Читаем без скачивания Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Дальше с Сен-Мишель свернули к Пантеону, а потом прошлись по Люксембургскому саду, как всегда прекрасному и как всегда заполненному детьми, при виде которых я опять повеселел, и были статуи французских королев вокруг главного пруда, где детвора пускала кораблики, и в стороне стоял дворец, и прелестная девушка сидела под статуей королевы такой-то, правившей, как я успел заметить, когда мы оторвали взгляд от красотки, в тысяча сто каком-то году.

Потом был Монпарнас с аперитивами на тротуаре возле «Ротонды», и на другой стороне улицы «Дом», как обычно заполненный сумасшедшими, а за большим столом общество француженок, буржуа средних лет, явно выходящих из оцепенения, судя по тому, как они раздражались при виде девиц (они ведь прежде всего француженки!), пытавшихся «подцепить» немецких солдат.

А затем двинулись в обратный путь, выпили в «Маго» напротив Сен-Жермен-де-Пре, массивная башня которого, казалось, сегодня, как никогда, излучала покой, дальше вниз по улице Бонапарта мимо книжных и художественных лавочек, таких цивильных, мимо дома, где мы с Тэсс жили в 1934 году. Опять перешли через Сену, и Джо захотелось прогуляться по саду Пале-Руайаль, что мы и сделали, в нем было так же спокойно, как всегда, не считая гудящих немецких самолетов над головой.

И оттуда — в наш отель, забитый немецкими солдатами, с движущейся по бульвару перед ним длинной колонной немецкой артиллерии. Вернулся из Парижа. Выехали оттуда в семь утра и двинулись по «полям сражений» (точнее, по разрушенным городам, где в эту войну велись сражения) в Брюссель. Немецкие офицеры и чиновники сказали, что не прочь еще разок как следует пообедать перед возвращением в фатерлянд, поэтому я отвез их в таверну «Руайаль». Мы навалились на закуски, бифштексы, горы овощей и свежую клубнику со сливками и запили все это двумя бутылками отличного «Шато Марго».

По пути в Брюссель мы проезжали через Компьен, Нуайон, Валенсьен и Мо все сильно разрушены. Но, кроме как в городах, я нигде не видел следов тяжелых боев. То там, то здесь брошенные танки и грузовики союзников, но вдоль дорог никаких признаков серьезного сопротивления французов. В городах французы и бельгийцы все еще выглядят подавленными, но не слишком озлобленными, как можно было бы ожидать. Так же, как везде, они исключительно корректны по отношению к немцам.

Атташе германского посольства в Брюсселе провожал нас до самого Лувена, и причина этого вскоре прояснилась. В Лувене нас подвезли прямо к обугленным руинам библиотеки. Только мы вышли из машин, как к нам, якобы случайно, подъехал на велосипеде местный священник и поприветствовал нас. Так получилось, что он вроде бы был в хороших отношениях с чиновником германского посольства. И затем они оба изложили историю, которую пропагандисты преподнесли мне пару недель назад на этом же самом месте, а именно — что библиотеку подожгли перед отступлением англичане.

Признаюсь, было несколько моментов, которые меня смущали. Абсолютно не пострадало ни одно из соседних зданий, а некоторые находятся в каких-то пятидесяти футах отсюда. В них даже окна целы. Немцы с бельгийским священником без конца твердили об этом в доказательство того, что немецкие бомбы в библиотеку не попадали. В то же время я замечаю две небольшие пробоины в башне, которая все еще держится. Сброшенные на библиотеку зажигательные бомбы не повредили бы соседние дома. Правда, если бы их сбросили много, то некоторые могли не попасть в цель и поджечь дома по соседству.

Священник, сказавший, что он был одним из библиотекарей, разъяснил, что бесценные манускрипты хранились в подвале в огнеупорных сейфах. Потом он утверждал, что англичане начали поджог с подвала и огонь проник в хранилище. И он, и немцы без конца подчеркивали, что по виду обугленных обломков, перекрытий и всего прочего ясно, что пожар начался с подвала. Но мне это не показалось очевидным.

Добравшись к заходу солнца до германской столицы, мы не поехали по дороге Маастрихт — Аахен, так как наших немцев предупредили в германском посольстве в Брюсселе, что таможенники рейха будут с нами очень строги. А обе наши машины были доверху нагружены трофеями, приобретенными за марки, которые французам навязали по грабительскому курсу: двадцать франков за одну марку. Немецкие офицеры и чиновники совершили налет на Париж, скупив костюмы, отрезы шотландской шерсти, дамские сумочки, шелковые чулки, духи, нижнее белье и т. п. Несколько часов мы колесили по дорогам, пытаясь найти одинокий таможенный пункт. Чем ближе мы подъезжали к границе, тем больше нервничали немцы. Офицер из верховного командования, один из самых порядочных из всех, кого я знаю, без конца повторял, какой это будет для него позор, если его в форме задержат с поличным при провозе такого количества барахла. Он рассказал, что его коллеги офицеры так оскандалились, злоупотребив своими возможностям, что несколько дней назад Гитлер дал строгое указание таможенникам отбирать у возвращающихся солдат и офицеров все, что найдут. В конце концов я предложил взять все на себя, если дело дойдет до досмотра, и сказать таможенникам, что вся добыча моя.

Небольшая долина восточнее Льежа была к вечеру зеленой и прохладной, и там почти не было следов войны, не считая одной разрушенной деревни и взорванных мостов на железной дороге в Аахен. Наконец мы прибыли на германскую границу. Наш водитель, рядовой солдат, тоже, конечно, накупивший немало товаров, так нервничал, что готов был выскочить и убить таможенника. Но наш офицер из верховного командования говорил твердо и убедительно, и мы проехали со всей своей добычей.

В Аахен приехали как раз вовремя, чтобы успеть на ночной поезд до Берлина. Продрогший и измученный от недосыпания, я забрался на верхнюю полку и сразу же провалился в глубокий сон. Это было около десяти вечера. Примерно в половине двенадцатого меня разбудил дикий вой сирен. По шуму я понял, что мы стоим на станции (потом я узнал, что в Дуйсбурге). Едва смолкла сирена, поезд резко дернулся и так быстро начал набирать скорость, что я боялся, как бы он не сошел с рельсов на каком-нибудь повороте. Я уже совсем проснулся и, если честно, ничуть не был напуган. Сквозь грохотание поезда услышал звук низколетящих английских бомбардировщиков, потом они нырнули еще ниже, видимо пытаясь нас достать (Керкер утром рассказал, что видел их из окна вагона). В конце концов англичане, видимо, махнули на наш поезд рукой, как на мелюзгу, каковой он и был. По крайней мере, я не слышал разрывов бомб. Гул британских самолетов затих вдали. Наш машинист умерил скорость до нормальной, и я снова уснул.

Берлин, 27 июня