Читаем без скачивания День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

В этом, как вышло, она ошиблась.

Александр съел то, что принес ему мальчик-паж, твердь решив встать с постели сразу после еды и посмотреть, вдруг он уже сможет избавить госпожу-хозяйку от нежданного и загостившегося гостя. Но то ли от удара по голове ему было хуже, чем казалось, то ли в настойке, что дала ему выпить кормилица, было какое-то снотворное, но когда он сел и попытался встать, головокружение вернулось с новой силой и комната опасно поплыла перед глазами. Александр снова прилег и закрыл глаза. Он немного отдохнет, голова у него перестанет кружиться, и он тогда будет самим собой…

Но когда он проснулся снова, сумерки уже почти сгустились, и он не испытывал никакого желания шевелиться. Голова по-прежнему болела, горела и ныла рана в левой руке. Питер, войдя в комнату (в третий раз за день, о чем, конечно, Александр даже не догадывался) с чашкой бульона и свежевыпеченным хлебом в салфетке, бросил на него полный сомнения взгляд, потом расставил на столе еду и стремглав вылетел из комнаты, чтобы напугать Бригиту рассказом о том, что молодой господин, по его разумению, уже почти не жилец и явно дело идет к такому же приступу лихорадки, какой унес его, Питера, дядю, когда тот упал пьяным в крепостной ров и пролежал там всю ночь, пока его не нашли.

Он был прав относительно лихорадки, хотя и вызвала ее не холодная вода, а заражение в рваной ране. Следующие несколько дней Александр провел в жаркой и кошмарной стране лихорадочных видений, где дни и ночи сливались в единый болезненный круговорот, а лица и голоса появлялись и исчезали, скользили мимо, оставаясь незамеченными и неузнанными.

Однажды Александр проснулся — как будто ни с того ни с сего — с ясной головой и вернувшейся памятью и обнаружил, что на дворе снова ночь и что он лежит в незнакомой комнате, гораздо большей, чем прежняя, и богато, даже роскошно, обставленной.

Спину ему подпирали шелковые подушки, нагроможденные посреди широкой кровати с богато вышитыми занавесями, а по всему покою были расставлены позолоченные стулья с ярко вышитыми подушечками и резные поставцы, и бронзовые треноги, поддерживавшие свечи из чистого воска, от которых пахло медом. У стены против изножия кровати — стол, покрытый белым льном, ha котором были расставлены разнообразные сосуды, похожие на те, что приносила кормилица Бригита, но эти были из чистого серебра, или серебра с позолотой, или, быть может, даже золота. И у стола, смешивая что-то в одном из золотых кубков, склонилась самая прекрасная женщина, какую Александр когда-либо видел.

Повернув голову, незнакомка заметила, что Александр не спит, а, напротив, наблюдает за ней, и с улыбкой выпрямилась, оставив свою работу.

Для женщины она была высокого роста, стройная, но с пышными округлыми грудью и бедрами и с гибкой талией, чего не скрывало ее пышное платье цвета янтаря. Темные и очень длинные волосы спускались по ее спине толстыми косами, как будто незнакомка приготовилась ко сну, но они были кокетливо перевязаны янтарными, в цвет платья, лентами с крохотными золотыми бантиками, в которых поблескивали драгоценные камни. Глаза у нее тоже были темные, внешние углы их чарующе подымались к вискам, за этим изгибом следовал изгиб тоненькой темной брови. Другая женщина сразу же бы заметила, что и брови, и веки тщательно подведены и затенены и что изгиб гордого рта искусно подкрашен, но Александр, несмело глядевший с подушек, видел лишь воплощение красоты, которое, смутно думалось ему, несомненно, сейчас исчезнет, оставив его со старой кормилицей или доброй, но скучной дамой Лунедой.

Незнакомка не исчезла, а, шагнув в круг света, отбрасываемый ароматной свечой, произнесла:

— Так, значит, несчастливый путник проснулся? Добрый вечер, господин. Как ты себя чувствуешь? Нет-нет, — поспешила возразить она, когда он попытался подняться. — Не пытайся сесть. У тебя был сильный жар, и тебе еще нужен покой.

С этими словами она положила руку ему на лоб: прохладная сильная рука мягко толкнула его назад к подушкам. Уж конечно, не видение, но реальная женщина, и такая красивая… Вот как, думал в тумане Александр, должно было начаться это приключение; но еще не все потеряно — этот благословенный олень, в лучших традициях старых легенд, привел его назад в Темную Башню и в спальню — неужели это ее собственная? — прекрасной дамы из мальчишеских снов…

— Ты? — переспросил он, неприятно поразившись звуку собственного голоса — будто блеяние овцы, подумалось ему, — и попытался снова: — Кто ты?

