник… «Не знаю, как одеться, надо спросить Гортензию. Точно, попрошу Гортензию придумать мне новый имидж! Хоть развеюсь. Вместе пробежимся по магазинам. Надо мне придумать какой-нибудь фокус, чтобы раньше времени не сойти со сцены». Огни прожекторов опьяняют — но стоит им потухнуть, начинается нервная дрожь.

«Хочу, чтобы на меня смотрели!» — прорычала она в бархатную тишину комнаты. Но для этого надо поставить собственный спектакль. Когда она в прямом эфире дала состричь себе волосы, это было великолепно. Надо найти новую гениальную идею. Да, но какую? Она смотрела, как дождь стучит в окно, как капли скатываются по стеклу… Включила телевизор — шла вечерняя передача. Вспомнила, что ее туда приглашали. «Очень полезно для продаж, надо непременно пойти», — сказала ей тогда пресс-атташе. На экране молодой автор представлял свой роман. Ревность кольнула сердце. Ведущая (Ирис не помнила ее имени) говорила, что книга ей очень понравилась, что она прекрасно написана: подлежащее, сказуемое, дополнение. Короткие, быстрые фразы.