Читаем без скачивания Персидские юмористические и сатирические рассказы - Голамхосейн Саэди

Сделаем небольшое отступление в сторону философии и на этом закончим наши разглагольствования (мне лень продолжать!).

Обращали ли вы внимание на тот факт, что, когда человеку становится лень жить дальше, он кончает жизнь самоубийством?

Полушутливые-полусерьезные рассуждения о казни

В память об Иран Шарифи, первой казнённой в Иране женщине, своей смертью доказавшей право женщин на равноправие с мужчинами.

Казнь — это самое жуткое, самое необъяснимое до сих пор изобретение человека. Звери просто убивают друг друга: погибает более слабый. Только человек убивает равного себе.

Существует несколько определений понятия «человек». Например, человек — «существо разумное» или человек — «существо, обладающее речью», или: «Только человек умеет смеяться», или…

Мы можем прибавить к этому ещё одно определение: «Человек— существо, которое может казнить себе подобного».

Для существа неразумного убивать — естественно. Животное отнимает жизнь у другого, чтобы сохранить свою собственную, чтобы есть или чтобы защитить себя.

Но мне никогда не приходилось слышать, чтобы палач съел свою жертву, даже во времена голода или высоких цен на мясо. Я также никогда не слышал, чтобы приговорённый к смерти угрожал жизни своего палача. Ведь если бы не было смертников, на какие средства жили бы палачи?

Ярость или злоба, охватывающие убийцу,— будь он зверь или человек,— вполне объяснимы совершаемым им действием. Но что является недостойно противоестественным и вызывает недоумение во время казни,— это несоответствие между смыслом этого действия и тем, как его обставляют.

Если уж кто-нибудь хочет кого-нибудь убить, лучше бы сделать это безжалостно и быстро. Но тогда это не будет называться казнью. Это будет самое обычное убийство. Так убивают преступники, а не блюстители закона и правосудия. В нас нет враждебности к приговорённому к смерти. Мы убиваем исключительно в интересах общества. Мы убиваем человека, которого лично не знаем и к которому не испытываем ненависти. Единственное, что нам надо,— чтобы он умер и чтобы обставлено это было как можно гуманнее.

Антигуманное действие мы совершаем вполне гуманным способом.

Не правда ли, занятно? Обычно один убивает другого, если знает его, если в самом существовании этого человека заключается угроза его жизни. А судья и палач убивают незнакомого человека, не испытывая к нему никакой враждебности, не подвергаясь с его стороны никакой угрозе. Но как знать, может быть, подвергаясь? Или в человеческом обществе инстинкт играет такую же важную роль, как и в мире животных?

До сих пор я не понял, почему, когда собираются казнить человека, его будят на заре, точнее сказать, ещё ночью, и не дают ему по крайней мере выспаться всласть.

Раннее вставание — одна из самых мучительных обязанностей человека, её ещё с древних времён активно пропагандировали и считали залогом здоровья и процветания. Но у того, кого казнят, нет и не может быть ни здоровья, ни преуспевания — ведь у него нет будущего. Так зачем же будить несчастного на заре, тащить ещё сонного на площадь, когда он все ещё зевает, трёт глаза и никак не придёт в себя? Ведь этому человеку предстоит совершить самый важный в его жизни поступок. Так не лучше ли дать ему возможность перед этим собраться с мыслями?

Кроме всего прочего, таким образом опровергается знаменитое мудрое изречение: «Кто рано встаёт, тот в счастье живёт». Хотя будь мудрец Бозоргмехр жив, он порылся бы в рукаве и нашёл бы среди своих многих расхожих мудростей и такую: «Кто раньше другого встаёт, тот больше счастья узнает»[199]. Только что же это за счастье — накидывать верёвку на шею какого-то бедняги, вздёргивать его и получать за это вознаграждение, потом ждать следующую жертву, чтобы получить очередной гонорар?! Это может понять только сам господь бог или мудрец Бозоргмехр.

Итак, не лучше ли было бы послать за приговорённым не в два-три часа поутру, а эдак часов в девять-десять? Пусть уж хоть раз в жизни он потешит себя мыслью, что может встать попозже, как беззаботный богач, и не бояться, что за опоздание на работу его накажут.

