Читаем без скачивания Когда не нужны слова - Ли Бристол

Капитан стукнул кулаком по столу.

— Проклятие! — выругался он, пытаясь обдумать ситуацию. — Поворачивать назад нет смысла: мы ушли слишком далеко от порта, — бормотал он. — До берега несколько месяцев ходу. Мы превратимся в вонючий корабль-призрак, пока доберемся до земли. — Он взглянул на лекаря: — Ну? Какие будут предложения?

— Заразных я отделил от остальных, — ответил доктор с большей уверенностью, чем чувствовал и чем давала основание сложившаяся ситуация. — При должном уходе они могут выздороветь. Думаю, сейчас самое главное — не дать заразе распространиться среди пассажиров.

— Черт меня дернул брать пассажиров на борт судна, перевозящего каторжников, — проворчал капитан. — Я знал, что это плохо кончится. Знал с самого начала.

— Если желательно остановить распространение болезни и спасти груз, — сказал врач, — мне потребуется помощь.

— Бери кого хочешь, — сердито ответил капитан.

— Для этого придется освободить одного из заключенных, чтобы помогал ухаживать за больными, — одного из тех, кто невосприимчив к этой болезни.

— Действуй! — разрешил капитан.

Врач отсалютовал и повернулся, чтобы уйти.

— Майкл! — окликнул его капитан.

Тот оглянулся, озадаченный непривычной мягкостью в его голосе.

— У тебя была оспа? — спросил капитан.

— Нет, — просто ответил врач. — А у вас?

Ночью, когда вокруг было очень тихо, приходил мышонок. Он был такой маленький и тихий, что никто, кроме Глэдис, его не замечал. Ночь за ночью она наблюдала за ним, завороженная его быстрыми, точными движениями, завидуя его свободе, восхищаясь его сообразительностью. Ей хотелось стать такой же маленькой и тихой, как он. Возможно, если бы это удалось, ее тоже перестали бы замечать.

И сейчас она лежала на своей узкой койке и ждала мышонка. Она приберегала для него крошки, и иногда, если у нее хватало терпения долго не двигаться, он подходил и ел с ее руки. У нее затекали и болели мышцы от долгого пребывания в скрюченном положении и от необходимости напрягать тело, чтобы не свалиться при качке. Даже сон не приносил облегчения: она просыпалась такой же усталой, как и перед тем, как лечь спать. Трюм, в котором содержались Глэдис и еще пятнадцать женщин, был крайне тесным. Койки, разделенные узкими проходами, стояли в два ряда. Свет сюда проникал только сквозь люк и щели в полу палубы, откуда на них лилась морская вода, когда матросы драили палубу. В трюме было темно и душно, воняло рвотой, отбросами и гнилью. По ночам тишину нарушали лишь потрескивание деревянной обшивки, кашель да сонное бормотание и стоны заключенных. Глэдис казалось, что она не смогла бы вынести эти нескончаемые ночи, если бы не мышонок. Ей еще никогда не приходилось подолгу находиться в замкнутом пространстве, и это показалось ей страшнее всего.

Судно «Мария Луиза» не было обычной плавучей тюрьмой, и Глэдис слышала, что это большая удача. На борту судна находились также обычные пассажиры, которые размещались где-то в каютах на верхней палубе, где был свежий воздух и иногда светило солнце. Поэтому на судне имелись запасы свежих продуктов, хотя в это трудно было поверить, судя по тому, что доходило до заключенных.

Мужчины и женщины во избежание беспорядков содержались в отдельных трюмах. Дважды в неделю их выводили на палубу на прогулку, где они делали несколько шагов с тяжелыми кандалами на щиколотках; доктор тем временем делал беглый осмотр их десен и кожи, выискивая признаки болезни. Им давали пить подкисленную воду и обливали несколькими ведрами морской воды, чтобы уменьшить количество насекомых-паразитов. Некоторые из женщин говорили, что условия их содержания на борту судна гораздо лучше, чем то, что ожидает их в Австралии, где их либо продадут в дома терпимости, либо отправят на каторжные работы на фабрики в Параматте, где они и будут тянуть лямку, пока не свалятся от недоедания и непосильного труда. Глэдис не верила в существование Австралии. Да и зачем ей верить во что-то, кроме этого бесконечного путешествия в темноте, где с реальным миром ее связывал только крошечный мышонок, который приходил, когда вокруг все затихало. Ей даже казалось, что пока жив этот мышонок — пусть даже маленький и беспомощный, — будет жива и она.

Сегодня мышонок опаздывал. Она начала беспокоиться.

Между рубахой и шерстяной робой она все еще хранила рисунок со своим изображением, сделанный рукой молодого джентльмена с рыжеватыми волосами. В первые дни своего пребывания здесь она частенько доставала рисунок, когда никто не наблюдал за ней и было достаточно света, и дрожащими пальцами прикасалась к потускневшим линиям, оставленным угольным карандашом, вспоминая себя, какой она была прежде. Она больше не смотрела на рисунок и почти забыла о нем. Изображенная на рисунке девушка была теперь невообразимо далеко, но иногда, когда вокруг все затихало, в ее памяти всплывали обрывки странных эпизодов. Они озадачивали ее, как будто все происходило не с ней, а с кем-то другим: высокий мужчина с белокурыми волосами и кровавой раной на лице хватает ее руками, похожими на когтистые лапы. Большая комната и сотни что-то кричащих людей. Монотонный голос человека в парике: «Именем короля за покушение на жизнь Гидеона Финчли, графа Уинстона, Глэдис Уислуэйт приговаривается к двадцати годам тюремного заключения с отбыванием срока на каторжных работах в Австралии». Ее руки и ноги заковывают в цепи. По скользким деревянным мосткам она поднимается на палубу судна — и погружается в ужас.

Теперь Глэдис больше не боялась. Она думала, что самое худшее с ней уже случилось, но это было не так.

Как только судно вышло в море, женщин-заключенных предоставили в распоряжение офицеров и команды. Сначала разобрали хорошеньких, и, если они подойдут, их могли оставить жить в каютах офицеров на все плавание. Прочих отдавали матросам, грязным и грубым, которым разрешалось время от времени позабавиться в порядке вознаграждения за хорошую службу.

Когда за ней пришли в первый раз, она держалась стойко. Матрос, которому она досталась, был нетерпелив, и все произошло очень быстро. После этого она лежала на своей койке, стараясь не двигаться, и чувствовала, как ее охватывает равнодушие к происходящему и как она все дальше удаляется от себя прежней. Все просто: можно сдаться и стать такой, как другие женщины, — оставить надежду, не размышлять, лишиться собственной воли. А можно было постараться выжить. И Глэдис решила выжить. Как тот мышонок. Она почувствовала едва заметное прикосновение к руке. Явился мышонок. Глэдис раскрыла ладонь, и он стал подбирать крошки черствой галеты, которые она приберегла для него. Глэдис хотелось потрогать его, чтобы узнать, такая ли мягкая у него шерстка, как кажется, но она не осмелилась. Он мог убежать, и тогда она осталась бы совсем одна.