Читаем без скачивания Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека - Владимир Соловьев

После Сережиной смерти мы стали встречаться с Шапиро все чаще и чаще — сначала у общих друзей, а потом на их днях рождения и юбилеях, когда сдружились. Уверен, они уже мелькали в наших воспоминаниях о Сереже. В Старый Новый две тысяча какой-то год (офигеть!) мы вспомним Сережу Довлатова. Блатная наша шобла и без того мишпуха — как и в Москве, а до этого в Питере, — евреятник с вкраплениями «старшего брата», а тут за столом больше всего Шапиров — Соломон и Изя Шапиры с женами Шапирами, и все Шапиры наперебой рассказывают пикантные истории про Довлатова — в пандан, в параллель тем, которые Сережа рассказывал про них. А придя далеко за полночь домой, мы увидим в телеящике директора и пиарщика «Паблик ТВ» Нила Шапиро в знаменитых его подтяжках. Лена Клепикова сказала как-то, что Саша Грант сделал подтяжки. «Предпочитаю ремень», — живо откликнулся Миша Фрейдлин, другой наш приятель (к слову). Без общественного телевидения мы с Леной не представляем нашей жизни. Сейчас по нему в который раз прогоняют театрализованную бриттами диккенсиану, где играют негры в том числе, которых среди героев Диккенса не наблюдалось, а между героинями — лесбийские и черт знает еще какие пикантные отношения: классика как современность. По вторникам научные передачи, по средам — оперы, по субботам — старые фильмы, каждую неделю история, религия, культура, природа. Но это опять-таки к слову, потому что забавно после шестичасового староновогоднего стеба на воздушные темы, в том числе с Шапирами, увидеть на экране еще одного Шапиро: пусть никакого отношения к Довлатову, но из того же рода-племени, что остальные. Ну да, два мира — два Шапиро: старая история, которую Сережа так любил рассказывать в связи с нашими Шапирами, зато сейчас ее легко выудить из Инета, но чтобы читателю не отвлекаться от нашей книги, вот она вкратце.

Однажды — в 40, 50 или в 60-х, роли не играет — корреспондент агентства UPI Генри Шапиро, проходя мимо здания ТАСС, увидел валивший оттуда дым. Он позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он позвонил по телефону. Трубку снял дежурный Соломон Шапиро.

— У вас пожар, — сказал ему Генри.

— А кто это говорит? — спросил Соломон.

— Шапиро.

Советский Шапиро решил, что его разыгрывают, и бросил трубку.

Американский Шапиро сообщил по телефону в Нью-Йорк, что в Москве горит здание ТАСС. Сообщение UPI было по телетайпу принято советским Шапиро. Он открыл дверь в коридор и тут же убедился, что лживая американская пресса не врет — коридор весь в дыму. Пожар как-то потушили, но память о нем сохранилась: два мира — два Шапиро.

Сережа рассказывал устно эту историю с двумя Шапирами куда лучше, чем я пересказываю письменно, подчеркивая, что того Шапиро из ТАССа звали, как и нашего Шапиро, Соломоном. В тон Довлатову я вспомнил про героя французского фильма с той же развеселой фамилией, но с ударением на последнем слоге: Шапиро́. Сережа посмеялся и стал всячески коверкать эту фамилию на французский лад, пока не дошел до цирка Шапито́.

— А у нас их даже не два, а целых четыре Шапиро́, если считать с женами, невзирая на их девичьи фамилии, — добавлял Сережа. — И все четверо — бывшие советские Шапиро́, а теперь — американские Шапиро́.

Вот одна из Сережиных историй про Изю Шапиро — как раз на сюжет их семейной фамилии.

Изя Шапиро часто ездил в командировки по Америке. Где бы он ни оказался, первым делом искал телефонную книгу.

Считал, сколько людей по фамилии Шапиро живет в этом городе.

Если таковых было много, город Изе нравился. Если мало, Изю охватывала тревога. В одном техасском городке, представляясь хозяину фирмы, Изя Шапиро сказал:

— Я — Израиль Шапиро!

— Что это значит? — удивился хозяин.

Нас с Изей Шапиро удивляет, почему Довлатов не приписал к этой истории еще одну, которую сам рассказывал устно со слов Изи.

Изя Шапиро впервые оказался в небольшом техасском городе Форт-Уорс. Этот городок представлялся Изе типичным ковбойским городком, где, как ему казалось, все ходят в ковбойских сапогах и шляпах, на боку у каждого кольты, отовсюду слышится стрельба. После шести вечера за пределы отеля Изя выходить не решался. Телевизора в номере не было. Открыв ящичек прикроватной тумбочки, Изя нашел Библию и телефонную книгу. Библия Изю не заинтересовала, зато к телефонной книге проявил интерес — хотелось узнать, чем живет этот маленький и пугающий город ковбоев. Случайно или не случайно книга открылась на букве «Ш» (Sh). К этой букве у Изи прикипела душа. И когда он увидел, что в городке семнадцать Шапиро, он понял, что все не так уж и плохо. И успокоился.

А теперь истории про Довлатова от Изи Шапиро — будучи оба репликантами, они иногда состязались в юморе.

Однажды, после очередного семейного стресса, я пожаловался Сергею, что у меня, кажется, депрессия. В каждой руке у меня было по пирожку, один я жадно доедал.

— Судя по твоему аппетиту, на депрессию это не похоже.

— Я ем не от голода, а на нервной почве, — сказал я.

Сергей терпеть не мог оставаться в должниках.

— Даже представить себе не могу, как это можно занять и не вернуть, — говорил он. — Уж лучше, чтобы тебя на твоем дне рождения при гостях немецкая овчарка на кухне в жопу е**а.

Однажды Сергей пришел домой в новой кожаной куртке.

— Откуда у тебя эта куртка? — спросила Нора Сергеевна.

— Мне ее Володя подарил.

— Подарил ли ты ему что-нибудь взамен?

— Да, мама, — ответил Сергей. — Шестьсот рублей.

В «Записных книжках» приведен другой вариант этой истории, ослабленный по причине отсутствия вездесущей Норы Сергеевны и снижения роли Довлатова, — вместо главного героя он становится рассказчиком (как и в байке о половом бессилии):

«Встретил я как-то поэта Шкляринского в импортной зимней куртке на меху.

— Шикарная, — говорю, — куртка.

— Да, — говорит Шкляринский, — это мне Виктор Соснора подарил. А я — ему шестьдесят рублей».

Судя по изменению 600 рублей на 60 после денежной девальвации 1961 года, записанная история вторичного происхождения, хотя потускнела она не от старости. Случалось, Довлатов был не только редактором, но и цензором самого себя.

Шутки шутками, но это было железным домашним правилом Довлатовых — возвращать долг. Я уже упоминал, как занес Сереже для опохмелки початую бутыль, по пути еще разлил, а Сережа вернул мне сторицей — «Абсолют» прямо из магазина. Человек я не сильно пьющий, а потому пытался всучить бутылку обратно Сереже, но он меня убедил: «Мне нельзя — могу снова загудеть».