Читаем без скачивания Бомба для ведущего (Антиоружие) - Александр Жорницкий

– Мне пора, здесь вас никто не тронет, хутор полностью наш, он не знал ни польской, ни советской власти, да и немецкой не узнает. На всякий случай в хате есть потайной ход, через него сможете выйти в гущу леса, где схрон с большим запасом еды и воды, там возможно пересидеть. Хозяин воюет у нас, хозяйка бездетная, подкину ей пару нетипичных еврейских детей, мальчика и девочку, будет и вам веселее…

И стали жить они в этом крохотном, забытом богом хуторке, где обитали очень свободолюбивые украинцы-труженики в двадцати одинаковых хатах, не прячась и особо не разгуливая. Лес, находившийся рядом, снабжал хуторян дровами, ягодами, грибами и дичью, а быстро текущая чистая речушка – рыбой. В ней водились форель, сазан, карась, судак и окунь. Кругом в достаточном количестве росли дикие травы, на которых с ранней весны до поздней осени выпасали скот и косили их на сено. Полей для посевов почти не было, сеяли в основном рожь, ее мололи на жорнах и пекли хлеб, добавляя в муку молотые дубовые желуди. От урожая до урожая зерна не хватало. На домашних огородах выращивали картофель и другие овощи. Свиней не держали, на желудях и овощах в год выкармливали по одному поросенку, которых резали на Пасху или Рождество. Хуторяне, заботясь о своем и домашних животных здоровье, собирали лекарственные травы, сушили их в навесах и прятали на зиму. Был в хуторке свой лекарь, человек, прослуживший много лет в военном госпитале и усвоивший приемы оказания первой помощи, но большой знаток лекарственных трав. Он имел календарь сбора, и по его команде хуторяне в одно и то же время приступали к их заготовке. Перед большими праздниками хуторяне организовывали две-три подводы, загружали их продуктами, сушеными грибами, травами и отправляли для реализации на рынок большого города, где, выручив деньги, покупали праздничную одежду и олию, повседневное одеяние шили сами из домотканого полотна.

Срулик, прожив на хуторе больше двух месяцев, начал потихоньку выходить задворками на улицу. Однажды он обратил внимание на подводу с недвижимо лежащими молодыми хлопцами, которая остановилась у большого дома по соседству. Из него вышли двое подростков и вместе с ездовым начали вносить их в дом. Он сообразил, что раненых повстанцев несут в госпиталь, и, наблюдая за ним, заметил, что нередко из него выходят мужчина и женщина, быстро делают из бумаги и самосада закрутки, он выбивает крепнем огонь, дает ей прикурить и сам прикуривает, затем молча курят, глубоко затягиваясь и оставляя малюсенькие бычки в небольшой дырявой металлической кастрюльке. Нередко созерцая их с расстояния, убедился в чисто семитских чертах озабоченных лиц. В этом его особо убеждали удлиненные носы на смуглых лицах и черные вьющиеся на головах волосы. Любопытство с каждым днем все больше разгоралось и в конце концов взяло верх над осторожностью, он максимально приблизился к ним и спросил по-еврейски:

– Вы евреи?

Они взглянули на еще не старого мужчину в домотканых штанах и вышитой сорочке, ответили:

– Да. – И не ожидая последующих вопросов, женщина продолжала: – Нас вывезли из гетто друзья накануне массовой акции, немцы потом всех уничтожили. – Она тихо заплакала.

– Есть еще евреи в этой армии?

– Есть, к нам в госпиталь попал один парень, убежавший от немцев к ним, рассказывал, не все отряды принимают, но боевые берут, а в госпиталях евреи-врачи встречаются.

– Наша трагедия в том, что немцы нас хотят сейчас уничтожить, а Советы, когда вернутся, в лагерях сгноят, – подключился к разговору мужчина. Срулик промолчал.

Через месяц после взятия Берлина Йоська вызвали в штаб дивизии. Седой полковник, не медля, приступил к делу:

– Мы вас рекомендуем командиром отряда сопровождения ценных грузов из Германии на родину. В отряде двадцать студебеккеров, двадцать пять водителей и сорок бойцов-охранников, два автомеханика, один солдат – повар и старшина. Все бумаги у писаря. Можете идти. Получив бумаги на руки, отправился в расположение команды, выслушал там доклад старшины и принялся за дело, а через неделю загруженные оборудованием демонтированного химзавода студебеккеры мчались в Украину через Львов. Здесь он узнал подробности трагедии евреев города и боялся даже приблизиться к родному дому, но старшина отряда, пожилой еврей, винничанин, рассказал ему, что даже в Виннице, вблизи ставки Гитлера, при помощи украинцев несколько десятков евреев спаслись. Взяв его с собой, Йоська отправился к родному дому… Воспоминания, воспоминания… они не дают ему нормально работать, он поднялся, пошел на кухню, умылся прохладной водой, вернулся на рабочее место, начал шить, но они снова овладели им полностью, и он не стал сопротивляться. Демобилизация, приезд из Саратова жены с сыном, которого впервые увидел. С супругой познакомился на краткосрочных курсах подготовки младших офицеров, где она работала медсестрой. За месяц до окончания курсов призналась, что беременна. Утром следующего дня он с ней расписался. «Если погибну, – подумал, – будет наследник, а выживу, на одного сироту будет меньше».