Она быстро подошла к столу, взяла золотой кубок и поднесла его к кровати. Наклонившись, она приподняла прохладной рукой его голову, помогая ему выпить напиток.

— Я теперь твоя сиделка, Александр. Когда я услышала, что случилось, я приказала перенести тебя сюда, в мои собственные покои, где я могла бы сама ухаживать за тобой. Нет никого в сопредельных королевствах, кто бы мог сделать это лучше меня. Давай же, выпей.

Ворот ее платья свободно скользил по нежной шее. И когда она наклонилась ниже, Александр увидел ее груди, округлые и полные с темными тенями между ними. Оторвав взгляд, он поднял глаза и увидел, что незнакомка наблюдает за ним. Она улыбалась. Растерявшись, Александр попытался заговорить, но незнакомка, все еще улыбаясь, покачала головой и наклонила кубок так, чтобы последние капли питья вылились ему в рот, а потом отнесла пустой кубок назад на стол.

Голос у нее был теперь равнодушный и чинный.

— Ты снова заснешь, а завтра жар совсем спадет, и рука исцелится. Я перевязала твои раны, пока ты спал. Нога еще какое-то время будет причинять тебе боль, и ты должен давать ей покой. Теперь я пришлю к тебе Бригиту, но утром мы увидимся снова.

Александр, который знал, что никогда не сможет попросить эту богиню помочь ему дойти туда, куда ему теперь требовалось, испытал чистейшую благодарность, когда она, поставив кубок, отвернулась. Но было еще что-то, что ему необходимо было знать.

— Откуда ты знаешь мое имя? — хрипло спросил он.

Уже положив руку на ручку двери, она бросила ему улыбку через плечо:

— У меня есть глаза и уши, а то, чего я не могу увидеть и услышать, я узнаю из дыма и хрустального шара, и голосов, шепчущих в темноте. Так что доброй ночи, Александр.

Несмотря на ее заботу или, что более вероятно, вследствие нее, той же ночью лихорадка вернулась и помешала Александру заснуть. Бессонные часы заполняли беспорядочно кружащиеся мысли. Была одна и лишь одна женщина в Темной Башне, которая могла так выглядеть, так говорить, которая могла бы приказать внести и поместить чужака в королевских покоях. Королева Моргана, чародейка.

И что еще знает эта колдунья, умеющая читать завитки дыма и хрустальный шар и слушать голоса из ночной тьмы?

Часть четвертая

Прекрасная паломница

17

Однажды, за несколько месяцев до того, как началось приключение Александра, холодным и ясным январским полднем герцог Ансерус, поискав дочь, нашел ее в солярии, круглом помещении на верху башни, в обществе Мариамны. Девушки, которым полагалось быть занятыми тканьем гобелена, сидели рядышком в квадрате солнечного света, свободно падавшего из окна, и над чем-то смеялись. Будь Алиса ниже родом и положением, чем герцогская дочь, можно было бы сказать, что они хихикали. С появлением герцога смех внезапно смолк, и обе девушки встали, чтобы присесть в поклоне. Потом Мариамна, повинуясь взгляду своей госпожи, снова присела и вышла из солярия.

Алиса устроилась поудобнее, и герцог пододвинул кресло поближе к окну. Несмотря на солнечный свет и распространявшееся от жаровни тепло, в комнате было прохладно. Ансерус потер руки, прочистил горло, но еще прежде, чем он заговорил, девушка скромно произнесла:

— Да, отец.

— Что ты хочешь сказать этим «да, отец»? Я ведь еще ничего не говорил.

— Нет, но ветер дует с севера, и Новый год только-только миновал, и тебя пробирает холод.

Ее отец нахмурил брови и подался вперед, всматриваясь в дочь — с возрастом герцог становился все более близоруким.

— Ну и что же?

— А то, что в замке холодно как в склепе, повсюду сквозняки, и пора снова отправляться в паломничество.

Герцог издал сухой смешок.

— Не говори такого при отце Ансельме, дитя! Но, разумеется, ты права. Я и впрямь все чаще подумываю о весеннем солнце юга, зная при этом, что думать следует лишь о грехах наших и молитвах, которые мы вознесем, достигнув своей цели.

— О каких грехах? — с нежностью переспросила дочь. — Это я из нас грешница, и сами мысли, что мне сейчас пришли в голову, грешны! Я только что говорила с Мариамной о Святой Земле и о том, что, быть может, в этом году мы отправимся туда снова, и как бы меня обрадовала возможность снова побывать в Риме — какой там чудный удобный дом с подогреваемыми полами! — и о дамасских шелках, которые я смогу купить на суке в Иерусалиме! Вот тебе и грех.