Читаем без скачивания Бездна (Миф о Юрии Андропове) - Игорь Минутко

И наконец, огромный прохладный кабинет: письменный стол похож на теннисный корт; портреты вождей всех братских коммунистических партий.

— Прошу, товарищ Андропов. Вот мы и одни.

Правда, в кабинете присутствуют четверо — беседа идет через переводчиков, геноссе Эрих Хонеккер не знает русского языка, а если и знает, то «отшень, отшень плёхо»; во всяком случае, думает он по-немецки. И все-таки они одни. На переводчиков не стоит обращать внимания — они не люди, а живые механизмы, приспособленные для дела. И — только.

— Итак, мой друг Эрих…

У вождя одной половины немецкого народа округляются глаза: он впервые встречается с товарищем Андроповым. И потом… Раньше ни один высокий лидер Советского Союза не обращался к нему так неофициально, даже товарищ Брежнев.

«Ничего, ничего! — Андропов прямо смотрит в лицо собеседника и еле заметно улыбается.— Ты будешь моим другом. Или не будешь никем».

— Вот какие обстоятельства, мой друг Эрих, побудили меня прибыть к вам…

Далее все повторяется почти синхронно: здоровье Леонида Ильича («Да, да, увы, всех нас рано или поздно ждет пенсия»), ситуация в руководстве страной — тяжкая ноша власти, которую по просьбе товарищей из Политбюро он вынужден взвалить себе на плечи; критическое положение в советской экономике, нужно хотя бы два года стабилизации и внутри страны и…

— Нам абсолютно необходим период международного спокойствия,— вздыхает Юрий Владимирович.

И тут Эрих Хонеккер спрашивает с немецкой прямолинейностью:

— А как же Афганистан?

«Молодец, Эрих! Хороший вопрос. От него я и оттолкнусь — для главного тезиса».

— Поверьте мне: мы, может быть, больше всех заинтересованы в мирном разрешении афганской проблемы. Мы готовы пойти на уступки! Уточню: на почетные уступки. Они возможны при одном непременном условии: Афганистан должен остаться в сфере советского влияния. Будет достигнута такая договоренность с Западом — мы тут же начнем поэтапный вывод войск.

Эрих Хонеккер молчит, наморщив лоб,— он думает.

— Не скрою от вас, мой друг Эрих…— «Вот! Сверхглавное. Основной аккорд. Нота бене!»— Далеко не все члены Политбюро разделяют эту мою…— на слове «мою» сделано ударение,— точку зрения. Да и в ЦеКа партии у меня еще много врагов. Поэтому, как политический лидер страны, я не могу сделать односторонние уступки. Первым эти уступки должен сделать Запад. И — я отвечу на них. Но не сразу. Через год. Может быть, через два. В зависимости от того, как будут развиваться события.

По лицу Хонеккера Юрий Владимирович читал: «Немчик начинает понимать. Он, похоже, допер до того, в чьих руках сейчас в Москве реальная власть. Что же, пора!»

— И я, товарищ Хонеккер, очень надеюсь, что руководство ГДР и лично вы поддержите меня в ближайшее время, которое, судя по всему, будет решающим для судьбы Советского Союза и всего социалистического лагеря.

Глаза первого коммуниста Германии воинственно сверкнули. Юрий Владимирович совсем бы не удивился, если бы Эрих Хонеккер сейчас вскочил, вскинул руку в фашистском приветствии «Хайль!» и гаркнул бы: «Яволь!»

Но хозяин кабинета только сказал тихо и твердо:

— Мы вас поддержим, товарищ Андропов.

«Все! Все!… Домой».

…Краткий товарищеский ужин, тосты и здравицы (Юрий Владимирович ни к спиртному, ни к изысканной еде почти не притрагивался); стремительная езда на немецких «членовозах» по берлинским улицам (дождь разошелся еще пуще, и город казался особенно мрачным и неприветливым).

Аэропорт. От машин полицейские теснят огромную толпу журналистов. («Господа! Товарищи! Встречи с прессой не будет!») Черный зонт над головой, по нему барабанят частые дождевые капли. Внял Эрих: проводы неофициальные, никаких протокольных мероприятий. Нет солдат, нет оркестра, минимум официальных лиц. («Главное — вовремя и четко отдать приказ».) Скорее вверх по трапу. В дверях обернуться, сделать ручкой. Так… улыбка. Все!

…Уже лежа на своей тахте под теплым пледом, он ощущает разбег десантного самолета по взлетной полосе. Безмерная усталость. Но и чувство удовлетворения, исполненного долга.

Курс — на Москву. Московское время — пятнадцать часов сорок минут…

…Между тем события в Москве в этот день, десятого сентября 1982 года, разворачивались следующим образом.

