Читаем без скачивания Круглые кубики - Анна Мосьпанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И, поддерживая с двух сторон парня на дощечке под локти, они поковыляли прочь.
Только стук-стук – гулким эхом по асфальту колодки. И чайки так протяжно, дико над головой.
Очередь, выйдя из оцепенения, вдруг загомонила.
И тут мороженщица тетя Маша, стоявшая до этого совершенно спокойно рядом со мной, рухнула на мостовую.
– Пятый месяц никаких вестей! Я и название-то выговорить не могу. Бакрам-Баграм… Хрен разберешь. Может, и нечего уже возвращать-то? А, люди? Господи, спаси наши души грешные… Может, и нету-ти ничего уже? Может, как у Михалны – в цинковом вернут? Или вон как Ванечку. Кому он теперь такой, а? Мамке? А мамка с ним, с таким, куды? А мой-то! Мой-то! Дмитрич, ты умный, все знаешь. Кому писать?
Внезапно стало темно. На юге так бывает. Как будто кто занавес черный опустил. Вот еще только-только светло было, чуть-чуть смеркалось – и вдруг все. Темень кромешная. И в этой разбухшей, пропитанной терпким, сочным запахом акации темноте раздавались страшные завывания тети Маши. И фоном тихий, спокойный голос Дмитрича, пытавшегося поднять полную, обмякшую фигуру с асфальта…
Очередь начала разбредаться.
– …Афганцы… Ужас… Во имя чего… его бы туда… – долетали до нас с Сережкой отдельные голоса.
Притихшие, ошеломленные, совершенно потерявшие чувство реальности, мы брели домой. Сережка все еще продолжал всхлипывать. В руке он сжимал пакетик с козинаками.
Взрослые встречали нас дома, у калитки. Дед с побледневшим лицом почему-то схватил меня за локоть и начал ощупывать конечности.
– Микуша! Цела? Где, где вы были? Сереженька! Что? Да что случилось-то, ребята? Ну разве ж можно так! В последний раз вас отпускаем.
Бабушка трясущимися руками пыталась вставить сигарету в свой янтарный мундштук. Полные руки ее не слушались, так и ходили ходуном.
– Афганцы, – выплюнул незнакомое слово Сережка. И снова расплакался. – Почему они без ног, пап? А один вообще без всего, только голова и плечи. Кто такие афганцы?
Сережина мать схватила сына, прижала резко, дерганно, как птица. Отец его, дядя Олег, врач, полковник в запасе, вскинулся, как от удара наотмашь, побелел и ни слова не говоря ушел в дом.
На шум выскочила Роза.
– Мы не договаривались орать по ночам! Детей своих же перебудите. Ну что за племя, а? Что вы за дикие такие. А еще с Москвы, называется!
Дедушка галантно взял Розу под локоть.
– Роза Шариповна, простите великодушно. Дети где-то заблудились, вернулись только что. Мы переволновались. Больше этого не повторится. Я даю вам честное слово, и вы можете на него рассчитывать. Мы, разумеется, не будем беспокоить вас в столь поздний час. Вы самая лучшая квартирная хозяйка, о которой только могут мечтать отдыхающие.
И поцеловал Розе руку.
Роза, давно оводовевшая, одинокая, не привыкшая к сложносочиненным предложениям и обращению по отчеству, от осознания собственной значимости и величия вся как-то вытянулась, подобралась, отчего стала еще тоньше. Как высохший, отживший свое кипарис. Сверкнула глазами, затеребила ткань юбки, глянула на деда. Бабушка хмыкнула, взмахнула ресницами, выпустила тонкую струйку дыма и расправила платье на груди.
Роза неловко дернулась и не оглядываясь кинулась в дом.
Тут только я сообразила, что нигде нет наших с Сережкой братьев. Они, видимо, уже спали. А мы совершенно потеряли чувство времени.
– Дедушка, кто такие афганцы? – повторяла я как заведенная, пока меня умывали, осматривали, укладывали в постель.
– Спи, Микаэла. Завтра все расскажу. Спи, девочка. – И бабушка нервным, коротким движением набросила на меня одеяло. – Завтра.
Потом я скозь сон слышала приглушенные голоса. Разговаривали явно на повышенных тонах. Слова было не разобрать, как через вату. Щелчок – это бабушкина зажигалка. Модная такая. Из ГДР привез кто-то.
– Я говорила тебе, нечего сюда ехать! Саки, грязи… Смотри, сколько их в городе. Санатории здесь, лечат их. Что ты детям своим объяснять будешь?
Потом шорох какой-то. Звяканье. Что-то льется.
– Олег, да кому нужно твое геройство?! Погоны положишь? Куда ты их положишь, придурок? На нары? Зин, ну ты хоть образумь этого Базарова. Нигилист нашелся, мать его.
Это, кажется, дедушка. Интересно, что такое нары? А нигилист – это кто? На мотоциклиста похоже…
Дальше я провалилась в сон.
Наутро мы с Сережкой, выбравшись под честное слово из-под опеки взрослых – всего на часок! – вновь побежали к мороженщице. По дороге съели эти самые козинаки. Невероятно вкусно.
Тетя Маша узнала нас сразу.
