Читаем без скачивания Кто стреляет последним (не вычитано!) - Николай Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Морозюк, весь день и к случаю и без того вспоминавший своего дружка, к вечеру уговорил Игнатьева посетить "сердешного хлопца". Они шли то извилистыми и мелкими -- по пояс, а иногда и по колено, то ровными и глубокими, похожими на темные коридоры, только без потолка, траншеями и ходами. Вдруг послышался тяжелый топот ног.
-- Эй, осторожней на поворотах! -- негромко окликнул Игнатьев.
-- Кто идет? -- спросил неуверенный тенорок, -
Стой!
-- Мы стоим, а ты бежишь... -- В голосе Игнатьева угадывалась улыбка, -- Вздремнул, что ли, по нехватке лет?
50
Обменявшись паролями, сошлись. Это был командир здешнего стрелкового взвода, молодой, узкий в плечах старшина. За ним темно маячил рослый солдат-автоматчик.
-- Где у вас тут бронебойщик, черный такой? Проведите, Мамедом зовут, -- сказал Игнатьев.
-- А, новый! Ступай, -- оказал старшина бойцу-автоматчику, -- покажи.
Они вылезли из траншеи и пошли бугром, спускаясь.
-- А хода к нему нет? -- спросил Игнатьев. Боец не ответил, да и без того было яснЧ), что нет, и это был просчет: если немцы обнаружат блиндаж, уходить придется вверх по бугру, на виду.
Наконец боец остановился. Игнатьев пригляделся: за большим валуном чернела узкая канава.
-- Здесь, -- сказал боец. -- Разрешите идти? -- Голос его был тонкий, по-мальчишески срывающийся, не устоявшийся. Роста боец был огромного, а голос -- такой вот.
-- Идите, -- сказал Игнатьев, и тот неслышно пропал во тьме.
-- Мамед! -- шепотом позвал Морозюк.
-- Вот Мамед, чего кричишь! -- тотчас и тоже шепотом отозвался знакомый голос.
Игнатьев решил и заночевать тут, на новой позиции Мамеда: расположенная близко от вражеских окопов, она могла оказаться кстати как запасная. Да и блиндаж был большой, обитый тесом, теплый, с хорошей площадкой для стрельбы у амбразуры: на ней еще оставались канавки от колес "максима".
Игнатьев и Мамед вздремнули, бодрствовать вызвался Морозюк.
Долог ли, короток ли был сон Игнатьева, но проснул
ся он как по заказу. Приподнявшись, Игнатьев понял,
что светает: он привык пробуждаться в эту пору -- за
гадает с вечера и встает, будто по сигналу, -- часы
проверяй. ''"
Морозюк предостерегающе приложил палец к усам:
-- Послухайте, Микола Якыч...
Похрапывал Мамед, мешая слушать, однако до Игнатьева с немецкой стороны донесся отчетливый свист флейты.
451
м
liiiJIi
-- Помните?.. -- прошептал Морозюк. Флейта, не закончив мелодии, стихла.
-- Помню, -- шепнул Игнатьев, и по спине его пробежали мурашки. Чертовщина -- опять эта флейта!
-- Даже интересно, -- сказал Морозюк.
-- Да, -- сказал Игнатьев и почему-то подумал об Отто Бабуке: флейта, что ли, виновата?.. Он посмотрел вверх: сквозь узкую щель амбразуры чуть брезжил смутный свет.
Морозюк растолкал Мамеда.
-- Вставай, вояк'а, всех немцев проспишь!
Игнатьев оправил капюшон маскировочного халата, опустил марлевую "паранджу" на лицо, взял винтовку, протиснулся к амбразуре.
Светало быстро. Теперь Игнатьев мог уже осмотреть лежащую перед блиндажом местность. Блиндаж был отрыт так, что огромный валун, который вечером показался Игнатьеву не таким уж и большим, закрывал убежище наполовину. Это делало блиндаж, укрепленный еще и шпалами, достаточно безопасным. Амбразура была под изгибом камня и днем наверняка терялась в его тени. "Хитро", -- отметил
Игнатьев.
-- Что видно, товарищ старшина? -- спросил снизу
Мамед. -- Смотри в оба.
-- Пока ничего, -- успокоил Игнатьев.
Однако замечание Мамеда напомнило Игнатьеву, что глядеть надо, и верно, в оба. Перед собой он увидел длинную под снегом гряду. Чтобы узнать, что по сторонам, он немного подвинулся вперед. Гряда далеко тянулась и влево, и вправо, скрывая собою немецкие окопы. Но ведь их-то и хотелось видеть Игнатьеву, и блиндаж должен быть приспособлен для этого. Однако, как ни тщился Игнатьев -- и становился на цыпочки, рискованно вытягивая голову в амбразуру, и заглядывая сбоку, -- вражеские позиции не просматривались. Как же так? Неужто блиндаж пулеметчиков, отлично оборудованный и замаскированный, -- пустое дело? Обзор отсюда был никудышный, сектор обстрела -- бесполезный: какой от него толк -- гряда! Блиндаж находился во впадине на скате холма, и хотя сам скат господствовал над низиной, где располагались вражеские траншеи, и они должны были неплохо просматриваться с него, впадина была настолько глубокой, что лишала на
52
I блюдателя этой возможности. Словом, блиндаж был в "мертвой" зоне.
