Читаем без скачивания Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости - Николай Коняев

Сам Керенский привел этот разговор, как свидетельство доверительности своих отношений с императором. В его пересказе Николай II, которого он отправляет вместе с семьей на смерть, как бы заискивает перед ним, но это его, «вертлявого пострела», пересказ.

Тут вообще не о доверительности со стороны государя идет речь и тем более не о заискивании, а о гораздо большем.

Слова Николая II звучат, как отзвук евангельских слов Спасителя, обращенных к Иуде: «Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежащих не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим»[168].

После отъезда великого князя Михаила пропал и Керенский.

«Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный! Алексею хотелось спать; он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело. Выпили чаю, и, наконец, в пять часов появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка».

Было 5 часов утра 14 августа, когда подали поезда.

Поезд бывшего царя — еще одна находка режиссера Керенского! — шел под японским флагом.

На спальном вагоне, где четыре купе занимала семья, красовалась надпись: «Японская миссия Красного Креста».

Напомнить бывшему императору проигранную им Русско-японскую войну — это Александр Федорович неплохо придумал. Из-за этого и управление Россией можно было отложить почти на целые сутки.

Но и тут Александр Федорович не покинул узников, обеспечивая свое «джентльменское» сопровождение до конца.

Поезд подали не к перрону, а на переезд, на «пятый запасной путь», где подъем на ступеньки вагона был затруднен.

Первой в вагон по указанию Керенского отправили императрицу.

Александра Федоровна

Александра Федоровна — никто не помогал ей! — с трудом влезла на неудобную подножку вагона и всей тяжестью тела повалилась на площадку, в тамбуре.

Вот тут-то Керенский, словно только и ждал этого, подскочил к упавшей женщине, помог ей подняться, и повел в купе.

Там он поцеловал императрице руку и сказал:

— До свиданья, Ваше Величество! Как видите, я предпочитаю придерживаться в обращении с вами старого титула.

Но увы, увы…

Александра Федоровна вообще с трудом улавливала тонкости русского языка, а сейчас, когда она так унизительно упала животом на пол в грязном тамбуре, она и вообще не понимала, о чем говорит человек, которого ей так хотелось повесить на дереве в Царскосельском парке.

Керенский, видимо, понял, что его тонкая ирония не доходит до этой грубой женщины, и поспешил покинуть купе.

Он сделал здесь, кажется, все, что было поручено.

Пора было браться теперь за Россию.

Наконец поезд тронулся в путь.

«Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь на Петроград и по соединительной ветке вышли на Северную железнодорожную линию», — записал Николай II в дневнике.

Стучали колеса.

Оставив в стороне Шлиссельбург, поезд шел к городу, которому назначено было стать Шлиссельбургом для царской семьи.

Глава четвертая

Тобольская страница Шлиссельбурга

Да и не спаслись они: их утопили не в воде, а в душных камерах Шлиссельбургской тюрьмы.

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных мрачных дней

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

В середине августа в Москве проходило Государственное совещание, на котором присутствовало две с половиной тысячи делегатов, и в том числе 488 депутатов Государственной думы всех четырех созывов.

Председательствовал на совещании и произносил программную речь, конечно же, министр-председатель Временного правительства Александр Федорович Керенский.

С горечью говорил он о падении производительности в промышленной и заводской работе, об открытом отказе «многоимущих и многим владеющих» поддерживать государство великими жертвами имущества и достояния своего, о расхищении «национальных богатств и орудий защиты и творчества», об опустошении государственной казны и финансовом кризисе.

А недоверие к власти? А неумение творчески работать?! А отсутствие восторга и наслаждения от подчинения своих личных желаний и партийных интересов железному закону государственного уклада и государственной необходимости?!!

— Почему, — патетически вопрошал Александр Федорович, — свободные русские граждане черпают для себя вдохновение и великий восторг творчества только в разрушении, только в новой критике, только в стремлении каждую творческую попытку превратить в средство нового разрушения и в средство нового распыления России?!

Далее Керенский заявил, что теперь власть намерена восстановить в стране порядок «со всей силою принудительного аппарата государственной власти!».

И он сошел под аплодисменты с трибуны.

Впрочем, для нашего повествования важно другое…

Именно на Государственном совещании в Москве и присмотрел Александр Федорович кандидатуру на должность полномочного представителя Временного правительства и комиссара по охране бывшего царя Николая Александровича Романова и его семейства.

Этим человеком оказался Василий Семенович Панкратов.

В шестнадцать лет, будучи слесарем, Василий Семенович Панкратов сблизился с народовольцами.

В восемнадцать совершил убийство.

В двадцать лет ранил при аресте жандарма и был приговорен к смертной казни, замененной 20 годами каторги — по году каторги за каждый год прожитой жизни.

20 декабря 1884 года его привезли в Шлиссельбург, где он занялся сочинением стихов:

В борьбе кровавой пораженьеВы роковое понесли,Но с поля битвы в заточеньеВы твердой поступью вошли.

«То, что он таким молодым кончил свою бытие, возбуждало во мне сострадание и жалость, — вспоминала Вера Николаевна Фигнер, которая оказалась его соседкой и вместе с ним училась искусству тюремного перестукивания. — Я была старше его на двенадцать лет, и мне казалось, что человеку со свежими силами должно быть значительно труднее, чем мне. Это определило мое нежное, без малого материнское касательство к его личности… Как зачастую случается при заочном знакомстве, он представлялся мне круглолицым юношей с чуть-чуть пробивающимся пушком на румяных щеках, шатеном с серыми, добрыми глазами и мягким славянским носом. На деле же он был смуглым брюнетом с черными, как смоль, волосами, с черными пронзительными глазами и крупным прямым носом — «истинный цыган», как он сам отзывался о своей наружности».

По амнистии 1896 года в связи с коронацией Николая II срок каторги Василию Семеновичу Панкратову сократили на одну треть, и 9 марта 1898 года его освободили из крепости и отправили в Вилюйск.

В 1903 году Панкратов стал эсером, вошел в ЦК, и во время беспорядков 1905 года руководил боевой организацией центральной области. В 1907 году он вновь был арестован и выслан на пять лет в Якутск, где устроился в экспедицию геолога Вадима Николаевича Зверева, занимавшуюся изучением геологического строения долины реки Алдан, и к активной революционной работе вернулся только в феврале 1917 года.

В. С. Панкратов

Увидев Василия Семеновича на Государственном совещании, Александр Федорович Керенский, видимо, почувствовал прилив вдохновения, о котором он говорил в своей речи, великий восторг творчества охватил его.

Керенский понял вдруг, что этот человек, еще в своей народовольческой юности отсидевший четырнадцать лет в Шлиссельбургской крепости, уже одним своим именем придаст заточению царской семьи в Тобольске тот шлиссельбургский оттенок, которого не хватало для полноты картины.

Возможно, при этом учитывал Александр Федорович еще и то обстоятельство, что летом 1917 года имя Панкратова было на слуху…