Первый год после войны пролетел незаметно – многочисленные встречи, свадьбы. Привезенные из Германии шмотки шли на толкучке по высоким ценам, правда, продавать приходилось самому, надевал форму со всеми боевыми наградами, менты не трогали. Однажды пожилой мужчина-покупатель, вертя в руках и тщательно разглядывая тонкие и блестящие немецкие брюки, спросил, нет ли у него чего-нибудь на маленькую девочку лет трех-четырех, затем броским взглядом осмотрел окружающих Йоськи людей, взял его правую руку, вывернув ладонью вверх, стал своей правой легонько бить по ней, как бы торгуясь, и заговорил быстро-быстро по-украински:

– Слухай, Йосыпе, уважно, быстрий спрашивает, тот ли человек ты, что был?

– Тот самый.

– А чем олия пахнет?

– Детством, – улыбнулся он, а хромой незаметно пожал ему руку и потерялся в толпе.

Время шло, тряпок становилось все меньше и меньше, да и цена на них стала падать, неурожай в восточной и центральной частях Украины пригнал сюда множество людей, меняющих все на хлеб, в том числе и немецкие тряпки. Поиск работы к успеху не привел, но случай подвернулся интересный. Йоська постоянно помогал одинокой, живущей по соседству паре стариков, единственный сын которых погиб на войне, а его жена с двумя детьми при немецкой бомбардировке у них на глазах. После утрат они гасли с каждым днем все больше и больше, еле добрались из Средней Азии во Львов, где старика знали как мастера сапожного дела, умеющего пошить любую модель обуви. Он шил две пары сапог в неделю и выручки за них хватало им на весьма приличное питание. Йоська всегда с удовольствием наблюдал за его работой, ему казалось, старик Хаим-Лейб не шьет сапоги, а их рисует, как художник картину. Вот и сегодня, зайдя к ним, забрал пустые ведра, принес воды из колодца, вылил помои и высыпал мусор, затем, как всегда, присел возле деда и любовался его работой. Мастер поблагодарил его за постоянную заботу и добавил:

– Силы меня покидают, пару сапог шью почти четыре дня, а раньше день. В армии мои сапоги носил весь комсостав. Левкой называли, всегда угощали, а женам делал модельные туфли. В знак благодарности два раза в год в отпуск отправляли, да… к чему я это говорю, сына у меня нет, внуков нет, а кому-то я должен передать свою профессию, ты мне как сын, значит, тебе…

– Спасибо, – Йоське стало неловко, – но я хочу на завод.

– Успеешь, их не так скоро запустят, а за два месяца сделаю из тебя специалиста, мне надо спешить… Вот возьми, забей в подошву пару нагелей рядочком, как у меня.

– А что это такое?

– По-нашему флеклех или деревянные гвозди.

Йоська взял сапог и молоток, несколько нагелей и, слюнявя каждый из них, стал аккуратно забивать в подошву сапога параллельно забитым раньше. Осмотрев подошву, старик обнаружил много недостатков, но о них промолчал, а будущему сапожнику дал высокую оценку. Через два месяца Йоська сшил первую пару сапог, старик их долго вертел в руках, переворачивал, надевал на руки, ощупывал внутреннюю сторону подошвы, задумался, а потом сказал:

– Хороши, теперь могу спокойно умереть.

Он не шутил, действительно плохо себя чувствовал и слег, а через пару дней на рассвете к Йоське прибежала его жена Эстер и позвала к деду. Тот задыхался, однако, увидев соседа, оживился и заговорил медленно, но ясно:

– Я умираю, все, что относится к сапожному делу, забери сегодня, остальное после смерти жены, кое-что оставил, похорони.

Глава шестая

Саша полюбил эту маленькую уютную торговую точку тети Поли, где по умеренным ценам мог выпить чашечку хорошего кофе, скушать очень вкусные блинчики с козьим сыром и медом и где царили почти домашний уют, доброжелательность и благосклонность. Этот сыр напоминал ему раннее детство, когда родители не смогли собрать деньги на корову и купили козу. Козы в те времена в Тарнавке не водились, их там по пальцам можно было пересчитать, за покупкой довелось ехать за Южный Буг в Гайворон, добираясь туда на попутных машинах, заночевать у знакомых, утром купить на базаре козочку и возвратиться домой пешком полями, напрямик, поздно вечером. Утром мать сообщила отцу, что коза от корма отказалась, а бибок ее не заметила. Отец успокоил, пообещал привести ветеринара и пошел за ним, а через час вместе с ветеринарным врачом приехал на одноконке. После подробного анамнеза доктор провел клинический осмотр животного и удивил маленького Сашу тщательным ощупыванием, заглядыванием во все отверстия, а особенно введением термометра в прямую кишку. Прижав рукой правую голодную ямку и подержав ее там несколько минут, он улыбнулся и сказал: