Читаем без скачивания Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты очень умная девочка, Камари.
– Я уже говорила тебе об этом, – Камари рассердилась оттого, что я не посчитал ее слова очевидной истиной. Глянув на книгу, она протянула ее мне. – Что означают эти знаки?
– Всякую всячину.
– Какую именно?
– О, кикуйю знать это ни к чему.
– Но ты же знаешь.
– Я же мундумугу.
– Может кто-нибудь еще на Кириньяге понять смысл этих знаков?
– Вождь твоей деревни Коиннаге и еще двое вождей умеют читать такие знаки. – Я уже сожалел, что дал втянуть себя в этот разговор, понимая, к чему он приведет.
– Но вы все старики, – возразила она. – Ты должен научить меня, чтобы после вашей смерти кто-то мог прочесть их.
– Сами по себе эти знаки не так уж и важны, – сказал я. – Они выдуманы европейцами. Кикуйю не нуждались в книгах до прихода европейцев в Кению, вот и мы вполне обходимся без них на Кириньяге, которая принадлежит только нам. Когда Коиннаге и другие вожди умрут, все будет так же, как в стародавние времена.
– Значит, это дурные знаки? – спросила она.
– Нет, – сказал я. – Зла они не несут. Но для кикуйю они бесполезны. Это знаки белых людей.
Она протянула мне книгу:
– Прочтешь мне что-нибудь из этих знаков?
– Зачем?
– Хочется знать, какие заклятия у белых.
Я долго смотрел на нее, пытаясь собраться с мыслями, затем согласно кивнул.
– Только одно, – предупредил я. – И более это не повторится.
– Только одно, – согласилась Камари.
Я пролистал книгу, сборник английских стихотворений елизаветинской эпохи, переведенных на суахили, наугад выбрал одно и прочел его Камари:
Приди, любимая моя!С тобой вкушу блаженство я.Открыты нам полей простор,Леса, долины, кручи гор.Мы сядем у прибрежных скал,Где птицы дивный мадригалСлагают в честь уснувших водИ где пастух стада пасет.Приди! Я плащ украшу твойЗеленой миртовой листвой,Цветы вплету я в шелк волосИ ложе сделаю из роз.Дам пояс мягкий из плюща,Янтарь для пуговиц плаща.С тобой познаю счастье я,Приди, любимая моя![9]Камари нахмурилась:
– Не понимаю.
– Я же сказал тебе, что не поймешь, – ответил я. – А теперь положи книгу на место и заканчивай уборку. У тебя же есть еще дела в шамба твоего отца помимо здешних.
Она кивнула и нырнула в хижину, чтобы возбужденно выскочить оттуда несколько минут спустя.
– Это же история! – воскликнула она.
– Что?
– Заклинание, которое ты прочел! Я не поняла многих слов, но это история воина, который просит девушку выйти за него замуж! – Она помолчала. – Но ведь ты мог бы сделать ее интереснее, Кориба! В заклинании не упомянуты ни гиена-физи, ни крокодил-мамба, что живет в реке и может съесть воина и его жену. И все же это история! Я-то думала, что это будет заклинание для мундумугу!
– Ты очень умна, раз поняла, что это история, – похвалил ее я.
– Прочти мне еще одну! – радостно попросила Камари.
Я покачал головой:
– Ты помнишь наш уговор? Только одну, и ни слова больше.
Задумавшись, она опустила голову, затем вскинула ее, блеснув глазами.
– Тогда научи меня читать эти заклинания.
– Это противоречит закону кикуйю, – сказал я. – Женщинам не дозволяется читать.
– Почему?
– Долг женщины, – ответил я, – возделывать поля, толочь зерно, поддерживать огонь в очаге, ткать полотно и вынашивать детей своего мужа.
– Но я не женщина, – заметила Камари. – Я маленькая девочка.
– Станешь женщиной, – сказал я, – а женщина не должна читать.
– Научи меня сейчас, а став женщиной, я все забуду.
– Разве орел забывает, как летать, а гиена – как убивать?
– Это несправедливо.
– Да, – согласился я. – Но обоснованно.
– Я не понимаю.
– Тогда давай я тебе все объясню, – сказал я. – Присядь, Камари.
Она села напротив меня в пыли и сосредоточенно наклонилась вперед.
– Много лет тому назад, – начал я, – кикуйю жили в тени Кириньяги, горы, на которой живет Нгаи.
– Я знаю, – сказала она. – А потом пришли европейцы и построили свои города.
– Ты перебиваешь.
– Извини, Кориба, – ответила она, – но я уже знаю эту историю.
– Не всю, – возразил я. – До появления европейцев мы жили в гармонии с землей. Мы пасли скот и возделывали поля, рожали как раз достаточно детей, чтобы заменять тех, кто умирал от старости или хвори, или тех, кто погибал на войне с масаи, вакамба и нанди. Жизнь наша была проста, но полноценна.
– И тут пришли европейцы! – не выдержала Камари.
– И тут пришли европейцы, – согласился я. – И принесли свои обычаи.
– Злые обычаи.
Я покачал головой.
– Для европейцев это – не злые обычаи, – ответил я. – Я-то знаю, потому что учился в европейских университетах. Но их обычаи не годятся для кикуйю, или масаи, или вакамба, или эмбу, или кисии, как, впрочем, и для всех остальных племен. Мы видели одежду, которую они носили, здания, которые они воздвигли, машины, которыми они пользовались, и мы попытались стать европейцами. Но мы – не европейцы, и их пути – не наши пути, они не подходят для нас. Наши города стали переполненными и грязными, наши земли истощались, животные вымирали, вода стала отравленной, и наконец, когда Эвтопический Совет разрешил нам переселиться на планету Кириньяга, мы оставили Кению и прилетели сюда, чтобы жить по старым законам, которые хороши для кикуйю. – Я помолчал. – В давние времена у кикуйю не было письменности и никто не умел читать, а раз мы здесь, на Кириньяге, возрождаем традиции кикуйю, то нашему народу нет нужды учиться читать или писать.
– Но что хорошего в неумении читать? – спросила она.
– То, что никто из кикуйю не умел читать до прихода европейцев, не делает его плохим. Чтение покажет тебе, что можно жить и думать иначе, и тогда жизнь на Кириньяге будет вызывать твое неудовольствие.
– Но ты же читаешь и всем доволен.
– Я – мундумугу, – сказал я. – Я достаточно мудр, чтобы понять, что прочитанное мною – ложь.
– Но ложь не обязательно плоха, – настаивала она. – Ты все время рассказываешь лживые истории.
– Мундумугу никогда не лжет своему народу, – резко возразил я.
– Ты рассказываешь им истории вроде той, про льва и зайца, или другой, о том, как появилась радуга, но это же выдумки.
– Это притчи, – ответил я.
– Что такое притча?
– Особый вид истории.
– Это правдивая история?
– В каком-то смысле.
– Если она правдива лишь отчасти, значит, в ней есть и частичка лжи? – спросила она и продолжила, не дав мне ответить: – Если я могу слушать ложь, почему я не могу ее прочитать?
– Я тебе уже пояснил.
– Это несправедливо, – повторила она.
– Да, – вновь согласился я. – Но это правильно и в будущем послужит лишь благу кикуйю.
– Все равно не понимаю, почему это хорошо для нас, – посетовала она.
– Видишь ли, мы – последние, кто остался. Когда-то кикуйю попытались стать кем-то другими, но превратились не в городских кикуйю, не в плохих кикуйю, не в несчастных кикуйю, а в совершенно новое племя кенийцев. Те из нас, кто улетел на Кириньягу, прибыли сюда для того, чтобы сохранять традиции древности, и если женщины начнут читать, то некоторые станут недовольными, улетят, и в конце концов кикуйю