Не понимаю также, почему так деликатно обращаются с приговорённым к смерти и стараются обеспечить его всеми удобствами. Не лучше ли, как в старые времена, угостить бедолагу перед казнью плёткой, пытать его калёным железом, выламывать ему кости? В этом случае он сам будет заинтересован в том, чтобы как можно быстрее умереть. Помимо этого, пытаемый настолько поглощён своею болью, что и не вспоминает о предстоящей смерти, а когда он приходит в себя, верёвка уже затянута у него на шее и он, не успев опомниться, отправляется на тот свет. Даже если у него мелькнёт мысль о смерти, то только как об избавлении от ужасной боли.

Мы говорим о жалости и сочувствии. Рассказывают, что один палач, усаживая смертника на электрический стул, предупредительно говорил ему: «Дорогой, если тебе неудобно, я подложу тебе под голову или под спину подушку».

Меня поражает ещё одно обстоятельство: почему перед казнью осуждённому предлагают поесть? У кого в ранний час может разыграться аппетит? Менее всего это грозит человеку, получившему известие о предстоящей смерти. ещё куда ни шло опрокинуть рюмку-другую в обеденное время или вечерком, тем более когда у тебя тяжко на душе. Но до сих пор ещё не было случая, чтобы осуждённому на казнь предложили выпить. Может быть, это выглядело бы кощунственно: фотографию напечатают в газетах, и жертва будет там красоваться с поднятой во здравие рюмкой.

Да, осуждённому предлагают покурить, обычно ограничив его лишь одной сигаретой. Это смехотворно. Ведь даже при лёгкой неприятности человек закуривает. Мальчишки-молокососы выкуривают по пачке сигарет в день. А преступник, убивший, возможно, не одного человека, вынужден ограничиваться единственной сигаретой! Был бы ещё терьяк, гашиш, героин! Но речь об обыкновенной сигарете! Это просто оскорбительно!

Наконец, спрашивают приговорённого к казни о его последнем желании. И прежде чем бедняга успеет открыть рот, заявляют: «Это невыполнимо!» Зачем тогда спрашивать?

Бесспорно, любой здравомыслящий человек ответит: «Моё первое и последнее желание: освободите меня». Но здесь возникает логическое противоречие. Если исполнить желание приговорённого к смерти и помиловать его, то это желание не будет последним, если же игнорировать его и казнить смертника, то последнее его желание не будет выполнено.

Но и на более скромные просьбы приговорённого к казни обычно не отзываются. Например, он может сказать: «Я мечтаю, чтобы и в это путешествие как всегда меня сопровождала моя тёща». Посудите сами, будет ли исполнена такая просьба.

Не исполняются даже самые ничтожные желания смертника. Например, если он захочет увидеть мать, жену, ребёнка,— не будет же приостановлена церемония казни, чтобы послать за ними!

Короче говоря, последние его желания должны простираться не далее желания чего-нибудь съесть. А это тоже, по-моему, не гуманно. Может быть, осуждённый на смерть всю жизнь мечтал о каком-то блюде, и вот теперь, наконец, его приготовили, но несчастный находится в таком состоянии, что оно наверняка встанет ему поперёк горла, лишив последнего в жизни удовольствия.

Представьте себе смертника, всю жизнь мечтавшего попробовать спаржу. Раньше он никогда не видел её, не знал ни её вкуса, ни цвета. И вот теперь на вопрос, чего бы ему хотелось съесть, он, конечно, ответит: «Спаржи». Но вполне возможно, что это блюдо покажется ему совершенно несъедобным или просто-напросто невкусным. В таком случае осуждённый отправится на тот свет крайне разочарованным, в полном отчаянии, без малейшего удовлетворения.

Мне не понятна ещё одна условность — врачебный осмотр. Один бог знает, какова цель этой глупейшей процедуры. Врач осматривает осуждённого и, если он здоров, констатирует: пульс в норме. Это означает: приговорённый к смерти не испытывает страха, держится мужественно, не теряет самообладания.

Или же врач сообщает: «Пульс учащённый». Это значит, что осуждённый трусит, он растерян и взволнован. Но результат в обоих случаях один и тот же: осуждённого убивают.

Бывали ли случаи, когда осуждённому говорили: «Молодец! Ты человек мужественный. И поэтому мы решили помиловать тебя!» или заявляли бы: «Все это чепуха, не стоит волноваться! Но раз уж ты так боишься смерти, то, так и быть, мы не станем тебя казнить»?

Если ничего подобного не происходит, то кому нужен подобный врачебный осмотр — пустая трата времени? Не лучше ли побыстрей покончить с этой процедурой навсегда, чтобы мужественный человек не успевал бы потерять самообладание, а тот, кто еле жив от страха, не мучился бы больше?!