-- Менять позицию надо, -- сказал Игнатьев с досадой солдатам.
Узнав, в чем дело, Мамед вспылил:
-- Я еще вчера сказал: зачем пэтээр сюда, зачем? Сиди, говорят, пойдут, говорят, танки -- стрелять будешь. Где танки? Куда стрелять?
-- Зараз, Микола Якыч, не вылезаемо: свитло, -- заметил Морозюк.
-- Будем до вечера загорать, -- зло отозвался Игнатьев. Он вновь обежал биноклем по-прежнему пустынную гряду ("А какой ей быть еще, черт возьми?") и, заметив слева на гребне приземистый корявый куст, решил пристрелять его для ориентировки.
Услышав выстрел, Морозюк и Мамед кинулись к Игнатьеву:
-- Чего там?
-- Для порядка, -- объяснил Игнатьев.
Немцы обстреливали правый фланг батальона, как по часам, ровно пять минут. Это был упорный, непрерывный налет, по одному небольшому участку. Казалось, немцы засекли очень важную цель и решили разнести ее в клочья. Несколько многоствольных минометов, перекликаясь и соперничая в скорости и вое, обрушили на этот участок из-за темнеющего на горизонте леса столько металла, огня и грохота, что Тай-мицкий переполошился, подумав, не вздумают ли немцы после такой подготовки атаковать.
-- Что у вас?! Эй, Петрухин! Что вы там?! -- стараясь перекричать шум взрывов, неистово и недовольно орал Тайницкий в трубку, будто виновником случившегося был не противник, а командир третьей роты, подвергшейся обстрелу. Петрухин отвечал, но Тайницко-му не было слышно, и он продолжал спрашивать, при-I крывая трубку ладонью: -- Чего? Чего?
Грохот оборвался так же неожиданно, как начался, и в тишине одиноко повис громкий возглас Тайницкого:
-- Чего?!
Пораженный тишиной, комбат чертыхнулся, недоуменно оглядываясь, -- что, мол, стряслось? -- и снова прилип к трубке. Теперь он молчал, слушая объяснения! Петрухина, и Зина заметила, как затрепетала огромная его рука. Лицо комбата побагровело.
-- Сейчас приду сам... -- прохрипел он.
-- Ну что, товарищ майор? -- забеспокоилась Зина..
Тайницкий, опустив голову, стоял над телефоном, не отвечал.
-- Товарищ майор! -- окликнула Зина.
-- Собирайтесь со мной, -- глухо откликнулся Тайницкий. -- Снайперов наших накрыли...
-- Каких снайперов?.. Тайницкий дернулся нервно:
-- Кричать зачем? Игнатьева нашего. Собирайтесь, -- кратко приказал Тайницкий. -- Быстрее! -- нахмурился он, видя, что Зина не двигается.
-- Я сейчас.
Тайницкий поднял с полу ее сумку.
-- Идем! -- прикрикнул он, нахлобучивая шапку. -- Бинтов здесь много? -- он потряс сумкой.
-- Да, а что?.. -- взяла у него сумку Зина.
-- А то! -- отрубил Тайницкий и пошел к выходу.
-- Может быть, не накрыли? А, товарищ майор? -- бросилась за ним Зина.
Тайницкий шел быстро, в траншеях ему, большому и широкому, было узко, он протискивался боком, обдирая полушубок об острые выступы и камни, видно, не замечая этого. Когда кто-нибудь встречался на пути и приветствовал его, Тайницкий буркал "да, да", продолжая идти напролом, и тому ничего не оставалось, как либо вжиматься в стенку траншеи, уступая дорогу свирепому комбату, либо семенить впереди, чтобы юркнуть в первое попавшееся ответвление.
-- Товарищ майор, -- взмолилась Зина, -- что
было-то?
-- Петрухин говорит: били по его третьему взводу, только с недолетом. А там блиндаж этот с ребятами...
-- И... попали? -- задохнулась Зина. Тайницкий встал, развернулся в траншее, будто раздвигая ее плечами.
-- Послушайте, Зина, -- сказал он с укоризной, ---вы медицинская сестра. Медицинская!
Смущенный и растерянный, Петрухин сбивчиво объяснял Тайницкому, что произошло. Докладывая, он надоедливо переспрашивал: "Ясно? Понятно?"
Тайницкий слушал, осторожно приподнявшись над бруствером окопа и рассматривая в бинокль скат холма перед собою, темные, неровные пятна воронок от немецких мин, заляпавших неглубокий снег, и молчал. Тайницкий видел: блиндажу досталось крепко, и если ребята живы еще, то долго ли продержатся, придавленные шпалами и землей, а может, и раненые? Он посмотрел на часы, сплюнул, негодуя и на то, что светит солнце, и что нельзя ни собой, ни кем другим рискнуть, отправив сию минуту к блиндажу, и что Петрухин ничего не может подсказать толкового и вообще все получилось скверно, безобразно, ужасно.
-- Стой, стой! Куда? -- вдруг закричал Петрухин, испуганно показывая за спину Тайницкого. Оглянувшись, комбат увидел Зину. Не рядом, не с застывшими огромными глазами. Она была уже там, там, внизу, на скате холма, на открытом скате, видная не только ему и Петрухину, но и всем, со всех сторон.