Рано утром — Николай Анисимович Щелоков еще и не просыпался — в спальне московской квартиры министра внутренних дел раздался телефонный звонок в аппарате прямой связи с Генеральным секретарем, то есть звонили из канцелярии товарища Брежнева со Старой площади.

Министр в помятой пижаме, пропахшей табаком и потом, неверной со сна рукой схватил трубку телефона.

— Щелоков у аппарата.— «Что-то стряслось». Дурное предчувствие охватило его.

— Здравствуйте, Николай Анисимович.— Голос был официальный, вежливый, но ощущалось в нем напряжение.— Вам надлежит быть в кабинете Генерального секретаря в восемь часов.

— Сегодня? — впав в панику, спросил министр.

— Разумеется.

— Так, может быть, мне сейчас…— Николай Анисимович взглянул на ручные часы, которые лежали на тумбочке, стоящей рядом с кроватью: было без двадцати семь,— подняться к Леониду Ильичу и…

— Генеральный секретарь,— прервали его,— в настоящий момент едет на работу из Заречья в ЦК партии для встречи с вами, Николай Анисимович.

В телефонной трубке тренькнуло, и связь оборвалась.

«Пропал,— подумал министр.— Да что же случилось?»

Ничего конкретного: «Почему? Зачем?» — он предположить не мог, и от этого становилось совсем худо.

…Однако в восемь часов утра пять минут — все-таки опоздал, как ни торопился,— Николай Анисимович Щелоков, подтянутый, напряженный, в генеральской форме, отлично сшитой по его фигуре, появился в кабинете Генерального, сопровождаемый молодым помощником Брежнева, который, доставив министра пред державные очи, тут же удалился.

Леонид Ильич неподвижной глыбой зависал над письменным столом и вид имел хмурый, недовольный, невыспавшийся. Ему явно предстояло сейчас сделать то, чего делать не хотелось, то есть не то чтобы не хотелось, а страшно — но надо. Что надо, он чувствовал инстинктом старого вожака, чью волчью стаю загоняют в квадрат, огороженный красными флажками.

— Доброе утро, Леонид Ильич.— Голос у министра внутренних дел неожиданно осип.

— Не такое уж оно доброе.— Брежнев шевельнулся и опять застыл в своем кресле.— Садись, Николай, сюда, чтобы я видел твои глаза, и слушай. И постарайся не задавать лишних вопросов.

— Я весь внимание, Леонид Ильич.

— Ишь ты! — Генеральный слабо улыбнулся непослушными губами.— Говорить вы все у меня стали мастаки. «Весь внимание…» Так слушай, Николай. Я, как глава государства и Генеральный секретарь нашей партии, отдаю тебе приказ… Смотри, смотри мне в глаза! Отдаю приказ: немедленно, сейчас арестовать Юрия Владимировича Андропова.

— Что?!

— Или давай так… Другая формулировка. В интересах безопасности государства подвергнуть товарища Андропова задержанию… Ну… скажем, на трое суток. А там — поглядим.

— Леонид Ильич! Но… В чем дело? На каком основании?

— Коля! Ты…— Генеральный, наверное от волнения, стал задыхаться и говорил все реже.— Ты задаешь лишние вопросы. Основания тебе нужны? Ты, наверное, не хочешь вылететь из своего кресла? Или того хуже… Голова с плеч покатится… Рыльце-то в пушку?

«У кого оно не в пушку?» — с ненавистью подумал министр внутренних дел. С ненавистью к Андропову. И сказал:

— Но, Леонид Ильич… Такую операцию надо заранее готовить.

Брежнев усмехнулся:

— Тебе ее готовить не надо. Все подготовлено. Ты только отдай приказ.

— Кому?

— Юре.

— То есть моему…

— Да! Да! — уже раздраженно и зло перебил Брежнев.— Твоему первому заместителю генерал-лейтенанту Чаранову.— Генеральный пошлепал губами.— Моему зятю. Прямо отсюда и звони. Там только твоего звонка и ждут.

— Где?…

— Ты, Николай, конечно, телефон штаба своего спецподразделения «Пантера» на память знаешь?

— Знаю.

— Вот и звони туда. Юра там, ждет.

Возникла тягостная, тяжелая пауза.

— Ну? Чего ты? — Брежнев побагровел, на анемичном оплывшем лице как-то особенно резко проступили глубокие морщины. Он кричал, и изо рта летели брызги слюны.— Чего тебе еще? Чего ты тянешь время? Он выезжает на работу без десяти десять. В вашем с Юркой распоряжении час и сорок минут!

— Леонид Ильич.— Голос Николая Анисимовича был тверд.— Я не могу отдать приказ без вашего письменного распоряжения.

И опять возникла пауза.

— Значит, не можешь?

— Не могу…

— Ладно!… Нет времени пререкаться. Я еще с тобой сочтусь. Устное слово Генерального для него ничто… Ладно…