Читаем без скачивания Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. - Пьер Бомарше

«19 июня 1792, 4-го года Свободы.

Господин Бомарше!

Вы просите меня, сударь, чтобы я дал Вам возможность вывезти из Зеландии шестьдесят тысяч солдатских ружей, которые Вы там достали в соответствии с соглашением, имеющимся у Вас с правительством, выдав Вам для этой цели новый аванс в счет оплаты данной поставки в размере пятисот тысяч ливров, что составит вместе с деньгами, уже полученными Вами, шестьсот пятьдесят тысяч ливров. Я нахожу тем менее возражений для предоставления Вам этого пособия, что Вы, как было Вами отмечено, оставили в обеспечение ценности, превышающие этот аванс. При сем прилагается ордер на получение ста пятидесяти тысяч ливров в национальном казначействе.

Военный министр.

Подпись: А. Лажар».

Я посылаю моего кассира получить указанную сумму, заставившую себя так чудовищно долго ждать! Ничтожная и странная придирка задерживает снова ее выплату.

Один из чиновников канцелярии военного министерства, — объясняют моему кассиру, — специально приходил напомнить, чтобы мы не забыли у вас потребовать, как это положено перед выдачей денег поставщикам, предъявления патента.

— Сударь, — говорит мой кассир, — господин де Бомарше вовсе не поставщик, это гражданин, который делает одолжение и, безусловно, себе в убыток. Он представляет некоего брабантца, отнюдь не имеющего патента во Франции; господину Бомарше уже было выдано пятьсот тысяч франков, и от него ничего подобного не требовали.

— Сударь, — отвечают ему, — мы получили приказ ничего не выплачивать без патента.

Выслушав его доклад, я сказал:

— Это последние вздохи испускающего дух недоброжелательства. Не будем терять десять дней на битву за деньги, так яростно оспариваемые и до такой степени необходимые; они хотят сделать из меня подрядчика, в то время как я думал, что оказываю стране весьма важную услугу. Сколько требуется заплатить за этот патент?

— С меня запросили полтораста ливров.

— Раз уж господа из этой канцелярии сговорились отбить у меня охоту в чем-либо идти им наперекор, скажем mea culpa[25], и вот вам полтораста ливров для них.

Это съело у нас два дня. Я убежден, что мои недоброжелатели злобно посмеялись. Наконец им предъявили мой патент оружейника. Но в ту минуту, когда должны были уже произвести выплату, является другой чиновник и угощает моего кассира новым запретом. Кассу закрывают; мой кассир возвращается с письмом министра; что же касается ордера на выплату, то его оставляют в казначействе. Кассир приходит и в испуге спрашивает, знаком ли мне некий Провен, который наложил запрет на выплату мне военным министерством какой бы то ни было суммы; поэтому-то мне ничего и не дали.

— Он мне знаком, — сказал я кассиру, — как раз настолько, чтобы не иметь желания с ним знакомиться.

Здесь настал момент объясниться относительно этого Провена, которого вы, Лекуантр, столь высоко прославили в вашем обвинении; как ни воротит меня от этого рвотного, нужно принять его и выблевать, чтобы не осталось никаких темных мест. Когда тебя ночью кусает насекомое, необходимо его утопить, ежели хочешь обрести покой.

Несколько дней спустя после подписания соглашения с г-ном де Гравом явился ко мне однажды поутру некий г-н Роменвилье, командир легиона Национальной гвардии, в прошлом уволенный из личной королевской охраны, игрок и темный делец, который всегда был по уши в долгах; он сообщил мне, что г-н Лаэй, по слухам продавший мне оружие для французского правительства, обманул одного бедного человека, задолжав ему восемьдесят тысяч франков за ящики и ремонт части этого самого оружия, в связи с чем он умоляет меня, какова бы ни была сделка, заключенная мною с этим Лаэйем, не отказаться принять от него протест. Этот человек, сказал он, некто Провен, честный труженик и отчасти торговец подержанными вещами, у которого много детей и для которого подобная денежная потеря будет полным разорением.

— Сударь, — сказал я ему, — нет нужды просить меня, я не могу отказаться принять протест, коли мне его принесли. Господин де Лаэй ничего мне не сказал об этом немалом долге; я побраню его за это; поскольку я не видел этого оружия, я не мог взять на себя обязательства заплатить за него наличными. Однако я достаточно заинтересовал господина Лаэйля, чтобы он вел дело честно, и ежели на наше предприятие не обрушатся великие бедствия, ваш человек отнюдь не потеряет того, что ему должны. Но какое участие принимаете вы в этом кредиторе Лаэйя?