Долго уламывать ее не пришлось.
– Вот по той улочке, где кусты. И налево. Там и санаторий будет ихний. Они у входа сидят всегда. Их много там. Только не лезли бы вы к ним, ребята… Ой, сейчас опять рыдать буду. Идите уже отсюда! Вон у меня народу сколько! Идите отседова, дайте работать.
Дальше все прошло как по маслу. По дороге к санаторию мы с Сережкой сперли кулек козинаков у хромого добродушного дяди Гурама, торговавшего на углу сладостями. Пока Серега выяснял у него, как пройти на улицу 25-летия Комсомола – хрен ее знает, была ли она вообще в этом Саки, – я стащила беленький сверточек с уже расфасованным липким лакомством.
Не для себя. Для Вани.
Ваню мы увидели сразу. Он сидел прямо у чугунных ворот на своей дощечке, совершенно один. Перед ним стояла огромная кружка пива. Сидел и смотрел в пустоту.
Мимо фланировали курортники. Кто-то с полотенцем через плечо, кто-то – с приемником под мышкой, кто-то с новеньким модным фотоаппаратом «Смена».
Никого из окружающих не удивляла дикая, омерзительная в своей обреченности картина. Прямо на асфальте, в пыли, под огромным лохматым кустом раскидистого южного растения сидел обрубок мальчика. Мальчика лет так двадцати. И пил пиво.
– Ваня, привет. Мы тебе… козинаки принесли. Вот.
Сережка выудил из кармана шорт пакетик с козинаками.
Когда он только успел? Надо же. Ведь кулек у меня в руках. Значит, еще один спер.
Ваня поднял мутные глаза.
– На, Ваня, еще вот мой пакетик. Это тоже тебе, – это уже я. Голос почему-то совсем охрип. Из горла вылетал какой-то надтреснутый птичий клекот. – И Андрею, и Серому. Здесь всем хватит.
Ваня качнулся вперед. Как неваляшка, некстати подумалось мне. Туда-сюда. Туда-сюда.
– Дай поцелую. – Притянул нас к себе обеими руками. Меня левой, Сережку – правой.
Пакетики привалились к кружке пива. Пахнуло странным прогорклым запахом. То ли болезни, то ли тела немытого, то ли просто горечи какой. В носу снова защипало. Сережка зашмыгал носом.
– Спасибо, ребятки. Ох, хоть что-то светлое. Может, и мамка скоро приедет. И совсем хорошо будет. Спасибочки.
Заскорузлой рукой провел по моим волосам. Ногти давно не стрижены – больно царапнули кожу. Мелькнула выпуклая кровавая шишка на ладони. Мозоль, наверное.
– Бегите, вон папки ваши ждут. А то ругаться еще будут. Нечего вам тут, с недобитками… Бегите к папкам.
Я обернулась. В пяти метрах от нас, в тени кустов, стояли дедушка и дядя Олег. Стояли и улыбались. Но мне показалось, что у дедушки на лице что-то блестит. Может, слезы. А может, просто отблеск фонаря, не знаю. Дедушки ведь не плачут.
Глава 8
Держи вора!
На этом тема «не тронь чужое!» для меня была закрыта. Уже повзрослев и переехав в другую страну, я однажды столкнулась с детским воровством и почему-то вспомнила тот давний случай с козинаками.
Тогда я брала не для себя. Точнее, мы с Сережкой не для себя брали. Ваня – полумальчик-полудощечка, этот тоскливый, кисловатый запах безысходности, и липкие, блестящие козинаки – все это свалялось в какой-то единый смерзшийся комок воспоминаний, которые спрятаны где-то глубоко-глубоко, в самом потайном закоулке сознания.
И вдруг, почти двадцать пять лет спустя, в вылизанном до блеска немецком магазине эти воспоминания всплыли на поверхность – словно открылся невидимый шлюз. Клацанье слышно было. Не зубов, нет. Воспоминаний. Картинок из прошлого.
В том самом магазине, куда я зашла во время обеденного перерыва купить всякой ерунды, поймали вора. Не вора – так, воришку мелкого.
Щупленький птенец лет девяти со спутанными темными кудряшками и огромными миндалевидными глазищами. Секьюрити на выходе заметил, что мальчик, только что расплатившийся за покупки, на несколько секунд нерешительно застыл перед стендом со сладостями, а потом, сунув что-то в карман, попытался выскользнуть наружу.
Улов был достаточно богат: три упаковки жевательной резинки по пятьдесят пять центов каждая и один чупа-чупс. При себе у мальчишки был увесистый пакет, набитый всякими шампунями, зубными пастами, гелями для душа. Еще какие-то средства для мытья кафеля, раствор для очистки плиты. Шампуни и пасты все не в единственном экземпляре – видимо, на большую семью. Судя по внешнему виду мальчика, семья скорее всего восточная.
– Что же ты творишь? – пряча улыбку в седые усы, сурово прорычал охранник, периодически затыкая хрипевшую что-то неразборчивое рацию на поясе. К тому же самому поясу, только за спиной крепилась и дубинка. – Я вот сейчас родителям позвоню! Как тебя зовут? У тебя документы какие-нибудь есть с собой – проездной билет, например?