— Не скрою от вас, — сказал он, — что, будучи сам несколько стесненным в средствах, я во времена господина Дюпортая хлопотал за него в канцелярии военного министерства, добиваясь, чтобы с ним заключили сделку на часть этого оружия. Ассигнации тогда почти не падали. Он исходил из расценки двадцати ливров за ружье, даже меньше, но не нашел вовремя денег, а ассигнации внезапно упали, и сделка рухнула, потому что он пообещал слишком большой процент, а те, кто предоставлял ему средства, полностью обанкротились. Я сам был отчасти заинтересован в этом деле вместе с некоторыми господами из министерства. Ах! Как ему не повезло, что он не подумал о вас!

— Не жалейте об этом, сударь, — сказал я ему, — я все равно не согласился бы на предложение, исходившее от француза: мне слишком хорошо известны все их грязные делишки! Я считал эту операцию чистой, и мне весьма досадно, что я сталкиваюсь теперь с такого рода помехами. Как бы там ни было, я вам признателен за внимание, побудившее вас предупредить меня об этом протесте; я его принимаю и даю слово, что напишу о нем господину Лаэйю. Если им понадобится посредник для переговоров, я охотно возьму это на себя.

Протест был мне прислан, я его принял. Я написал Лаэйю, который ответил мне, что ничего этому человеку не должен и что по поводу предметов, за которые тот требует платы, я могу написать г-ну де Лаогу и тот вышлет мне ответной почтой квитанции, удостоверяющие, что за все эти предметы за меня было уже оплачено в счет общей суммы. Тут я насторожился.

Наконец, когда я увидел, что, кроме протеста, врученного мне, этого человека заставили подать на меня протест в военное министерство (на меня, который его видеть не видел и слышать не слышал), я раскусил темную интригу, бывшую мне наказанием за то, что я совершил ошибку и, нарушив собственный покой, помешал этим барышникам. Тогда я, предполагая, что кто-то, жаждущий раздуть расходы за его счет, принудил торговца подержанными вещами совершить этот неблаговидный поступок, встретился с ним в присутствии юриста. Однако, поскольку у этого Провена нет царя в голове, мы ничего от него не добились. Мы тотчас вызвали его в суд, он не явился, слушание многократно откладывалось, наконец он был осужден во всех инстанциях, однако, пользуясь беспорядком, он так долго тянул дело от одной инстанции до другой, что на все это ушло пять месяцев. С помощью незаконного протеста он помешал мне получить мои собственные пятьдесят тысяч экю. Я предложил военному ведомству удержать сумму, требуемую этим человеком, и, впредь до вынесения окончательного приговора, выдать мне остаток. Суровый г-н Вошель не пожелал тогда дать на это согласие; а я начал яснее разбираться в этом деле; и, отступившись от моих пятидесяти тысяч экю, до истечения тридцати отсрочек, с помощью которых, по воле неба, самый безденежный негодяй может остановить по новым законам на полгода любое национальное дело, я возложил на этого человека ответственность за все мои последующие убытки и прибег к весьма обременительному для меня займу. Но что такой приговор человеку, с которого нечего взять! Бесчестье — вот вся его расплата.

Мой адвокат принесет вам, Лекуантр, пять или шесть приговоров, вынесенных этому человеку; сейчас дело находится в суде первого округа, куда он подал жалобу на окончательный вердикт, вынесенный судом под председательством неподкупного д'Ормессона, который трижды осуждал его. Таковы Провен и компания.

Оставим эти пресные интриги; вы еще столкнетесь с другими, в которых будет куда больше перца! Ради того, чтобы сорвать это дело, ничем не брезговали, исходя из общеизвестного принципа: нет и не будет поставщиков, кроме нас и наших друзей.

Третий этап

Я обязался, Лекуантр, осветить вам всесторонне мое поведение; я пообещал, что буду публично оправдан, отчитавшись перед нацией во всем мною сказанном, написанном или содеянном день за днем, на протяжении тягостных девяти месяцев; что в этом, доступном всем, докладе будет рассказано о моих поступках, совещаниях, письмах и заявлениях с такой точностью, что каждый здравый ум будет поражен их согласованностью, последовательностью и единообразием.